Сказание о Маман-бие

Мурат-шейх с достоинством огладил бороду. Сказал спокойно:

— Написано — двести шестьдесят?

— Именно-с…

— Стало быть, так и есть… Ваша высокая светлость! Моя память слаба, помрет с моим тленным телом. Память народная нетленна. И не нам, грешным, с ней спорить…

— Н-недурно, — проговорил Неплюев с улыбкой и шлепнул себя ладонью по колену. — Ах, какое motto для моей книги! В самую точку.

(Motto по-итальянски — крылатое слово.

Книга Ивана Неплюева выйдет в свет не скоро, но будет прочитана всей просвещенной Россией и воспринята как памятник Петровской эпохе…)

Мурат-шейх приложил руки к груди:

— Если вам нравится, мне и сказать больше нечего. Вы всё знаете лучше меня.

— Увы, не всё, отнюдь не всё, — возразил Неплюев. — Хотел бы знать для вящего знакомства, какие угодные нам дела у вас на счету, есть ли такие?

Бледное лицо Мурат-шейха покрылось красными пятнами.

— Есть одно стоящее упоминания, — проговорил он глухо. — И мы… по примеру Ишим Мухаммед-хана… выпустили на волю русских пленных… кроме двух, которые вернулись… просят их проводить… С тем мы сюда и прибыли.

Тут Маман быстро посмотрел в сторону Неплюева и Гладышева и уловил, как они, не глядя друг на друга, переглянулись и, не моргнув глазом, перемигнулись.

Почувствовал это и Мурат-шейх. Тяжело было ему да и опасно говорить русским неправду или полуправду. Однако богу угодна его нынешняя ложь. И поздно он спохватился.

— Спасибо, спасибо, уважаемый, — сказал Неплюев добродушно, с той простотой, которая покорила Мама-на. — Что ж, так и запишем, если вам сие угодно… Не скрою, что поручик Гладышев, или, по-вашему, Мит-рий-туре, мне уши прожужжал речами на восточный манер, что вы народ, у которого сквозь ребра видно сердце. И это правда, что наши предки разломили хлеб в знак верности. Однако к делу, господа мои.

Маман весь напрягся с ног до головы. Голос тайного советника был по-прежнему непринужденно, ненаигранно мягок, но в нем слышались новые нотки, властные и словно бы горько-насмешливые.

— Ежели и впрямь мы всё знаем, — продолжал Неплюев, — видимо, знаем и то, с чем вы пожаловали. Нет такого народа, который не хотел бы того, чего вы хотите… Как видите, наш общий милейший друг хан Абул-хаир все же не уехал. Говорят, пьет огненный чай, чтобы остудиться. И он не противится нашим переговорам, но, конечно, себе на уме. Нет такого хана, который не хотел бы того, чего он хочет… Мы приветствуем ваше благое желание возобновить присягу новой императрице российской, примем вас, как Абулхаира, но — после него! И по крайности мы хотели бы, чтобы вы с киргиз-кайсака-ми в согласии пребывали… и почитали бы хана Абулхаира… Советую. Вот мой совет.

Маман встал, неотрывно, страстно глядя на Неплюева.

— Ваше превосходительство, — сказал Гладышев, — не откажите… Выслушайте.

— Извольте. Я слушаю, — сказал тайный советник. Маман низко поклонился и сказал по-русски:

— Гаспа-дын Иван-Иван… вы родной кровь сарь Петыр… на ваш че-ло рука сарь Петыр… Это мы хорошо знай! Вы… не можешь такой совет… Я не веришь! Не хотим Абулхаир. Хотим брать за подол сариц Елизавета.

Неплюев и Гладышев медленно переглянулись. Долго, молча, значительно смотрели друг другу в глаза. Ни один мускул не дрогнул ни на лице тайного советника, ни на лице поручика. Немой обстоятельный разговор.

