Сказ о тульском косом Левше и крымской ай-Лимпиаде
Шрифт:
Использование ай-Лимпийского огня — за доставку ай-лимпийского огня на ай-лимпийский же стадион местные организаторы игр всю полноту ответственности несут. Все мероприятия административные и спортивные для эстафеты огня и его использование в любых целях должны строго в соответствии с регламентами и протоколами проводиться. После церемонии ай-лимпийских игр закрытия Факел ай-лимпийский, или чаша, или же всякий иной предмет для горения огня ай-лимпийского предназначенный не может быть ни для каких нужд нигде использован без ай-лимпийского Комитета согласия.
Церемонии открытия и закрытия ай-Лимпийских игр — должны в строжайшем соответствии с регламентом проводиться и ни на шаг от него не отступать. Все содержание и детали, в коих как известно дьявол спрятался, должны быть заблаговременно представлены на утверждение ай-лимпийского Комитета.
Император, король, царь-батюшка, шахиншах, султан и прочие главы государств объявляя игры во вверенной ему Богом (Аллахом, Б-гом, Провидением) стране произносит, смотря по обстоятельствам, такую фразу: «Я объявляю открытыми летние или зимние Игры в местности N, празднующие ай-Лимпиаду нумер NN», аналогичное и при закрытии полагается. В течение всего периода ай-Лимпийских игр, включая все церемонии, никакие члены ни правительствующего сената ни даже премьер-министры или любимые визири речи произносить не могут, и только председатель Комитета ай-лимпийского может кратко но связно высказаться на открытии и особенно закрытии, подводя общий итог.
Церемонии медального награждения проводятся опять-таки строго по регламенту, формат медалей Комитетом ай-лимпийским заранее утверждается.
Награжденные медалями и дипломами атлеты попадают в почетные списки с указанием всех поименно и разделением по видам спорта, всемирные же рейтинги по странам составлять не дозволяется. Имена медалистов вешаются на почетной доске в заметном месте главнейшего стадиона на постоянной основе.а й-Лимпийский Комитет есть Альфа и Омега ай-Лимпийских игр, последняя инстанция по любому вопросу что их касается. Для каждого к играм причастного выше никого нет, и постоянно помнить ему о сем должно.
Наставление для чиновников, богатырских наставников и их подмастерьев, а также всех прочих спортивных военачальников составленное казачьим генералом Платовымпод редакцией Лизы Лесистратовой
Сочинение это составляет дамский блокнот, очевидно одолженный для сей цели Платовым у девицы Лесистратовой; читать рукопись очень трудно, потому что правописание ее чисто казачье, например вместо «необходимо» писалась «не обходимо», вместо «употреблять» – «потреблядь» и проч., однако же многократно исправленное женским почерком, вообще же в рукописи столько вымарываний и лизиных собственноручных поправок что от первоначального текста Платова очевидно остался один как бы обглоданный пираньей остов – прим. Авт.
Необходимо, дабы между атлетоначальниками царствовало единомыслие. Чтобы они, так сказать, по всему лицу земли единым уставом. О вреде спортивноначальнического многомыслия распространюсь кратко. Какие суть атлетоначальниковы права и обязанности? – Права сии суть: чтобы раздолбаи трепетали, а прочие чтобы повиновались и усердно тренировались. Обязанности суть: чтобы употреблять меры кротости, но не упускать из вида и мер строгости, угощая пряником и про угощение плеткой не забывать. Сверх того, поощрять спортивные науки. В сих кратких чертах заключается недолгая, но и не легкая спортивноначальническая наука. Размыслим кратко, что из сего произойти может?
«Чтобы раздолбаи трепетали» – прекрасно! Но кто же сии раздолбаи? Очевидно, что при многомыслии по сему предмету может произойти великая в действиях неурядица. Раздолбаем может быть лентяй, который наставника указания ни в грош не ставит и мимо ушей пропускает, но это раздолбай так сказать, третьестепенный; раздолбаем называется вор, непрерывно лапу запускающий в клубный бюджет, но и это раздолбай лишь второй степени, наконец, раздолбаем может быть вольнодумец, каковой смеет свой взгляд на тренировочный процесс иметь и даже играющим тренером себя объявлять – это уже раздолбай настоящий, и притом закоренелый и нераскаянный.
Из сих трех сортов спортивных раздолбаев, конечно, каждый должен трепетать и стрематься, но в равной ли мере? Нет, не в равной. Лентяю следует предоставить трепетать менее, нежели вору; вору же менее, нежели безбожному вольнодумцу. Сей последний должен всегда видеть пред собой пронзительный атлетоначальнический взор, и оттого трепетать беспрерывно.
Теперь, ежели мы допустим относительно сей материи в спортивных начальниках многомыслие, то, очевидно, многое выйдет наоборот, а именно: безбожники, полагающие что лучше тренера знают как и кого тренировать, будут трепетать умеренно, воры же и лентяи всеминутно и прежестоко. И таким образом упразднится здравая административная экономия и нарушится величественная административная стройность! (последнее полностью приписано бисерным почерком с завитушками, очевидно девицей Лесистратовой).
Но последуем далее. Выше сказано: «прочие чтобы повиновались» – но кто же сии «прочие»? Очевидно, здесь разумеются спортивных дел мастера вообще: однако же и в сем общем наименовании необходимо различать: во-первых, благородное дворянство, которое занято дуэльными упражнениями на шпагах и пистолетах, вo-вторых, почтенное купечество, организующее скачки на призовых рысаках и, в-третьих, земледельцев и прочий подлый народ, которые собственно и составляют костяк нашей богатырской команды.
Хотя бесспорно, что каждый из сих трех сортов обывателей обязан спортивному начальству повиноваться, но нельзя отрицать и того, что каждый из них может употребить при этом свой особенный, ему свойственный манер. Например, дворянин повинуется благородно, выходит к олимпийскому барьеру и вскользь предъявляет резоны; купец повинуется с готовностью и просит принять хлеб-соль да пустить своего рысака в обгон прочих; наконец, подлый народ
Рассказывают следующее. Один озабоченный атлетоначальник, вошед в кофейню дабы закусить перед спортивного комитета трехчасовым заседанием спросил себе для бодрости рюмку водки и, получив желаемое вместе с медною монетою, в сдачу, монету проглотил, а водку вылил себе в карман. Вполне сему верю, ибо при спортивноначальнической озабоченности подобные пагубные смешения весьма возможны. Но при этом не могу не сказать: вот как атлетоначальники должны быть осторожны в рассмотрении своих собственных действий, дабы потом официальный протест себе же на самих себя не подавать!
Последуем в наших спортивных изысканиях еще далее. Выше я упомянул, что у атлетоначальников, кроме прав, имеются еще и обязанности. Сколь горькое это для многих чиновников спортивных слово! Но не будем, однако ж, поспешны, братья и сестры, друзья и партнеры по команде! размыслим зрело, и, может быть, мы увидим, что, при благоразумном употреблении, даже горькие вещества могут легко превращаться в стимулирующие мышечную а иногда и умственную активность!
Обязанности атлетоначальнические, как уже сказано, заключаются в употреблении мер кротости, без пренебрежения, однако, мерами строгости. В чем выражаются меры кротости? Меры сии преимущественно выражаются в спортивно-олимпийских приветствиях и пожеланиях, кричалках и речевках. Обыватели, атлеты и болельщики, а в особенности подлый народ, великие до сего охотники; но при этом необходимо, чтобы спортивный начальник был в мундире с медалями и имел открытую физиономию и благосклонный взгляд. Нелишнее также, чтобы на лице играла улыбка.
Мне неоднократно случалось в сем триумфальном виде выходить к болельщицким толпам, и когда я звучным и приятным голосом восклицал: «здорово, ребята! забьем сегодня на все?» – то, ручаюсь честью, немного нашлось бы таких, кои не согласились бы, по первому моему приветливому знаку, броситься на судью и пустить его на мыло, лишь бы снискать благосклонное мое одобрение. Конечно, я никогда сего не требовал, но, признаюсь, такая на всех лицах видная готовность всегда меня радовала. Таковы суть меры кротости. Что же касается до мер строгости, то они всякому, даже не бывшему в казачьих войсках, довольно известны. Стало быть, распространяться об них не стану, а прямо приступлю к описанию способов применения тех и других мероприятий.
Прежде всего замечу, что атлетов начальник никогда не должен действовать иначе, как чрез посредство специальных мероприятий. Всякое его действие не есть действие, а есть спортивно-организационное мероприятие. Приветливый вид, благосклонный взгляд, ай-лимпийский призыв суть такие же меры спортивной политики, как и экзекуция болельщиков посредством жандармской команды. Наш обыватель, будь то на стадионном поле или вне оного, всегда в чем-нибудь виноват, и потому всегда же надлежит на порочную его волю воздействовать. В сем-то смысле первою мерою воздействия и должна быть мера кротости. Ибо, ежели спортивный начальник, едва зайдя на стадион прямо начнет палить или сечь нагайками да рубить шашками, то он достигнет лишь того, что перепалит всех болел и чудо-богатырей и, как древний Марий, останется на развалинах один с письмоводителем. Таким образом, употребив первоначально меру кротости, спортивный начальник должен прилежно смотреть, оказала ли она надлежащий плод, и когда убедится, что оказала, то может уйти домой; когда же увидит, что плода нет, то обязан, нимало не медля, приступить к мерам последующим.
Первым действием в сем смысле должен быть суровый вид, от коего спортивных дел фанатеющие мгновенно пали бы на колени. При сем: речь должна быть отрывистая, взор обещающий дальнейшие распоряжения, походка неровная, как бы судорожная. Но если и затем толпа болельщицкая будет продолжать упорствовать, то надлежит: набежав с размаху, вырвать из оной одного или двух человек, под наименованием зачинщиков, и, отступя от бунтовщиков на некоторое расстояние, немедля распорядиться. Если же и сего недостаточно, то надлежит: отделив из толпы зрителей десятых и признав их состоящими на правах зачинщиков, распорядиться подобно как с первыми. По большей части, сих мероприятий (особенно если они употреблены благовременно и быстро) бывает достаточно; однако может случиться и так, что болельщицкая толпа, как бы окоченев в своей грубости и закоренелости, коснеет в ожесточении и даже кричит в адрес властей матерные речевки. Тогда надлежит приказать жандармским войскам палить.
Итак, вот какое существует разнообразие в спортивных мероприятиях, и какая потребна поистине олимпийская мудрость в уловлении всех оттенков их. Теперь представим себе, что может произойти, если относительно сей материи будет существовать пагубное атлетоначальническое многомыслие? А вот что: на одном стадионе начальник будет довольствоваться благоразумными распоряжениями, а на другом, соседнем, другой спортивный начальник, при тех же обстоятельствах, будет уже палить. А так как у нас все на слуху, то подобное отсутствие единомыслия может в самих болельщиках поселить резонное недоумение и даже многомыслие. Конечно, обыватели должны быть всегда готовы к перенесению всякого рода спортивных мероприятий, но при сем они не лишены некоторого права на их постепенность. В крайнем случае, они могут даже требовать, чтобы с ними первоначально распорядились, и только потом уже палили. Ибо, как я однажды сказал, ежели атлетоначальник будет палить без расчета, то со временем ему даже не с кем будет распорядиться… И таким образом вновь упразднится административная экономия, и вновь нарушится величественная административная стройность (И тут почерк с завитушками, много из предыдущего текста зачеркнуто и приписано поверху и на полях) .
И еще я сказал: спортивный начальник обязан насаждать богатырские науки. Это так. Но и в сем разе необходимо дать себе отчет: какие именно спортивные науки? Науки бывают разные; одни трактуют о засаживании травой и поливании полей на стадионах, о построении самих стадионов с гипподромами, а рядом с ними и жилищ соответственно человеческих и скотских, дабы ни лошадям ни тренерам далеко не бегать, о атлетической доблести и непреоборимой твердости – сии суть полезные; другие, напротив, трактуют о вредном франмасонском и якобинском вольномыслии, о некоторых, якобы природных человеку, понятиях и правах, вроде права спортсменов на отдых а болельщиков на свободное самовыражение, причем касаются даже самого строения спортивного мира – сии суть вредные. Что будет, ежели один атлетоначальник примется насаждать первые науки, а другой – вторые? Во-первых, последний будет за сие предан суду международного олимпийского трибунала и чрез то попадет в тюрьму на Св. Елене и к тому же лишится права на пенсию; во-вторых, и для самих обывателей спортивных будет от того не польза, а вред. Ибо, встретившись где-либо на границе, атлет иль фанат одного города будет вопрошать о поливании полей, а обыватель другого города, не вняв вопрошающего, будет отвечать ему о естественном строении спортивной Вселенной. И таким образом потолковав между собой, непременно подерутся и мирно уж не разойдутся.
Следственно, необходимость и польза спортивноначальнического единомыслия очевидны. Развив сию материю в надлежащей полноте, приступим к рассуждению о средствах к ее осуществлению.
Для сего предлагаю кратко:
1) Учредить особливый воспитательный спортивноначальнический институт. Атлетов начальники, как особливо обреченные, должны и воспитание получать особливое. Следует атлетоначальников от сосцев материнских отлучать и воспитывать не обыкновенным материнским млеком, а млеком указов правительствующего сената и предписаний спортивного начальства. Сие есть истинное млеко атлетоначальниково, и напитавшийся им тверд будет в единомыслии и станет ревниво и строго содержать свое атлетоначальство. При сем: прочую пищу давать умеренную, от употребления вина воздерживать безусловно, в нравственном же отношении внушать ежечасно, что взыскание со спортивных клубов и обывателей штрафов и недоимок есть первейший спортивного начальника долг и обязанность. Для удовлетворения воображения допускать картинки. Из наук преподавать три: а) арифметику, как необходимое пособие при взыскании штрафов; б) науку о необходимости очищать стадионы и гипподромы от навоза; и в) науку о постепенности спортивных мероприятий. В рекреационное время занимать чтением спортивно-начальственных предписаний и анекдотов из жизни доблестных спортивных администраторов. При такой системе, можно сказать наперед: а) что атлетоначальники будут крепки и б) что они не дрогнут.
2) Издавать надлежащие спортивно-начальственные руководства. Сие необходимо, в видах устранения некоторых гнусных слабостей. Хотя и вскормленный суровым атлетоначальническим млеком, спортивный начальник устроен, однако же, яко и человеки, и, следовательно, имеет некоторые естественные надобности. Одна из сих надобностей – и преимущественнейшая – есть привлекательный женский пол. Нельзя довольно изъяснить, сколь она настоятельна и сколь много от нее ущерба для казны происходит. Есть атлетоначальники, кои вожделеют всяких непристойных баб-теннисисток да гимнасток ежемгновенно и, находясь в сем достойном жалости виде, оставляют резолюции спортивно-олимпийского правления по целым месяцам без утверждения. Надлежит, чтобы упомянутые выше руководства от сей пагубной надобности атлетоначальников предостерегали и сохраняли супружеское их ложе в надлежащей опрятности. Вторая весьма пагубная слабость есть приверженность атлетоначальников к утонченному столу, изрядным винам и дорогим постоялым дворам да гостиницам во время заграничных вояжей. Есть спортивные начальники, кои до того объедаются присылаемыми от купцов стерлядями, что в скором времени тучнеют и делаются к предписаниям начальства весьма равнодушными, а к спортивному бегу трусцой по вверенным в их попечение стадионам – малопригодными. Надлежит и в сем случае освежать атлетоначальников руководительными статьями, а в крайности – даже пригрозить атлетоначальническим суровым млеком. Наконец, третья и самая гнусная слабость, взят… (Здесь рукопись на несколько строк прерывается, ибо Лесистратова, видимо желая вымарать написанное по соображениям творческим, залила, по ошибке, чернилами. Сбоку ее рукой приписано: «сие место залито чернилами, по ошибке».)
3) Устраивать от времени до времени секретные в столичных городах спортивно-начальнические съезды. На съездах сих занимать их чтением атлетоначальнических руководств и освежением в их памяти атлетоначальнических наук. Увещевать быть твердыми и не взирать ни в дождь ни в ведро.
