Скачу за радугой

— Кости у меня от ран старых ноют. К ночи ближе… И скажи ты на милость, рефлекс, что ли, какой, сразу сюда тянет. Воевал я в этих местах.

— А я вас узнал, — сказал Вениамин. — Мы к вам в совхоз ходили. Вы — Поливанов.

— Штаб у нас тут был, — подтвердил Поливанов. — Посидишь вот на порожке, полпачки папирос высмолишь, смотришь — и полегчает. — Он снова замолчал. Потом, будто извиняясь за что-то, добавил: — Вам война вроде сказки, а для нас как вчера все было. Рассказывал пионерам вашим и, веришь, разволновался. Непонятно это тебе?

— Почему? — не сразу ответил Вениамин. — Понятно.

— Да?! — обрадовался Поливанов. — А я думал, надоели мы вам с этой войной. — Он глухо покашлял в кулак. Погремел спичками. — Разведчик наш здесь погиб. Васек. До последнего патрона отстреливался, потом гранату под ноги кинул. Совсем мальчонка был. Как пионеры твои… — Поливанов опять надолго замолчал. Видно, перемогал боль. Шумно вздохнул и сказал: — Рассказывали мне про старика одного, плотника. Два сына у него в войну погибли. В братской могиле захоронены, а где — точно не знает. Взял он инструмент плотницкий, харчишки в мешок сложил и пошел по России… Могилу заброшенную встретит — пирамидку со звездой ладит, надпись химическим карандашом: здесь, мол, лежат герои, жизнь за нас отдавшие, и дальше шагает, к другой могиле. Так и ходит… Вот человек, а?

— Да… — задумчиво отозвался Вениамин.

Поливанов аккуратно погасил папиросу и поднялся.

— Пошел я. Вставать чуть свет. Остаешься, студент?

— Посижу еще.

— До свиданья.

— Спокойной ночи.

Генка услышал, как удаляются шаги Поливанова. Луч фонарика заскользил по стенам землянки. Генка закрыл глаза ладонью, но фонарик тут же погас.

— Выходи, Гена, — послышался спокойный голос Вениамина.

Генка помедлил и, нащупав на нарах рюкзак, пошел к выходу. Он выбрался наружу и, боясь, что Вениамин опять включит фонарик и будет разглядывать его, отвернулся.

— Вы как узнали, что я здесь? — чувствуя, что молчать дальше неловко, спросил Генка.

— Ищеек из города вызвал, — усмехнулся Вениамин и жестко добавил: — Трус ты!

— Кто трус? — вскинулся Генка. — Я не убегал!

— А что же ты сделал?

— Уехал, и все! — повернулся к нему Генка. — Ждать мне, когда она на линейке слова эти будет говорить? Я не Чернышевский!

— При чем тут Чернышевский?

— Ему тоже публичную казнь устроили. И в барабаны били.

Вениамин хмыкнул, потом сказал:

— Никто тебя из лагеря не выгонял.

— Как это не выгонял? — оторопел Генка. — Я же сам слышал, что Людмила на совете говорила.

— Подслушивал?

— Окно открыто было.

— Потому так и говорила, что тебя видела, — объяснил Вениамин. — С педагогической целью.

— Воспитывала, что ли? — недоверчиво переспросил Генка.

— Ну да! — Голос Вениамина звучал подозрительно ровно. — А ты и поверил?

— В то, что про меня говорила, не поверил, — буркнул Генка и, подумав, добавил: — А что выгонят, поверил.

— Значит, было за что? — с ехидцей спросил Вениамин.

Генка промолчал. На провокационные вопросы он привык отвечать презрительным молчанием. Вениамин почувствовал его враждебность и мягко сказал:

— Ладно. Не надувайся. Сильно обиделся на Людмилу Петровну?

— Да нет… — не сразу ответил Генка. — Мне ее жалко.

— Жалко? — растерялся Вениамин.

— Она ведь как лучше хочет, а ничего не получается, — вслух подумал Генка. — И еще я заметил…

— Ну, ну? — подался вперед Вениамин.

— Она с нами только злая, а так ничего, — Генка помолчал и спросил: — На физика, значит, учишься? Я думал, на педагога.

— На физика… — почему-то вздохнул Вениамин и зажег фонарик. — Пошли!

— Куда? — испугался Генка.

— В лагерь. Куда еще? Спать надо.

— Не пойду, — отступил в темноту Генка. — Уеду я с первым поездом.

— Да зачем, чудак? — осветил его лучом Вениамин. — Все обошлось. Живи на здоровье!

— Ничего не обошлось! — отвернулся от света Генка. — Не смогу я теперь как раньше.

— Чего ты не сможешь?

— Не знаю я, как объяснить… Я раньше каждый день солнца ждал. Проснусь и жду: ну, давай! Выходи скорей! Начинайся, новый день! А теперь… — Генка махнул рукой и тоскливо признался: — И потом, я одному человеку такое сказал!

— Плохое? — осторожно спросил Вениамин.

— Хорошее, — улыбнулся в темноте Генка. — Только все равно надо уезжать.

— Так… — вздохнул Вениамин. — А я думал…

— Что?

— Да нет! — отмахнулся Вениамин. — Не потянете вы.

— Почему это мы не потянем? — обиделся Генка.

— Потому! — передразнил его Вениамин и, помолчав, сказал: — Слышал, что Поливанов рассказывал?

— Про разведчика? — встрепенулся Генка. — Васек его звали!

— Про старика, — улыбнулся его горячности Вениамин. — Про плотника этого.

— Ну?

— Восстановим землянку. Чтобы все как в войну было! Музей сделаем, понимаешь? Поднимут такое твои ребятки?

— Нет, — не раздумывая, ответил Генка.

— Почему?

— Принудиловка потому что. Мероприятие. Будете на линейке объявлять, кому какую работу делать, и строем — шагом марш. Скука!

— А если тайно? — предложил Вениамин.

— Другое дело, — согласился Генка. — Только не выйдет тайно!

— У вас же выходило? — заметил Вениамин.

— Вообще-то, конечно… — ушел от прямого ответа Генка. — А поклянись, что тайно!

— Честное студенческое.

— Тоже мне — клятва! — фыркнул Генка. — Подними руку. Да не эту… Повторяй за мной…

Вениамин поднял руку с зажженным фонариком, и тонкий луч, как маленький прожектор, уперся в черное низкое небо, выхватив из темноты уходящие ввысь стволы сосен. От неяркого этого луча все вокруг стало тревожным и зыбким, а знакомые слова давно придуманной клятвы зазвучали несокрушимо и твердо, как гранит.

— Я дыханием своим, кровью своей, жизнью своей клянусь! — торжественно произносил слова клятвы Генка, и так же торжественно и серьезно повторял их Вениамин.

— Нигде, никогда, никому не открою этой тайны! — чеканил Генка.

— Этой тайны!.. — эхом отзывался голос Вениамина.

— А если предам своих товарищей… — угрожал Генка.

— Предам своих товарищей… — повторил за ним Вениамин.

— Гад я буду на вечные времена! — поставил точку Генка.

Вениамин поперхнулся, но прокашлялся и мрачно подтвердил: