Скачущий на льве

Меир. Римляне на все согласились! Это невероятно!

Акива. Вы преувеличиваете, друзья мои! Мне приличествует соблюдать скромность.

Гамалиил. Твоя скромность выглядит показной, Акива. Это действительно выдающееся достижение. Когда посольство мудрецов Синедриона было у цезаря Траяна, им не удалось добиться ничего.

Акива. Траян мнил себя богом и лучшим из цезарей, но был, по-моему, лишь заурядным солдафоном. Он завидовал своим предшественникам, все сравнивал себя с Августом, но не обладал ни одним из его достоинств. Траян был прост. Цезарь Адриан, судя по всему, совсем не таков. Интересно бы узнать, с кем себя сравнивает он?

Гамалиил. Меня интересует другое. Что ты им пообещал, Акива?

Акива. Кому?

Гамалиил. Столь любезным тебе римлянам.

Акива. Я им ничего не обещал. Они враги мне, Гамалиил, как и тебе. Но ты предпочитаешь римлян игнорировать, а я пытаюсь понять, в чем их интерес. Договариваться надо уметь именно с врагом, с другом отношения и без того хорошие.

Гамалиил. У них только один интерес: истребить святой народ Израиля, насадить в Святой земле мерзкое идолопоклонство!

Меир. При всем уважении, Рабби Гамалиил, я никак не могу с тобой согласиться. Их интерес наверняка в другом. Мне кажется, они и к своим богам относятся довольно безразлично. Никакого миссионерского пафоса я у них не заметил.

Акива. Да, римляне равнодушны к вопросам веры. Им главное, чтобы вовремя собирались подати и налоги.

Меир. (Ободренный поддержкой) Кроме того, нельзя не признать, что римляне проложили дороги, построили рынки и общественные здания.

Гамалиил. Эти мысли тебе внушил твой наставник Элиша?

Меир. Я вижу это собственными глазами.

Гамалиил. Дороги они построили для своей кровавой солдатни, рынки — для отвратительных гладиаторов и грязных шлюх, а в своих общественных банях они предаются всем противоестественным порокам!

Меир. В банях они моются!

Гамалиил. Рав Меир, тебе, члену Синедриона, нравится римский, языческий образ жизни? Ты хочешь последовать за своим учителем, отступником Элишей Бен Авуйя?

Меир. Элиша сам по себе, а я — сам по себе! Я только отстаиваю свое право на собственный образ мыслей!

Гамалиил. С этого и начинается отступничество! Думать следует так, как принято!

Акива. Не горячись, Гамалиил, думать можно по-разному. Меир был учеником Элиши, но он никогда не был его последователем. Как истинный мудрец, он относился к Элише, как к плоду граната. Он очищал кожуру, и ел сладкие дольки, выплевывая косточки. Мне кажется, это было умно. Меир научился рассуждать по-своему. Мне нравится его мысль о том, что у римлян есть некий свой интерес, и мне хотелось бы понять, в чем он состоит.

Гамалиил. Сыны Эдома — это хищные волки, жаждущие крови невинного агнца, Израиля!

Акива. Всякий народ, как и каждый человек, думает, прежде всего, о себе. Людьми движет выгода и интерес, а не желание кому-то навредить.

Меир. Да их интерес вовсе не обязательно связан с нами! Может быть, цезарь толком и не знает о нашем народе.

Акива. Здесь ты ошибаешься, Меир. Цезарь, безусловно, хорошо знает о нас. Нет на свете уголка, где бы не слышали о евреях. Нас знают все и повсюду. И это прекрасно, ибо означает, что мы исполняем заповедь: быть светом для народов. Мы несем в мир знание о Боге, Творце миров, несем слово Его!

Гамалиил. Во имя Господа, Акива, тебя не поймешь! То ты оправдываешь поганых язычников, то говоришь, как пророк.

Акива. Я не пророк. Но я знаю, когда Господь говорит со мной.

К ним подходят Брурия и Наоми, в руках у них бубны.

Брурия. Господа мои, почтенные учителя, мудрецы Израиля! Народ попросил меня, Брурию, дочь Ханины, передать вам покорнейшую просьбу всех собравшихся на площади. В этот день радости и ликования люди хотят петь, плясать и веселиться. Народ просит вас почтить своим присутствием это собрание. Люди просят вас выйти к ним (кланяется).

Натан. Брурия, как же ты хороша с этим бубном! Как Марьям — сестра Моисея, поющая песнь Господу при переходе через Красное море!

Наоми. А я разве хуже?

Меир. Ты великолепна, Наоми!

Акива. В самом деле, вы — как две жемчужины! Гамалиил, пойдем к народу?

Гамалиил. Уж не думают ли эти невежды, что мы присоединимся к пляскам толпы?

Наоми. Люди очень просят выйти к ним…

Гамалиил. Я еще не сошел с ума! Я что же, буду скакать на площади, посреди простонародья?

Акива. Не говори так, Гамалиил, брат мой! Разве не сказано: «Каждый еврей — сын царский»? Если бы тебя звали на свадьбу царского сына, разве ты бы отказался?

Гамалиил. Это сравнение неуместно. Здесь нет ни свадьбы, ни царских детей, а есть разнузданная толпа, сборище черни и простаков!

Брурия. Мудрейший Гамалиил! Возможно, среди этого сборища обитает Шхина, незримое присутствие Божье? Может быть, на них почиет Божий Дух? Позволь напомнить тебе, ученейший Гамалиил, что царь Давид плясал вместе с народом перед Ковчегом Завета. Он не боялся посрамления и уничижения, и скакал самозабвенно. Его супруга Мелхола упрекала его, но он не внял ей, и был велик перед Господом в этот момент мнимого самоуничижения. Слова же Мелхолы не были угодны Богу, и она оставалась бесплодной до самой смерти.

Меир. Брурия, ты говоришь дерзко и вызывающе!

Брурия. Разве цитировать Писание — это дерзость?

Акива. Меир, сын мой, право, ты зря выговариваешь жене. Ничего дерзкого в ее словах я не услышал. Брурия, дочь моя, ты сказала отменно! Не об этом ли говорит Соломон в притчах своих: «Слово сказанное вовремя — как хорошо!» Гамалиил, брат мой, пойдем, выйдем к людям!

Гамалиил. Недаром, недаром, говорили мудрецы: «Женщины легкомысленны!»

Брурия. Да ведь легкомыслие проявил Давид, и оно нашло благоволение в глазах Господа, а Мелхола проявила осторожность и за это поплатилась.

Меир. Брурия, прекрати!

Гамалиил. Легкомыслие не может быть угодно Богу. Именно женщины легкомысленны.

Брурия. Зато мужчины — сама твердость!

Акива. Гамалиил, давай отложим ученый спор. Пойдем, посмотрим, как люди радуются. Плясать мы с тобой, конечно, не станем, но мы с тобой можем похлопать в ладоши! Это будет восхитительный звук!