и 4) Ввести систему атлетоначальнического единонаграждения. Но материя сия столь обширна, что об ней надеюсь говорить особо.
Утвердившись таким образом в самом центре, единомыслие спортивно-начальническое неминуемо повлечет за собой и единомыслие всеобщее. Всякий фанатеющий или богатырствующий обыватель, уразумев, что спортивные начальники: а) распоряжаются единомысленно, б) палят также единомысленно, – будет единомысленно же и изготовляться к воспринятию сих спортивных мероприятий. Ибо от такого единомыслия некуда будет им деваться. Не будет, следственно, ни свары, ни розни, ни толковищ фанатских, ни хамства и выкриков нелепых на стадионах, ни неповиновения в командах, а будут распоряжения и жандармов пальба повсеместная.
В заключение скажу несколько слов о спортивно-начальническом единовластии и о прочем. Сие также необходимо, ибо без атлетоначальнического единовластия невозможно и атлетоначальническое единомыслие. Но на сей счет мнения существуют различные, прямо настоящий плюрализм в голове, что как известно к шизофрении неминуемо приводит. Одни, например, говорят, что атлетоначальническое единовластие состоит в покорении стихий. Один спортивный начальник мне лично сказывал: какие, брат, мы с тобой атлетов начальники! у меня солнце каждый день на востоке встает, и я не могу распорядиться, чтобы оно вставало на западе! Хотя слова сии принадлежат атлетоначальнику подлинно образцовому, но я все-таки похвалить их не могу. Ибо желать следует только того, что к достижению возможно; ежели же будешь желать недостижимого, как, например, укрощения стихий, прекращения течения времени, выигрыша медального зачета на Олимпиаде безо всяких к тому оснований и подобного, то сим атлетоначальническую власть не токмо не возвысишь, а наипаче сконфузишь. Посему о атлетоначальническом единовластии следует трактовать совсем не с точки зрения солнечного восхода, укрощения цунами или иных враждебных стихий, а с точки зрения заседателей, советников и секретарей различных ведомств, правлений и судов, а также всевозможных экологов-народовольцев, ищущих царские дворцы и хоромы даже там где их отродясь не было. По моему мнению, все сии лица суть вредные, ибо они спортивному начальнику, в его, так сказать, непрерывном административном беге, лишь поставляют препоны.
Здесь прерывается это замечательное сочинение. Далее следуют лишь краткие заметки, вроде: «проба пера», «граф Г. – полное г.», «рапорт», «отдать есаулу», «выдрать Лизку розгами, не поможет – плеткой» и т. п.О благовидной всех спортивных начальников наружности Сочинила девица Елизавета Лесистратова
Рукопись эта занимает несколько страничек в детской тетрадке, которую Лесистратова использовала очевидно скормивши Платову весь запас блокнотов для сочинительства; хотя правописание ее довольно правильное, но справедливость требует сказать, что Лиза писала по линейкам.
Совершенно необходимо, господа, дабы начальник спортивный имел наружность благовидную и дамам приятную. Чтоб был не тучен и не скареден, рост имел не огромный, но и не слишком малый, сохранял пропорциональность во всех частях тела и лицом обладал чистым, не обезображенным ни бородавками, ни (от чего боже сохрани!) злокачественными сыпями. Он не должен во время спортивной баталии раскачиваться тучным телом вперед-назад, подобно иудею, свою Тору читающему, но и выходить гордо к краю поля демонстрируя крашеные перекисью как у блондинки кудри и становиться в позу памятника самому себе также не подобает.
Относительно приличествующего цвета глаз – глаза у него должны быть серые, способные по обстоятельствам выражать и милосердие к усердно тренирующимся, и суровость к лентяям и раздолбаям всех сортов. Нос надлежащий, к лицу подходящий. Сверх того, он должен иметь мундир, так как партикулярное платье не всегда в робость обывателя приводит. Излишняя тучность точно так же, как и излишняя скаредность, равно могут иметь неприятные последствия. Мне приходилось знать, и даже весьма близко, одного атлетоначальника, который хотя и отлично знал все спортивные правила и законы, но успеха среди публики не имел, потому что от туков, во множестве скопленных в его внутренностях, задыхался. Сие есть неудобно для нахождения в дамском обществе и просто неприлично, в конце концов. Другого атлетоначальника я знала весьма тощего, который тоже не имел успеха, потому что едва появился на вверенном ему свыше стадионе, как сразу же был прозван от обывателей одною из тощих фараоновых коров, и затем уже ни одно из его распоряжений действительной силы иметь не могло. Напротив того, атлетоначальник не тучный, но и не тощий, в хорошей спортивной форме и с выпуклой мускулатурой хотя бы и не был сведущ в правилах, всегда имеет успех. Ибо он бодр, свеж, быстр и всегда готов к услугам.
То, что сказано выше о тучности и скаредности, применяется и к атлетоначальническому росту. Имеющий рост истинно средний, будучи не низок и не высок, он и на стадионе будет заметен, и в толпе болельщицкой не затеряется, и дамами замечен будет. Поразительны примеры, представляемые неисполнением сего на первый мужской взгляд ничтожного правила. Мне лично известно таковых три. В одной из далеких спортивных губерний атлетоначальник, командовавший местным стадионом, был роста трех аршин с вершком, и из себя весь видный, и что же? – прибыл в тот город малого роста ревизор, к тому же замухрышка, вознегодовал, повел подкопы, обнаружил что зрители зимой весьма мерзнут а в жару потеют и достиг того, что сего, впрочем, достойного человека предали суду. В другой не менее спортивной губернии столь же рослый атлетоначальник, возвышавшийся над дамами как каланча, страдал необыкновенной величины солитером. Наконец, третий спортивный начальник имел столь малый рост, что не мог вмещать пространных сводов атлетических правил, и от натуги умре. Таким образом, все трое мужей пострадали по причине непоказанного роста.
Сохранение пропорциональности частей тела также не маловажно, ибо гармония есть первейший закон природы, и если атлетоначальник похож на Аполлона Бельведерского, то он тем самым лично всем обывателям полезный пример любви к спорту являет. Многие атлетоначальники обладают излишне длинными и к тому же волосатыми руками, и за это со временем отрешаются от должностей; многие отличаются особливым развитием иных оконечностей, или же уродливою их малостью, и от того кажутся смешными или зазорными. Сего всемерно избегать надлежит, ибо ничто так не подрывает власть, как некоторая выдающаяся или заметная для всех, а особенно для дамского пола, гнусность. Заметим что некоторые гнусности заметны только для дамского пола, но от этого менее гнусными отнюдь не становятся.
Чистое лицо украшает не только атлетоначальника, но и всякого человека, даже не слишком атлетического сложения. Сверх того, оно оказывает многочисленные услуги, из коих первая – доверие его спортивного начальства. Кожа гладкая без изнеженности, вид смелый без дерзости, физиономия открытая без наглости – все сие пленяет начальство, особливо если атлетоначальник стоит, подавшись корпусом вперед и как бы устремляясь. Малейшая бородавка может здесь нарушить гармонию и сообщить градоначальнику вид предерзостный, а также вовсе непривлекательный. Вторая услуга, оказываемая чистым лицом, есть любовь подчиненных и к тому ж женского пола расположение. Я не требую того чтобы губы одного начальника да приставить к носу другого, да взять пожалуй сколь-нибудь от третьего, но за лицом положительно нужно следить и по крайности сделать его чистку, дабы не выглядеть пугалом. При сем следует регулярно глядеться в зеркало, реально и натурально себя оценивая. Когда лицо чисто и притом освежается омовениями, то кожа становится столь блестящею, что делается способною отражать солнечные лучи, а над лысиной (коли в наличии) как бы возникает нимб. Сей вид для подчиненных и дам, а тем паче для подчиненных дам, бывает весьма приятен.