Неплюев встал и прошелся короткими неспешными шагами по горнице, вдоль стола, показывая осанку старого военного и безупречные, свободно-уверенные манеры дипломата. Он был моложав, хотя и шло дело к пятидесяти. Двенадцать лет кряду он служил посланником в Константинополе. Но самым ярким, незабываемым в его жизни была служба при Петре — главным морским командиром в Петербурге, всего один год…

Этот юноша, о котором так сладко пели и Гладышев и Муравин (и, по их словам, еще некто Бородин, шалый купчик), в этом зеленом камзоле, который пошел бы и кучеру и лакею, был очарователен. И он угадал: совет черным шапкам был продиктован прямиком из Петербурга, Коллегией иностранных дел.

Неплюев подошел к Маману и коснулся пальцем с чистым розовым ногтем пуговицы на камзоле.

— Вот эти двуглавые орлы появились как раз при Иване Третьем… — проговорил он задумчиво и тут же, без всякой паузы:- Хорошо! Не возражаю и не запрещаю… Езжайте сами в Петербург. Просите сами. Разрешаю. Готовьте присяжные листы, петицию на имя государыни и послов. Чтобы все было чин чином, поедет к вам поручик Гладышев, лично примет клятвы старшин. Дмитрий Алексеевич?..

— Слушаюсь, Иван Иванович. Охотно! Мурат-шейх торжественно, церемонно подошел

к столу и коснулся лбом его угла. Пулат-есаул и Маман сделали то же самое вслед за шейхом.

Неплюев быстро вышел из горницы.

А Гладышев кинулся обнимать Мамана.

— Сударь мой, сударь… Поздравляю! Я не сумел, ты сумел…

Толмач Мансур Дельный тоже подошел к Маману, цокая языком.

— Послушай, иди к нам служить, разбогатеешь.

11

Разъезжались одновременно — и казахи и черные шапки. Впереди катились цугом пароконные коляски Абулхаир-хана и Гладышева, следом валила валом свита хана, позади, по два в ряд, рысили каракалпакские старейшины. Дорога была одна — в Малый жуз.

Вскоре после того как крепость скрылась из глаз, подъехал к каракалпакам посыльный хана, затоптался поперек дороги.

— Кто тут Маман-бий? Великий хан наш велел… перед его светлые очи… да поскорей!

Сердце у Мурат-шейха упало. Неужто дознался Абулхаир, что было у тайного советника? Какими путями?

— Будь осторожен, — шепнул шейх Маману. — Ханские силки как паутина, зазеваешься — заплетет, как муху.

Маман и Аманлык догнали ханскую коляску.

— А… это ты, прославленный моими дурре… — сказал хан. — Отдай коня своему аткосшы, садись ко мне в коляску.

— Я благодарен судьбе, что удостоился вашего внимания, хан наш, — сказал Маман, вставая на подножку коляски и отдавая повод Аманлыку.

Хан взглядом указал ему на сиденье напротив. Помял усы, которые густели к углам рта, и коротко, нервно хохотнул, разглядывая Мамана.

— Я слыхал, ты краснобай. Говорить с языкастыми людьми — диковина и для хана. Приглашаю тебя беседой укоротить дорогу. Слушай-ка… Ты, говорят, сказал неким людям, что ханская слеза — моча, а из пастушьих слез — Аральское море. У кого ты набрался такой премудрости?

— Хан наш, эти слова сказаны двум головорезам на черных конях. Как могли два презренных вора дотянуться до ханских ушей?

Аманлык, ехавший сбоку, хмыкнул испуганно и поспешил удалиться от коляски.

— Не хватайся за мою бороду, проклятье твоему роду… — проговорил хан сквозь зубы.

— Простите, хан наш. Я не сообразил, что те двое на конях, может, вовсе не обиралы, а ваши любимые есаулы. Тогда им следовало понять, что хан, проливающий слезы, не хан, — вот смысл мной сказанного, ими слышанного. Что касается мудрости… я камешек, а мой народ гора. Если желаете, спрашивайте, отвечу, как умею.