Сияние богов

Прижатый к толстой сосне сразу тремя ратниками и уже почти ни на что не надеясь, Глеб выхватил из кобуры ольстру, нацелился в грудь тому, что ближе других, и нажал на спуск. Ольстра сработала. Пуля вошла в широкую грудь ратника, выбив из нее фонтан крови. Следующие два выстрела положили конец существованию двух других ратников. Глеб еще трижды нажал на курок – и внезапно битва закончилась.

Ошарашенные всадники на перепуганных конях сгрудились в кучу, а Глеб, держа их на прицеле, снова вышел на середину дороги и крикнул:

– Урфин, я перебью вас всех, если не отдадите мне парня!

Седовласый агент долго молчал, пристально глядя на Первохода, а затем повернулся к своим и скомандовал:

– Отдайте ему увальня!

С телеги, почти не видной в сумерках, слезли два человека, откинули рогожу, схватили под руки связанного чародея Лудобока и стащили его наземь. Затем швырнули на обочину и повернулись к агенту Урфину, ожидая дальнейших распоряжений.

– Развяжите ему руки и ноги! – крикнул Глеб.

Ратники уставились на Урфина.

– Делайте, как он говорит! – рявкнул тот.

Один из двоицы вынул нож и чиркнул по веревкам, стягивающим запястья и щиколотки неуклюжего чародея. Тот, охая и постанывая, поднялся на ноги и повернулся к Глебу.

– Лудобок, я тебе не враг! – крикнул увальню Глеб. – Здесь, рядом с дорогой, меня ожидают мои товарищи! Они – такие же странные ребята, как ты! Если хочешь присоединиться к нам – милости прошу! А захочешь остаться с этим живодером, неволить не стану!

– Неволить ты меня уже не сможешь, – сипло ответил Лудобок, потирая окровавленные запястья и морщась от боли. – Но я и так с тобой пойду.

Медленно, неуверенно двинулся он к Глебу. Агент Урфин напряженно следил за ним.

Остановившись рядом с Глебом, Лудобок улыбнулся ходоку, а затем быстрым движением вырвал у него из рук ольстру, развернулся и выстрелил в Урфина.

Агент рухнул на землю, и из его разжавшихся пальцев на утоптанную землю большака выкатился метательный нож. Лудобок повернулся к Глебу и вложил ольстру ему в руки.

– Этот гад собирался метнуть мне в спину нож, – объяснил чародей. – Он должен был убить меня, а потом ты – его. Я не хотел, чтобы ты убивал кого-то из-за меня.

– Но сам ты сделал это с легкостью, – заметил Глеб.

Лудобок посмотрел на него серьезным, внимательным взглядом и пояснил:

– Урфин пытал мою мать. Есть ли в мире преступление страшнее этого?

– Вероятно, нет, – ответил Глеб и взглянул на ратников. – Сейчас мы сойдем с дороги и пропустим вас! – сказал он. – Телегу с конем оставите нам! Советую вам мчать отсюда во весь опор и никогда больше сюда не возвращаться! Если я увижу вас на своем пути снова – перебью всех до одного!

С этими словами Глеб подал знак Рамону и Хлопуше, потом обхватил Лудобока рукою за покатые плечи и быстро свел его с большака.

Глава шестая ИСТОРИЯ ПРО КРАСНУЮ ЯЩЕРКУ

1

У добытчика Буна не было ни отца, ни матери, ни дядьев, ни теток. Семь лет назад по селу Очиково прокатилась моровая болезнь, после которой из всех родичей Буна уцелел один лишь двоюродный дед – Родим.

Буну об ту пору шел тринадцатый годок. Возраст большой для отрока, но малый для мужика. И пошел бы он по миру с котомкой, коли б не дед Родим.

…Хороший был плотник дед Родим. Столы ладил такие, что хоть вдесятером на них становись и прыгай – ничего им не сделается. А уж лавки-то, лавки! Сядешь – не захочешь вставать.

Про крепость и надежность Родимовых поделок по деревням и селам ходили слухи, и даже князь заказал ему сделать столы и лавки для своего пиршественного зала. А после – когда посмотрел, как ловко плотник Родим справляется с топором да как сноровисто кладет на свои изделия резьбу, заказал ему и сам трон!

Осиротевшего Буна плотник Родим взял себе в ученики и года через три сделал из него такого отличного мастера, что даже изредка подумывал – уж не зря ли? Отберет ведь, постреленыш, кусок хлеба. Изо рта вынет.

Прошло, однако, еще три года, и понял Родим, что Бун ему не соперник, а совсем наоборот – подмога и надежа на старости лет. А случилось это так.

Пошел однажды дядька Родим в лес – присмотреть парочку хороших березок для будущих изделий, да вдруг побелел, как полотно, и рухнул на траву.

Благо поблизости был Бун. Подбежал он к Родиму, заглянул ему в лицо. А поняв, что Родим без сознания, пыхтя и потея, взгромоздил дядьку Родима себе на плечи и потащил его по тропе прямо к Хлынь-городу.

Позже, уже вечером, когда Родим после долгого беспамятства открыл глаза и глотнул водицы, он посмотрел на внучатого племянника жалобным взглядом и сипло позвал:

– Слышь-ка, Бун?

– Чего, дядька Родим? – с готовностью откликнулся Бун.

– Ты ведь меня не бросишь?

Брови парня изумленно взлетели вверх.

– С чего ты взял, что я могу тебя бросить?

Посмотрел плотник на пылающие обидой глаза внучатого племянника, припомнил, какими добродушными да сердешными были отец и мать мальчишки, и улыбнулся:

– Знаю – не бросишь. Не такой ты человек. Однако боюсь я за тебя, парень.

– Чего боишься, дядька Родим?

Старый Родим сдвинул седые брови, вздохнул и ответил:

– Ремеслу своему я тебя обучил. А вот про жизнь не рассказал. Добрый ты парень, но неопытный. Обманут тебя лукавые люди, разобьют тебе сердце.

Сказав это, закрыл старик Родим глаза и снова впал в беспамятство.

С утра Бун побежал к тетке Яронеге, торгующей близ торжка разными целебными мазями и снадобьями. Долго втолковывал Бун толстухе, закутанной в цветастый платок, про болезнь своего деда – и про смертельную бледность, и про синие круги вокруг глаз, и про странные черные крапинки на посинелых губах. Яронега слушала, слушала, и чем дальше слушала, тем мрачнее делалось ее лицо. А когда Бун закончил рассказ, она вздохнула и произнесла:

– Твоего деда можно вылечить, Бун. Но лечение – дело дорогое, затратное.

– Ты скажи, чего тебе надобно, тетка Яронега! – потребовал, чуть не плача, Бун. – Хочешь, я тебе заново весь дом обставлю и ни медяшки с тебя за то не возьму?

Яронега улыбнулась толстыми губами.

– Слышала я про твое искусство, парень. Говорят, ты можешь выстругать ножом ставенки с закрытыми глазами? Правда али нет?

– Могу, тетенька! – Бун приободрился. – Только скажи: я тебе таки ставни вырежу, что все вокруг полопаются от зависти!