Голос обязан иметь атлетоначальник ясный и далеко слышный; он должен помнить, что спортивно-начальнические легкие созданы для отдания приказаний чудо-богатырям, зрителям и подчиненным. Я знала одного атлетоначальника, который, приготовляясь к сей должности, нарочно поселился на берегу моря и там во всю мочь кричал, чаек перекрикивая и волны заглушая. Впоследствии этот атлетоначальник усмирил одиннадцать больших болельщицких бунтов, двадцать девять средних фанатских возмущений и более полусотни малых недоразумений с плакатами и факелами. И все сие с помощью одного своего далеко слышного голоса, даже без жандармской команды.
Теперь о мундире. Всевозможные вольнодумцы да и просто неряхи, не следящие за внешностью, конечно, могут (под личною, впрочем, за сие ответственностью) полагать, что пред лицом законов естественных все равно, модный ли доспех или кургузая кучерская поддевка облекают спортивно-начальника, но в глазах людей опытных и серьезных, а тем паче придирчивых к сему вопросу дам, материя сия всегда будет пользоваться особливым перед всеми другими предпочтением. Почему так? а потому, господа неряхи, что при отправлении казенных должностей, впрочем как и в жизни обыденной, платье, так сказать, предшествует человеку, а не наоборот. Я, конечно, не хочу этим выразить, что мундир может действовать и распоряжаться независимо от содержащегося в нем человека, но, кажется, смело можно утверждать, что при блестящем мундире даже худосочные атлетоначальники – и те могут быть на службе терпимы и народом любимы. Посему, находя, что все ныне существующие мундиры лишь в слабой степени удовлетворяют этой важной цели, я полагала бы необходимым составить специальную на сей предмет комиссию, из опытных в сем вопросе светских дам и модных портных, которой и препоручить начертать план атлетоначальнического мундира. С своей стороны, я предвижу возможность подать следующую мысль: колет из серебряного глазета, сзади страусовые перья, спереди панцирь кованого золота, штаны глазетовые же и на голове литого золота шишак, увенчанный перьями. Кажется, что, находясь в сем виде, каждый атлетоначальник в самом скором времени все дела приведет в порядок.
Все сказанное выше о благовидности атлетоначальников получит еще большее значение, если мы припомним, сколь часто они обязываются иметь секретное обращение с женским полом. Все знают пользу, от сего проистекающую, но и за всем тем сюжет этот далеко не исчерпан, о нет, господа, вспомним историю Ромео с многочисленными подчиненными ему Джульеттами. Ежели я скажу, что через женский пол опытный администратор, подобно Казанове, вышедшему на свою венецианскую охотничью тропу может во всякое время знать все сокровенные движения управляемых, то этого одного уже достаточно, чтобы доказать, сколь важен этот административный метод. Не один дипломат открывал сим способом планы и замыслы неприятелей и через то делал их непригодными; не один военачальник, с помощью этой же методы, выигрывал сражения или своевременно обращался в бегство. Я же, с дамской своей стороны, изведав это средство на практике противу слабых и падких на женскую ласку мужчин, могу засвидетельствовать, что не дальше как на сих днях, благодаря оному, раскрыла слабые действия одного генерал-ревизора, который и был, вследствие того, представлен мною к увольнению от должности.
Затем нелишнее, кажется, будет еще сказать, что, пленяя нетвердый женский пол, атлетоначальник должен искать уединения, и отнюдь не отдавать сих действий своих в жертву гласности или устности, дабы не компрометировать в глазах общества падшую через то даму, так как последние бывают весьма мстительны. В сем приятном уединении он, под видом ласки или шутливых манер, может узнать много такого, что для самого расторопного сыщика не всегда бывает доступно. Так, например, если сказанная особа – жена природоведа-народника, можно узнать, какие понятия имеет ее муж о строении атлетоначальнических загородных вилл, о предержащих властях и т. д. Вообще же необходимым последствием такой любознательности бывает то, что атлетоначальник в скором времени приобретает репутацию сердцеведца и даже серцееда.Изобразив изложенное выше, я чувствую, что исполнила свой долг прилежно и аккуратно. Элементы атлетоначальнического естества столь многочисленны, что, конечно, одному человеку обнять их невозможно, и нам следует всегда памятовать что нельзя объять необъятного и к сему не стремиться. Поэтому и я не хвалюсь, что все обняла и изъяснила. Но пускай одни трактуют о атлетоначальнической строгости, другие – о атлетоначальническом единомыслии, третьи – о атлетоначальническом везде-первоприсутствии; я же, рассказав, что знаю о атлетоначальнической благовидности, утешаю себя тем, что в этой бочке дегтя есть и моего хоть капля меду.
Российская «ай-Лимпиада» в 1816 году
(неопубликованные заметки беглого французского маркиза нетрадиционной ориентации, отобранные цензурою при пересечении границы)
Пока я ездил по России, душою моей, как всегда, когда я пускаюсь в странствия, владели два чувства: любовь к Франции, заставляющая меня быть суровым в моих суждениях об иностранцах и даже о самих французах, ибо подлинная страсть не ведает снисхождения, и любовь к человечеству. Уравновесить эти два предмета наших земных привязанностей – отечество и род человеческий – вот призвание всякой возвышенной души. Совершить это способно только Олимпийское движение. Я хранил в своем сердце олимпийские идеи, живя среди людей равнодушных и вовсе неспортивных, ныне же я не без радостного изумления замечаю, что юные умы, а главное стройные и симпатичные тела нового поколения, проявляют немалый интерес к дорогим мне олимпийским идеям.
Люди, не исповедующие идей олимпизма, живут разъединенно, а если и объединяются, то лишь для того, чтобы образовать политические сообщества, иначе говоря, пойти войной на других людей. Одно лишь атлетическое олимпийское движение способно заменяя собой войну объединять людей во имя мира и свободы, ибо одному ему ведомо, где искать свободу – в физической свободе наших стройных тел мы обретаем и духовное освобождение. Олимпизм станет править землей тем более успешно, чем более часто будет он применять свою честную спортивную мораль к обычным человеческим деяниям.
Прежде христианский мир более занимала атлетическая, нежели политическая сторона спортивного движения, теперь же, с возрождением Олимпизма, наступает новая эра, быть может, потомки наши увидят Олимпийскую хартию в основании общественного порядка.
Верите ли вы, что российскому императору роль земного главы всего мирового Олимпизма подобает более, нежели непогрешимому римскому президенту Международного олимпийского комитета? Русские обязаны верить в это, но верят ли они на самом деле? И верите ли вы, что они в это верят? А ведь именно эту «олимпийскую» истину проповедуют они ныне всей Европе! Но вы желаете быть последовательными и упрямо отрицаете всякий спортивный авторитет, кроме авторитета индивидуально сильного и мускулистого тела? О, христианские спортсмены не постигают, какого сокровища добровольно лишили они себя в тот день, когда вообразили, что Олимпийские комитеты могут быть национальными! Стань все олимпийские движения мира чисто национальными, русскими или французскими, у нас сегодня не было бы возрождения Олимпизма, его место занимали бы спортивные системы, подчиненные одной грубой политике, которая изменяла бы их по своей прихоти, в зависимости от обстоятельств и местных нравов.
С точки зрения человеческой, впереди у нас – всеобщая разобщенность умов, проистекающая из презрения к единственному законному авторитету в области Олимпизма, иначе говоря, уничтожение олимпийского движения не как нравственной и атлетической доктрины, но как новой мировой религии – одного этого достаточно для подкрепления моей мысли. С точки зрения сверхъестественной, впереди у нас – триумф Олимпизма в результате слияния всех олимпийских движений в единое, чьи врата с каждым столетием станут раскрываться все шире, дабы все покинувшие ее спортивные нации могли возвратиться назад. Мир должен стать либо языческим, либо олимпийским: его религией должно сделаться либо более или менее утонченное язычество, имеющее храмом природу, жрецами ощущения, а кумиром разум, либо олимпизм, проповедуемый спортивной аристократией тела и духа, среди которой хотя бы горстка честно соблюдает завет: «Citius, Altius, Fortius».
Повсюду, где мне случалось быть, от Марокко до границ Сибири, я прозревал искры грядущих спортивных баталий; войн, которые, надо надеяться, будут вестись не посредством оружия (такие войны, как правило, ничего не решают), но посредством атлетических соревнований.
