Скандальная молодость

Каждая Ветвь, которая меня принимала, обязывала носить новую форму, новое свидетельство драм и моментов славы, которые воображала себе Италия. Из «Чезаре Корренти» виднелись прекрасные деревни Корте дельи Оппи. Я помню группы женщин в светлых платьях на центральном балконе: казалось, они вот-вот отправятся в дальний путь, и в их глазах отражался закат.

Это были жены землевладельцев, которые покидали роскошные виллы и приходили к нам поговорить о своих мертвецах; они обращались с нами хорошо, потому что в конце концов мы должны были растрогаться вместе с ними. Те, кто этого не делал, признавались жестокосердными и изгонялись. Прав был Парменио, когда говорил, что ласковые на вид тигры гораздо более жестоки, чем тигры с разверстой пастью.

В «Маршале Князе Яблоновском», которого лодочники Фоссетты дель Арджине прозвали Маршалом с Чугунными Яйцами, которые, кстати, можно было увидеть на верхушках башенок, я помню забавных солдат в потрепанных мундирах, круглых касках, обвисших портупеях, многие из них не расставались с трубкой. Это были времена, когда газеты посвящали передовые статьи вопросу: сможет ли бородатый офицер надеть противогаз?

Нас, и мальчиков, и девочек, водили на парады изображать восторг и упоение. Парад организовывали, как минимум, раз в неделю, и всю нелепость этого зрелища невозможно себе представить.

И хотя практиковалось умерщвление плоти, и наши комнаты были забиты картинами с изображениями святых, пронзенных копьями или прикованных к столбу, под которым был разложен костер, а преподаватели требовали, чтобы душа наша была сильной и суровой, как строение, чьи террасы, подобные бастионам, ограды и башни стерегли наше заточение, некоторые военные капелланы закрывали глаза на то, что девочки, под прикрытием широких офицерских накидок, занимаются оральным сексом.

Я с военными связываться не захотела. И на больших маневрах в Кольтаро специально вышла под пушечные выстрелы.

Королевский Приют Никомеде Бьянки находился в ведении министерства внутренних дел, и поэтому нас возили аплодировать деяниям корпуса полиции. На поезде и в каретах. Мы праздновали захват анархистов, террористов и знаменитых воров, но особенно — последних бандитов с По, и особенно хорошо я помню Мацьери, которого привезли на барже с украшенными флагами веслами, а мы вместе со всеми приветствовали карабинеров с берега, размахивая трехцветными флажками.

Когда его повесили вниз головой в Сколо Брента, мы позировали перед фотоаппаратом вместе с офицером, который опирался на ружье, воображая себя Вильгельмом Теллем.

Преступников называли локко. И нас заставляли ходить строевым шагом по дворику Никомеде Бьянки и кричать: «Смерть локко! Смерть локко!» Жандармы в своих жилетах были так омерзительны, что мы прониклись к этим локко самыми нежными чувствами и на парадах полиции размахивали трехцветными флагами для них, закованных в кандалы. Когда они это заметили, им пришлось отменить поездки на поезде и в каретах и, думаю, в конечном счете закрыть и «Никомеде Бьянки».

А в «Санта Мария Фориспортам», наоборот, приехал король Виктор Эммануил. После охоты в Гран Боско делла Мезола.

На протяжении всей церемонии он так и не вышел из кареты и высунул наружу только руку в перчатке, чтобы дать благословение и бросить кошелек с золотыми монетами бдящим и надзирающим после того, как ему спели арию из оперы «Дон Карлос». Он соизволил выслушать чтение прошений и концерт духового оркестра, но карета не сдвинулась ни на сантиметр, и дверцы ее остались закрытыми, как у стоящего посреди двора катафалка.

Король, говорили, боится умереть. Он боится микробов и выстрелов.

Ночью состоялся бал, и мы слушали музыку из дортуара. И тогда мы увидели короля перед собой: одного, на пороге. Казалось, он доволен, что один и что потерялся. На нем было пальто с меховым воротником, и он озирался по сторонам, высоко подняв лампу. Когда он прошел через дортуар, даже не взглянув на ряды наших кроватей, по звуку шагов можно было подумать, что он хромает, и я прочла у него на лице печаль о Королеве Маргарите, которая меня так поражала на его фотографиях.

На противоположной стене была роспись, изображающая какого-то святого, с лицом бледным и похожим на обезьянье, в окружении своры странных и счастливых собак, поэтому в Санта Мария его называли Собачьим святым. Король подошел и осветил стену, на которой влажность выела краски.

Он исчез за маленькой темной дверцей.

Когда разразился скандал с «Пием V», выяснилось, что наберется больше сотни девочек, которых монахини из этого заведения продавали любому, у кого были деньги. Даже, как говорили, посредникам борделей. От моста Кьяре сестры, которых называли навозницами, прочесывали долину По до Донады, Мезолы и Пунте ди Майстра. Они заходили в дома крестьян и лодочников, уговаривая отцов и матерей, убеждая их отказаться от веры в существование Орки Форкины и платя наличными за угрызения совести. Они набивали девочек в клетки, прицепленные к повозкам, и комнаты «Пия V» тоже были клетками, в которых на того, кто бунтовал, надевали смирительную рубашку. Били нас по плечам, чтобы не повредить почки и половые органы.

Тех, у кого были менструации, погружали в ванну, которая называлась Купель Крови, утверждая, что это уменьшает боль и очищает от стыда. Кровотечение усиливалось, и я слышала, как мои подружки всхлипывают, сидя в воде.

Они устраивали такие вещи, что, узнай о них Парменио, он обязательно сказал бы, что никогда еще Бог так тесно не смешивался с Био. Например, нас заставляли есть плаценту животных, потому что от этого мы станем более плодовитыми матерями; рисовать красного зверя с самыми отталкивающими формами, какие мы могли вообразить, чтобы потом возбуждаться в своем кругу, с маниакальным вниманием вглядываясь в эти формы и наказывая нас за то, что мы вообразили, забывая, что сами приказали это сделать. Или заставляли нас усаживаться в амбаре вокруг барабана, который назывался бука и издавал похоронный звук, и смазывали нам уши и грудь мазью, которая на веки вечные спасет нас от Био.

Мне удалось избежать mestia, то есть продажи. Нас выстраивали во дворе, и мужчины, и женщины, которые приезжали с видом безмятежных туристов, и которых я запомнила опирающимися на трости и шелковые зонтики, производили смотр, оценивая нас по выражению лица и фигуре. Они брали нас за подбородок и запрокидывали голову, охваченные жаждой обнаружить в наших чертах свой нос, свои глаза, свой рот.

Они приезжали купить подобие самих себя.

Если они останавливались передо мной, я поступала, как зверь из Калуннии, который, если на него напасть, способен превратиться в любое другое животное или растение. Я изменяла выражение лица так, чтобы не походить ни на кого.

В «Пие V» тоже царила страсть к форме. Шапочки в форме кепи, нагрудники, пальтишки; Воротнички Достоинства, которые заставляли высоко держать голову, уча нас не склоняться под грузом прошлого. Самым примерным нашивали на рукав ленточки, а остальным стягивали груди эластичными повязками, а ноги — кожаными гетрами, и вечером я обнаруживала раны, которые никогда не заживали, потому что на следующее утро гетры надо было обязательно натягивать снова.

Я сомневалась в себе, не видя своего тела, но ощущала во рту вкус его роста благодаря телесной памяти, которая заставляет инвалида чувствовать ампутированную руку или ногу.