Скатерть на траве

– Охотно.

– Все-таки отдавали вы Луньковой деньги Перфильева или нет?

– Отдавал.

– Почему вчера говорили: нет?

– Растерялся… Все-таки деньги… Мало ли что…

– Почему ей?

– Она их заслужила.

– У Перфильева есть дочь.

Тут Коротков опять задумался, но ненадолго.

– Простите, не знаю, как к вам обращаться, – сказал он.

– Меня зовут Алексей Алексеевич.

– Видите, какое дело, Алексей Алексеевич… Мы, конечно, с Леной знакомы, но как бы это вам сказать…

Он, казалось, подыскивал подходящие выражения, но Синельников отлично видел, что не в выражениях суть. Просто Коротков не заготовил ответа на этот вопрос.

– Ну-ну, вы знакомы – и что?

– Как бы я ей объяснил, откуда у меня отцовы деньги?

Это было крайне неубедительно.

– Вы не имели права брать из пиджака ни деньги, ни блокнот.

Коротков изменил позу – сел прямо.

– Виноват, Алексей Алексеевич. Не сообразил. – Самоуверенности у него заметно поубавилось, но смирение было неискренним.

– Чем вы занимаетесь? – смягчая тон, спросил Синельников.

– Художник. У меня договоры с колхозами. Наглядная агитация, декорации и прочее. Все совершенно законно, есть соответствующие документы.

– Но официально где-нибудь числитесь?

– На профсоюзном учете состою в Худфонде РСФСР. – И, усмехнувшись, Коротков прибавил: – Взносы плачу аккуратно.

– Это как понимать – Худфонд?

– Художественный фонд РСФСР. Раньше я работал в издательстве. Четыре года.

– А вы имеете право нанимать рабочую силу?

Коротков смутился, но как-то деланно.

– Нет-нет… Но Маша меня просила… Умоляла…

Понимаете…

– А почему вы думаете, что она «купнула» Перфильева?

Этого вопроса Коротков, кажется, вообще не ожидал. Он передернул плечами, лицо его на секунду стало злым.

– Вот балаболка! – И голос его тоже звучал зло. – Она же дура набитая!.. Шутил я, понимаете? Шутил… Ну зачем ей Сашу топить?! Он же ее любил, понимаете?

– Хорошо, не будем трогать эту тему, – великодушно помог ему Синельников. – Сегодня я вас больше затруднять не буду, но вот какая штука. Вы должны быть в городе, потому что можете в любой момент понадобиться нам. Я могу, конечно, оформить в прокуратуре подписку о невыезде, но, по-моему, это лишнее. Лучше так договориться, по-джентльменски. Вы как думаете?

– По-моему, тоже, – заметно огорченный словами о невыезде, совсем уже смиренно согласился Коротков. – Но мне, видите ли, необходимо раза два-три съездить в колхозы. Обязательства…

– Это не возбраняется. Только, будьте любезны, сообщайте, где вас искать… И потом, у вашей машины, кажется, левой фары нет?

– Я уже договорился, поставят.

– А зачем сказки насчет Худфонда? – спросил Синельников. – Там вы не числитесь. Вы же работаете в артели, в бытовом обслуживании.

Коротков посмотрел на него как бы издалека.

– Я подал в Худфонд заявление.

– Но вас, наверное, не приняли?

Коротков ничего не ответил.

Синельников записал на бумажке свой телефон, дал Короткову и с тем отпустил его. Как часом раньше он не спросил Елену Перфильеву о ночном визите, так теперь счел неуместным спрашивать об этом самого Короткова, но совсем по иным соображениям. Он оставил это впрок, до более подходящих времен…

Без четверти десять показывали часы, а у него уже столько навертелось в голове, что пора было менять ритм. Но сначала требовалось повидать начальство. Начальник отдела оказался на месте. Синельников доложил о происшедшем, поведал о своих сомнениях и подозрениях, о том, что делал и что собирался предпринять. Андрей Сергеевич одобрил, сказал: «Тянешь нитку – тяни…»

Теперь оставалось два неотложных дела, а потом можно будет засесть за изучение записной книжки.

Комиссия, где работал Перфильев, располагалась в здании рядом с облисполкомом. Синельников отправился туда пешком и прибыл удачно: через пятнадцать минут там должно было начаться совещание.

Начальница Перфильева, седая дородная женщина со строгим, озабоченным лицом, приняла Синельникова без промедления. Услышав о трагическом происшествии, она всплеснула руками и жалостно запричитала:

«Ах, Александр Антонович, Александр Антонович, бедная головушка! Так и не оправился…» Синельников в деликатной форме поинтересовался, от чего должен был, но не оправился Перфильев. И она объяснила, что три года назад у Александра Антоновича умерла жена, в которой он души не чаял, которую боготворил. Да ее и весь город любил – разве он, Синельников, ее не знал?

И тут он вспомнил, откуда ему знакома эта фамилия. Перфильева была заведующей кафедрой в технологи ческом институте, доцентом, доктором наук, ее дважды избирали депутатом областного Совета. И действительно, ее знал и любил весь город.

Однако для сетований не оставалось времени – надвигалось совещание. Что касается круга обязанностей Перфильева, начальница сказала, что их было много, может быть, даже слишком много. Она их перечислила, и Синельников выделил для себя тот факт, что Александр Антонович имел самое непосредственное отношение к распределению фондируемых товаров и материалов, в частности строительных, и таких дефицитных, как кровельное железо. И автомобили, предназначенные для продажи передовикам сельского хозяйства, тоже подлежали его контролю. Второй раз за это утро услышал он слово «фонд».

Когда Синельников покидал кабинет начальницы, она еще при нем вызвала секретаршу и начала давать указания насчет похорон Перфильева…

Он зашел в кафе, съел, яичницу и выпил стакан чаю. Было двадцать минут одиннадцатого. Ему не терпелось пойти к патологоанатому, но тот наверняка еще не успел закончить свою работу. Поэтому Синельников вернулся к себе, достал из сейфа записную книжку Перфильева и сел в старое мягкое кресло.

Каждый раз, когда ему приходилось разбираться в бумагах и бумажках, принадлежавших преступнику или пострадавшему, он испытывал странное чувство. Тут было что-то и от стыда, с которым человек, мнящий себя порядочным, не устояв перед непреодолимым искушением, решается прочесть чужое письмо. Но больше это походило на чувство историка, заполучившего в архиве древние рукописи, к которым до него никто еще не прикасался.

Перфильев, наверное, носил в кармане свою записную книжку очень давно. Зелень на корешке и по краям вытерлась с сафьяна. Листки, помеченные буквами алфавита, были сплошь заполнены именами, телефонами и адресами, только на последних буквах – У, Ф, X, Ц, Ч, Ш, Щ, Э, Ю, Я – странички остались полупустыми. Против многих фамилий нарисованы крестики: две горизонтальных, одна косая – изображение крестов, какие ставят на православных кладбищах. Можно было догадаться, что владелец книжки отмечал таким образом своих умерших знакомых. Но не зачеркивал…