Таковы были постоянные предметы моих размышлений и попечений во время краткого паломничества по Таврической губернии на южной оконечности России, которому посвящена эта книга; рассказ мой разнообразен, как скитальческая жизнь странника или как местная природа, напоминающая юг нашей благословенной Франции, печален, как деспотическая власть, устраивающая Олимпийские игры в слепом подражании грекам и попытке похвастаться «цивилизованностью» пред европейцами, и неизменно исполнен любви к атлетизму а равно и чувствований более общего характера.
Я желал бы послать в Россию всех атлетов, не принадлежащих к лону французского олимпизма, дабы они увидели, во что превращаются наши благородные спортивные состязания когда их организует национальный «ай-лимпийский» комитет на национальном «стадионе».
Если сегодня олимпийская Россия – одно из любопытнейших государств в мире, то причина тому в соединении крайнего варварства, усугубляемого порабощенным состоянием олимпийцев, и утонченной «спортивности», заимствованной эклектическим правительством у чужеземных держав. Чтобы узнать, каким образом из столкновения столь разных стихий может родиться всемирный олимпийский карнавал, надобно последовать за путешественником в самое сердце этой диковинной страны.
Я счел, что, сказав правду об «олимпийской» России, совершу поступок необычный и отважный: прежде страх проигрыша или корысть внушали путешественникам
лишь преувеличенные похвалы, спортивный азарт и бахвальство вдохновляли на клевету, мне не грозит ни та, ни другая опасность. Вдобавок, поскольку многое в спортивной России восхищало меня, я не мог не выразить в своих записях и этого восхищения. Русские атлеты останутся мною недовольны – но кому под силу удовлетворить запросы их бешеного спортивного честолюбия? Между тем никто более меня не был потрясен атлетическим, поистине олимпийским величием их нации и ее спортивной значительностью. Мысли о высоком олимпийском предназначении этого народа, последним явившегося на старом театре спортивного мира, не оставляли меня на протяжении всего моего пребывания в Тавриде.Не скрою что в массе своей русские атлеты, или как их еще здесь называют, «богатыри», показались мне грандиозными даже в отвратительнейших пороках, которых у них немало. Поодиночке они держались со мной любезно, хотя толпою норовят подраться на кулачках. Характер русского спортивного народа, по моему убеждению, достоин интереса и сочувствия; на первый взгляд, эти лестные утверждения вполне способны вознаградить за наблюдения куда менее восторженные.
Вдобавок, на словах русские атлеты могут жаловаться сколько угодно, в глубине души они меня простят – этого сознания мне довольно. Всякий русский «чудо-богатырь», если он хоть немножко порядочный человек, подтвердит, что если я, по недостатку времени на Олимпиаде и допустил ошибки в деталях, в целом я изобразил прошедшие Игры в Тавриде так как есть.
Увидев русских спортивных чиновников из «ай-лимпийского» (как они его называют в подражании пустой металлической игрушке англосаксов) комитета, при исполнении служебных обязанностей, я тотчас поразился необычайной покорности, с какой они исполняют свою роль; они – своего рода сановные рабы. Но стоит их высшему «олимпийскому» начальнику – монарху – удалиться, как к ним возвращаются непринужденность жестов, уверенность манер, развязность тона, неприятно контрастирующие с полным самоотречением во имя идей олимпизма, какое они выказывали мгновение назад. И по характеру, и по спортивным качествам славяне – суть белокурые арабы.
Сегодня и в Париже и в России немало русских, восхищающихся чудесными спортивными плодами, какие принесло слово императора на Таврической земле, причем, гордясь результатами, стадионами и гипподромами, выросшими в горах и на равнине, ни один из них не сожалеет о затраченных средствах. «Слово царя всемогуще», – говорят они, поигрывая мускулами. Да – но, оживляя камни, оно умерщвляет людей. Несмотря на это маленькое уточнение, все русские атлеты гордятся возможностью сказать понаехавшим чужеземцам: «Вот видите, вы три года спорите о том, как перестроить театральную залу, а наш император за один год построил величайшие спортивные сооружения мира», – и полагают, что гибель нескольких тысяч рабочих и растрата миллионов рублей, принесенных в жертву высочайшему нетерпению, олимпийской прихоти императора, выдаваемой за потребность нации, – жалкий пустяк и совсем не дорогая цена за этот ребяческий восторг.
Я, француз, вижу во всем этом одно лишь бесчеловечное педантство. Что же до жителей всей этой бескрайней «спортивной» империи, среди них не находится человека, который возвысил бы голос против разгула абсолютной «олимпийской» власти. Здесь народ и правительство едины; даже ради того, чтобы воскресить погибших, русские не отреклись бы от «богатырских» чудес, свершенных по воле их монарха, – чудес, свидетелями, соучастниками и жертвами которых они являются. Меня же более всего удивляет не то, что человек, с детства приученный поклоняться самому себе, человек, которого шестьдесят миллионов людей или полулюдей именуют всемогущим, замышляет и доводит до конца подобные атлетические предприятия, но то, что среди голосов, повествующих об этих деяниях к вящей «спортивной» славе этого человека, не находится ни одного, который бы выбился из общего хора и вступился за несчастных, заплативших жизнью за самодержавные чудеса «великой олимпиады». Обо всех русских атлетах и их начальниках, какое бы положение они ни занимали, можно сказать, что они упиваются своим рабством.
Что же касается общей обстановки, царящей на Олимпийских играх в Тавриде, то разрозненные мои впечатления вполне сливаются в общую нерадостную картину. Многие атлеты даже не потрудились сбрить бороды ради игр, хотя казалось бы им велел это еще Петр Великий. Справедливости ради надо заметить что русская борода выглядит величественно, сколько бы лет ни было ее владельцу; недаром художники так любят изображать седобородых попов. Женщин среди крымских просторов мне встретилось мало, хорошенькие личики и девичьи голоса не оживляли улиц; повсюду между олимпийских объектов, разбросанных там и сям, царил унылый порядок казармы или военного лагеря. На этом празднике обстановка напоминала армейскую, с той лишь разницей, что здесь не было заметно воодушевления, не было заметно жизни. На Олимпиаде все было подчинено военной дисциплине.
Все время можно было наблюдать как мимо вас то проносится верхом казачий офицер, везущий приказ командующему «спортивной армией», то есть олимпийской командой, то проезжает в кибитке – небольшой русской карете без рессор и мягкого сиденья – фельдъегерь доставляющий приказ губернатору Тавриды – в сущности отдаленной области, расположенной на другом краю империи. Тем временем вдалеке показываются «олимпийцы», которые возвращаются с тренировок в казармы, дабы получить новый приказ от своего командира, повсюду мы видим только выше– и нижестоящих спортивных чинов: первые отдают приказы вторым.
Эти спортсмены-автоматы напоминают шахматные фигуры, двигающиеся по воле одного-единственного игрока, невидимым спортивным соперником которого является все человечество. Несмотря на красу южной природы, впрочем сильно смягченную в сем году неожиданным холодом, здесь тренируются, соревнуются и дышат лишь с разрешения императора или по его приказу, поэтому все здесь мрачны и скованны. Атлеты, тренеры, спортивные чиновники – все эти слуги одного господина, отличающиеся друг от друга лишь званиями, слепо исполняют неведомый им «олимпийский» замысел; такие олимпийские игры – верх спортивной дисциплины и упорядоченности, но меня они ничуть не прельщают.
Русские архитекторы и атлеты выбиваются из сил ради будущего, ибо те, кому предназначаются великолепные дворцы спорта, теперь еще не родились на свет, те же, кто их строили, не испытывают никакой нужды в роскоши. Спору нет, в желании народа и его вождя укрепить спортивное могущество и даже потешить атлетическое тщеславие грядущих поколений выказывается немалое величие души; подобная вера в богатырскую славу внуков благородна и своеобычна.
Таврическая губерния с ее роскошными спортивными постройками и необъятными просторами – памятник, который русские возвели во славу своего будущего олимпийского могущества; надежда, подвигающая людей на такие труды, кажется мне величественной! Русские по праву гордятся стадионами, ценой бесчисленных усилий воздвигнутыми на каменистой горной крымской почве, однако природа, даже побежденная, не забывает о своем поражении и подчиняется человеку с большой неохотой.
Я не стал бы упоминать о недостатках этих олимпийских игрищ, не подчеркивай русские своего полного презрения ко всему, чего лишено их отечество, они довольны всем, вплоть до почвы, фанфароны от природы, они хвастают не только обществом, но и природой своей страны, притязания их изгоняют из моей души смирение, каковое я почитал своим долгом и каковое намеревался выказать.
Олимпийская деревня, поселение атлетов из разных стран, это чудесное творение искусства, глазу путника предстает множество домов, утопающих в цветах и прячущихся среди деревьев, словно беседки в английском парке; самая разорительная роскошь здесь не может считаться излишней, ибо для того, чтобы получить вещи, в других широтах совершенно естественные и почитающиеся предметами первой необходимости, здесь приходится тратить миллионы и прибегать ко всевозможным ухищрениям мастеров.
Отдельного упоминания заслуживает прибытие на олимпийские игры царского двора. Мы, иностранные гости, приехали слишком поздно и не смогли увидеть, как государыня сходит на крымскую землю со своего священного корабля, однако толпа, мимо которой только что промелькнула коронованная звезда, еще не оправилась от потрясения. В России единственный дозволенный шум суть крики восхищения. Явление императрицы оставило среди царедворцев след, какой оставляет в море большое судно. Итак, я наконец вдохнул воздух двора!
Народ здесь красив; чистокровные славяне, прибывшие на Олимпиаду вместе с хозяевами из глубины России или ненадолго отпущенные в Крым на заработки, выделяются среди татар-аборигенов светлыми волосами и свежим цветом лица, но прежде всего – безупречным профилем, достойным греческих статуй; восточные миндалевидные глаза, как правило, по-северному сини, а взгляд их разом кроток, мил и плутоват.
Наряд этих людей почти всегда самобытен; порой это греческая туника, перехваченная в талии ярким поясом, порой длинный персидский халат, порой короткая овчинная куртка, которую они носят иногда мехом наружу, а иногда внутрь – смотря по погоде. Женщины из народа не так хороши; на улице их немного, а те, кто мне попадались, мало привлекательны; вид у них забитый. Странная вещь! Мужчины заботятся о своем туалете, женщины же относятся к нему с небрежением. Быть может, причина в том, что мужчины прислуживают знатным вельможам.
Что касается атлетических качеств русских спортсменов, то даже французские и английские крестьяне физически крепче, нежели обитатели России: русские более проворны, чем мускулисты, более свирепы, чем энергичны, и более хитры, чем предприимчивы; в них есть некая созерцательная храбрость, но им недостает дерзости и настойчивости; их атлетическая команда, блистающая на соревнованиях отменной дисциплиной и выправкой, состоит из людей, которых публике предъявляют в красивой бело-красной форме, а за стенами олимпийского поселения содержат в грязи. Цвет лица изможденных атлетов выдает их страдания и голод – ибо поставщики обворовывают этих несчастных, а те получают слишком скудное жалованье, чтобы, тратя его частично на лучшую пищу, удовлетворять свои потребности; олимпийская кампания достаточно ясно явила всем слабость этого колосса.
Что касается конных ристаний, проводимых в подражание скачкам на греческих колесницах, то русские лошади, нервные и полные огня, уступают нашим в мускульной силе; скверная мостовая их утомляет, а наемные лошади и убогие возницы будят во мне сострадание – настолько тяжка их жизнь. Лошадей не распрягают, и кучера всегда сидят на облучке, там же и едят. Бедные лошади!.. людей мне жаль меньше – русский находит вкус в рабстве.
Я не упрекаю русских в том, что они таковы, каковы они есть, я осуждаю в них притязания казаться такими же прекрасными атлетами, как мы. Пока они еще необразованны в спортивном отношении – но это состояние по крайней мере позволяет надеяться на лучшее; хуже другое: они постоянно снедаемы желанием подражать другим нациям, и подражают они точно как обезьяны, оглупляя предмет подражания.
Что касается истинного положения дел на крымской Олимпиаде, то все русские жаждут угодить своему господину, главному олимпийцу – императору, укрыв от чужестранцев хоть какую-нибудь долю истины. Никто не печется здесь о благе любознательных путешественников; их охотно морочат поддельными документами; чтобы узнать Россию, нужно обладать превосходным критическим чутьем.
Подражая древности, русские архитекторы нагромоздили спортивные монументальные постройки на крутых склонах и в ущельях Тавриды, дабы живописность пейзажей умножала впечатление от творений человеческих. Однако русские, полагающие, что следуют за древними греками, а на деле лишь неумело им подражающие, так рассеяли свои так называемые греческие стадионы на крымских просторах, что глаз едва их различает. Поэтому, хотя строители здешних мест атлетических соревнований брали за образец греческую Олимпию и римский форум, постройки эти приводят на память азиатские степи. Как ни старайся, а Московия, даже в самом южном ее проявлении, всегда останется страной более азиатской, нежели европейской.
Спортивные сооружения, стоящие полукругом напротив губернаторского дворца, – не что иное, как неудачное подражание античному амфитеатру; смотреть на них следует издали; вблизи видишь только декорацию, которую приходится все время штукатурить и красить. Древние возводили здания из вечных материалов, здесь же люди строят спортивные дворцы из бревен, дома для атлетов из досок, а олимпийские храмы из гипса; поэтому русские рабочие только и делают, что поправляют летом то, что было разрушено зимой.
Крымская пустыня покрылась статуями и барельефами, призванными запечатлевать исторические спортивные события навеки, а ведь в этой стране у памятников век даже короче, чем у воспоминаний. Русские занимаются всем на свете и, кажется, еще не кончив одного дела, уже спрашивают: когда же мы примемся за другое? Таврида подобна огромным строительным лесам; леса падут, как только строительство завершится. Спортивный шедевр, который здесь создан, принадлежит не архитектуре, но политике; новой крымской Олимпии, которую русские, как византийцы, в глубине души почитают будущей спортивной столицей России и мира.
Местоположение олимпийских дворцов выбрано так неудачно, что они не вызвали у меня восхищения. Главное для памятника – его общий облик; интересоваться деталями имеет смысл лишь тогда, когда прекрасно целое; что значит тонкость исполнения там, где нет величия замысла? Впрочем, произведениям русского искусства недостает и того и другого. Секрет его в том, чтобы, худо ли, хорошо ли, подражать другим народам и, не выказывая ни разборчивости, ни вкуса, переносить на свою почву то, что было изобретено в других краях.
Архитекторам, желающим повторять античные олимпийские постройки, следовало бы изготовлять точные копии, раз уж окружающий пейзаж похож на греческий. Иначе подражания, как бы колоссальны они ни были, выйдут ничтожными: ведь в архитектуре величие созидается не размерами стен, но строгостью стиля. Ничто так мало не подобает обычаям и духу русского народа, как эта фальшивая роскошь. Упрямые подражатели, они принимают спортивное тщеславие за гений и видят свое призвание в том, чтобы воссоздавать у себя, многократно увеличивая в размерах, олимпийские памятники.
Севастополь, переименованный императором Павлом в Ахтиар, с его прекрасными набережными и видами – чудо-город. Русские обожают хвастаться. Неужели Господь покровительствует этому тщеславному и алчному народу? Неужели он согласен даровать ему южное небо и южный воздух? Неужели на наших глазах Таврида превратится в Олимпию, а Москва станет Римом? Притязания русских, какими бы смехотворными они ни выглядели, показывают, как далеко простирается честолюбие этих людей. Но на что бы ни притязали русские после Петра Великого, за Вислой начинается Сибирь.
Для празднования русских олимпийских побед в спортивных баталиях был построен особый дворец-шатер, именуемый «Домом а-ля-Рюс». Представьте себе огромный шатер падишаха, возведенный на горной круче, с возвышения вы наслаждаетесь зрелищем бескрайнего горизонта. У подножия этого внушительного сооружения начинается обширный парк и тянется до самого моря; там, на горизонте, вы замечаете строй военных кораблей – в праздничный вечер на них должна зажечься иллюминация; от полотнищ шатра вплоть до волн Черного моря загорается, блещет и угасает, подобно пожару, огонь. В парке благодаря лампионам светло как днем. Вы видите деревья, по-разному освещенные множеством солнц всех цветов радуги.
Внутри шатра для приемов на петербургский манер установили зеркала в золоченых рамах такой же величины, как и в соответствующих им оконных проемах, вырезанных прямо в грубой ткани, задрапированной шелками. Можете себе представить, какой эффект производит подобное великолепие. Попав сюда, вы переставали понимать, где находитесь; границы шатра стерлись, кругом было только пространство, свет, позолота, цветы, отражение, иллюзия; движение толпы и сама толпа из гостей и русских олимпийцев умножались до бесконечности. Любой из актеров на этой сцене превращался в сотню – таков был эффект зеркал. Я никогда не видел ничего прекраснее; однако русской важности никак не ужиться с бойкими, полными самозабвенного пыла танцами.
Внизу же у подножия всего этого великолепия стоят бараки, возведенные для рабочих, что были собраны тут временно на большой олимпийской стройке. Тут и фуражные амбары, и сараи с одеждой и всякого рода припасами для атлетов; чувствуешь себя тут как в минуты смотра или накануне ярмарки. Масса портиков украшают казармы, выдающие себя за спортивные дворцы. Вспомните поездку Екатерины в Херсон – она пересекала безлюдные пустыни, но в полумиле от дороги, по которой она ехала, для нее возводили ряды деревень; она же, не удосужившись заглянуть за кулисы этого театра, где тиран играл роль простака, сочла южные провинции заселенными, тогда как они по-прежнему оставались бесплодны не столько из-за суровости природы, сколько, в гораздо большей мере, по причине гнета, отличавшего правление Екатерины. Благодаря хитроумию людей, на которых возложены императором детали олимпийской спортивной кампании, русский государь и поныне не застрахован от подобного рода заблуждений.
Чествовать императора заставляли специально отобранных крестьян-атлетов, сей цвет спортивных крепостных допускается в губернаторский дворец, временно ставший царским, и имеет честь представлять народ, которого не существует вне дворцовых стен, и смешивается в толпе с придворной челядью, еще ко двору допускаются купцы-меценаты, известные своим добрым именем и верноподданностью, а также щедрыми пожертвованиями на устройство «ай-Лимпиады» (о, с каким отвращением я в сотый кажется раз пишу это ужасное, дикое слово).
Импровизированные города-однодневки, какие соорудили русские по случаю спортивного праздника, гораздо более занятны и гораздо более национальны по духу, чем настоящие города, возведенные в России иностранцами. В Ялте все лошади, жокеи, владельцы – ночуют вместе в деревянных загонах; такие бивуаки совершенно необходимы, ибо в деревне не так много сравнительно чистых домов, и комнаты в них стоят от двухсот до пятисот рублей за ночь; бумажный рубль соответствует двадцати трем французским су.
Вся толпа атлетов, наставников и гостей, о которой я говорил, на протяжении двух-трех олимпийских недель стояла лагерем вокруг Аю-Дага, женщины укладывались спать в своих каретах, крестьянки ночевали в повозках; экипажи сотнями стояли внутри дощатых оград и образовали походные лагеря, по которым весьма занятно пройтись, – они достойны кисти какого-нибудь остроумного живописца.
Многие послы со своими семействами и свитой, равно как другие иностранцы, получили на соревнованиях кров и приют за счет императора на окраине олимпийской деревни, в прекрасном парке английской планировки. Привлекательность этому саду придавали обильные и красивые водоемы. На этих Играх иностранцев оказалось более планируемого количества, и им не хватило места в деревне, каковую пришлось отвести для атлетов, должностных лиц и особ, получивших официальное приглашение, так что ночевать в поселении мне мне не пришлось, но обедал я там каждый день, вместе с атлетическим корпусом и еще семью-восемью сотнями человек; стол у олимпийцев был отменный. Гостеприимство, без сомнения, поразительное! Обед там был недолгим и, по-моему, вполне хорошим, за вычетом супа, своеобразие которого переходило всякие границы. Это был холодный суп с кусочками рыбы, плававшими в уксусном бульоне, очень крепком, переперченном и переслащенном. Не считая этого адского рагу и кислого кваса, местного напитка, всех остальных блюд и напитков я отведал с аппетитом. Подали отменное бордо и шампанское.
Главный ледовый дворец, трасса для лыжных соревнований, вознесенная на огромную высоту в горах, горное озеро с удобными трибунами для хоккейных битв – все эти памятники, затерянные в горах Крыма, выглядят некрасиво, но на удивление величественно. Что касается олимпийской деревни, то я был удивлен ее внешним обликом – поселение атлетов отличает неподдельное богатство и даже своего рода сельская изысканность, приятная для взора; все дома здесь деревянные; они стоят в ряд вдоль улиц и выглядят вполне ухоженными. По фасаду они покрашены, а украшения на коньке их крыш, можно сказать, претенциозны – ибо, сравнивая всю эту внешнюю роскошь с почти полным отсутствием удобных вещей вы сожалеете о народе, еще не ведающем необходимых вещей, но уже познавшем вкус к излишествам. При ближайшем же рассмотрении видишь, что на самом деле сараи эти весьма скверно построены. Почти не отесанные бревна, с вырезом в виде полукруга на обоих концах, вставленные одно в другое, образуют утлые хижины; между этими толстыми, плохо пригнанными балками остаются щели, тщательно законопаченные просмоленным мхом, резкий запах которого ощущается по всему дому и даже на улице.
В богатырских лагерях русских царит единообразие во всем. Тут же располагаются и солдаты, охраняющие гостей и священную особу императора от посягательств злодеев, а также участвующие в церемониях открытия и закрытия игр как актеры. Уланы раскинули бивуак посреди луга в окрестностях губернаторского дворца, занятого царем, в солдатских лагерях поблизости от них разместился полк конных гвардейцев императрицы, а казармы черкесов находятся на краю олимпийской деревни.
В день закрытия Игр, когда имели место быть бал и иллюминация, в семь часов вечера все стекались на олимпийский главный стадион. Всех вперемешку – придворных, дипломатический корпус, приглашенных атлетов и наставников-иностранцев и так называемых «русских олимпийцев», то есть богатырей из народа, допущенных на праздник, впускают на стадион. Мужчинам, за исключением атлетов-мужиков в национальных спортивных красно-белых одеждах с аляповатыми розами на плечах и купцов-меценатов, облаченных в кафтаны, строго предписано иметь поверх мундиров греческую хламиду – ибо праздник сей именуется «Балом в Олимпии».
На главном стадионе, зажатые в толпе, мы довольно долго ожидали появления императора и императорской фамилии. Едва солнце дворца, повелитель, возник на горизонте, как пространство перед ним расчистилось; в сопровождении своей благородной свиты он свободно, ни на миг не соприкасаясь с толпой, пересек поле, куда минутою прежде нельзя было, казалось, протиснуться ни одному человеку. Едва Его Величество скрылся из виду, волны крестьян-атлетов сомкнулись вновь. Так пенится струя за кормой корабля.
Большинство светских дам, особенно уроженки Петербурга, не знают родного языка; однако ж они выучили несколько русских фраз и, дабы не ослушаться императора, произносят их, когда он проходит рядом по стадиону, одна из них всегда караулит, чтобы вовремя подать условный знак, предупреждая о появлении императора – беседы по-французски тут же смолкают, и пространство оглашается русскими фразами,
Императору помогают в устройстве Олимпиады целые полчища архитекторов и художников, но сколько бы он ни напрягал свои силы, ему никогда не наделить псевдогреческий русский олимпизм тем могуществом, в каком ему отказано Богом.
Спортивная ярость англичан, французов, немцев, демонстрируемая ими на олимпийских соревнованиях, могла бы послужить доказательством тому, что и у самых цивилизованных наций зверство в людях не исчезло, а всего лишь задремало; и все же методичная, бесстрастная и неизменная жестокость русских атлетов-мужиков отличается от недолговечного бешенства французов. Мы увидели, как они мутузят своих всего лишь спортивных противников, ни в чем не изменяя своему характеру; они как будто исполняли свой долг. Если кому-нибудь когда-нибудь удастся подвигнуть русский народ на настоящую революцию, то это будет смертоубийство упорядоченное, словно эволюции полка. Русские точно так же подготовятся к грабежам от Смоленска до Иркутска, как готовились намедни к парадному олимпийскому маршу по Тавриде.
В Крыму на играх ничего нельзя осмотреть без церемоний и предварительной подготовки. Отправиться куда бы то ни было, когда вам придет охота это сделать, – вещь невозможная; предвидеть за четыре дня, куда вас увлечет ваша фантазия, – все равно что вовсе не иметь фантазии, однако, живя здесь, с этим в конце концов приходится смириться. Русское гостеприимство, ощетинившееся формальностями, осложняет жизнь даже тем иностранцам, к которым здесь больше всего благоволят; оно лишь приличный предлог, чтобы стеснить путешественника в передвижениях и ограничить свободу его наблюдений.Въезжая в Тавриду, надо свою свободную волю оставить вместе с паспортом на границе. Вам хочется взглянуть на достопримечательности какого-нибудь атлетического дворца? к вам приставят слугу, который заставит вас отдать должное всему дворцу, сверху донизу, и присутствием своим вынудит разглядывать всякую вещь в подробностях – то есть на все смотреть его глазами и восхищаться всем без разбору. Вам хочется пройтись по спортивному лагерю – вас будет сопровождать офицер, в олимпийском госпитале вашим проводником будет главный врач; архитектор, выстроивший гипподром, сам проведет вас по всем его частям и сам объяснит все, о чем вы не спрашивали, – дабы утаить то, что вам интересно узнать.
Вежливость здесь превращается в разновидность слежки. Вот так вас и тиранят, под тем предлогом, что оказывают вам честь. Страна эта так устроена, что ни один иностранец не может разъезжать по ней не только беспрепятственно, но даже просто безопасно без прямого вмешательства представителей власти. Глядя на этих дрессированных медведей, я сожалею о медведях диких – русские покуда еще не просвещенные люди, но уже испорченные дикари.
Античные дворцы, выстроенные в Крыму в кратчайший срок и в огромных количествах, служат казармами для атлетов; греческие и римские колонны, карнизы, фронтоны и перистили из белого гипса разбросаны под южным небом – согласитесь, что от такой пародии, от такой Греции и Италии без мрамора во мне вполне может снова вспыхнуть гнев.
На церемонии закрытия Игр от всех придворных, оказывавшихся подле меня, я слышал похвалы учтивому обращению крепостных. «Попробуйте устроить подобный праздник во Франции», – говорили они. Меня так и подмывало ответить: «Прежде чем сравнивать наши две олимпийских команды, подождите, пока ваша появится на свет». Одновременно мне на память приходил спортивный праздник со всякими соревнованиями, который я сам устроил в Севилье для простых людей; притом что было это при деспотическом правлении Фердинанда VII, истинная учтивость простонародья, свободного если не по закону, то по существу, доставила мне предмет для сравнения не в пользу русских. Я убежден, хоть и не был тому сам свидетелем, что состязания наподобие греческих Олимпиад, восемь лет подряд проводимые в прошлом столетии прусским герцогом Фридрихом, были много ближе к олимпийскому духу чем устроенные в Тавриде, хотя герцог, желая порадовать на день рождения супругу, располагал всего лишь скромным стадионом в своем имении в Дессау. Олимпийская Россия – империя каталогов; она замечательна, если читать ее как собрание этикеток; но бойтесь заглянуть дальше заголовков!
Речь Императора Александра I-го, сказанная на Императорском Олимпийском стадионе близь Медведь-горы при открытии Олимпийских игр 1816 года
(Ввиду секретности мероприятия так и не вошла в «Полное собрание законов Российской империи» СПб., 1830.)
Мы Александр Первый Божьею Милостью Государь и Самодержец Всех Русских и т. д. и т. д. Великий Князь Финляндии и т. д. и т. д. посылаем Вам, Наши добрые Гости и верные Подданные, Государи, Великие Князья, Графы, Бароны, Дворяне, Епископы, Священники, Горожане и Крестьяне, Жители Таврической губернии, Наш милостивый, (с Божьею помощью) благорасположенный поклон.
Так как, по Промыслу Божию и счастливым успехом войск наших порядок в нашей Империи навсегда восстановлен, – одним из первых предметов наших забот является благополучие жителей, связанное неразрывно с успехами в атлетических играх.
Всевышний положил конец войне, между Россией и Францией возникшей. Мир, столько же славный для Империи, сколько и сообразный желаниям Нашим, восстановлен на основаниях твердых. В течение седми столетий непрерывные почти войны потрясали спокойствие народов, предуставленных природою хранить доброе и мирное соседство. От самых отдаленных времен до дней наших, от славных побед благочестивого предка Нашего Святого и Великого Князя Александра Невского до настоящего мира, редко проходило двадесят сряду лет, и никогда почти не протекало полвека, чтобы война между ними не возникла. Колькратно мир, кровью народов запечатленный, вскоре после того был по стечению обстоятельств снова расторгаем! Колькратно народы всего мира страдали, истребляема огнем и мечем! Провидению угодно наконец было сию долголетнюю и всегда возрождающуюся прю соседственных народов решить окончательно во дни Наши.
Как скоро надежда к прочному миру представилась возможной, Мы с удовольствием оставив все выгоды воинского Нашего положения, обратились к миру.
В основаниях его Мы постановили устроить в Таврической губернии богатырские Игры наподобие греческих Игр Олимпийских, дабы на время этих состязаний как и во времена древнегреческие всякие войны и брани пресекались и вместе с тем утвердить наряду со спортивным единообразием и единообразие политической системы, положению всех земных народов свойственной и святости Наших союзов приличной.
На сих основаниях и по торжественном со всех сторон сего утверждении, ныне оглашаемом, постановлен олимпийский мир, коего последствия утвердить доброе соседство на незыблемых началах, должное истребить и на всегда уничтожить все причины к опасению и раздору между земными народами.
Нынешние состязания между когда-то враждебными партиями, сражавшимися друг противу друга с оружием в руках, должно показать им способ выказывать богатырскую удаль не в кровопролитии, но в спортивных успехах, а именно: бегах лыжных, соревнованиях саночных, катании на коньках фигурном, и прочих старых и новоизобретенных, не виданных ранее состязаниях, для коих выстроены в Таврической губернии многочисленные стадионы и гипподромы.
Богу, устрояющему судьбы царств земных во времена Ему благоугодные, и ныне во днях Наших благоволившему совершить желания и надежды великих Наших предков, восслав из глубины души хвалу благодарения, Мы полагаем для совершения пред алтарем Его святым всеобщих торжественных во всей Империи молитв во имя победы российских олимпийцев назначить особенный день, о коем во свое время и возвестим всенародно.
При таковых существенных выгодах сего мира не может быть для сердца Нашего равнодушно стремление верных Наших подданных к устройству Игр олимпийских. Под сению престола Нашего покоющеяся в тишине и безопасности, Таврическая губерния со всеми принадлежащими к ней городами и селениями приобретает сими играми новое бытие, и благословляет уже промысл Вышнего, судьбу ее тако устрояющий.
Обладая всеми портами и пристанями в Черном и Азовском морях, в стране плодоносной, изобилующей горами, лесами и разными произведениями земли, населенной народом трудолюбивым и к мореходной промышленности издревле приобыкшим, торговля Наша восприимет новое расширение, купеческое мореплавание получит новую деятельность, а с тем вместе и богатырское Наше воинство приобрящет новые силы.
Будучи уверены, что для достижения столь важной цели все Сословия Тавриды не преминут приложить старания прийти навстречу Нашим высоким намерениям, ввиду этого приказали Мы и сим приказываем, чтобы согласно Нашим Установлениям имели место в Таврической Губернии Олимпийские Игры, открываемые ныне.