Сказания о нартах

— Простите меня, дорогие гости, — сказал им хозяин, — но если еще сохранилась у меня память, то кажется мне, что я уже с вами встречался.

— Ты не ошибся, — ответил ему нарт Хамыц. — В эту крепость мы направили тебя жениться. И вот что еще мы скажем тебе, чтобы знал ты, зачем мы приехали сюда: недавно только узнали мы, что родила тебя наша Шатана, а вот твой отец — Урызмаг из рода Ахсартаггата, хозяин головы Шатаны. А мы братья отца твоего — Хамыц и Сослан. Стыдно нарту жить в доме тестя, а богатому Адылу мы выкуп за тебя заплатим сполна.

— Адылу я выкуп уже заплатил, — сказал юноша.

И тут сын нартской хозяйки Шатаны и его молодая жена собрались в дорогу. Взяли они с собой все свое богатство.

КОМУ ДОСТАЛАСЬ ЧЕРНАЯ ЛИСИЦА

На охоту отправились нарты Урызмаг, Хамыц и Сослан. Аца приходился им племянником, так как мать его была урожденная Ахсартаггата, и они взяли его с собой загонщиком. Охотники прятались в засаде и на выступах скалы, и Аца гнал на них зверей. С утра до вечера шла охота. Совсем уже вечерело, когда Аца выгнал на них лисицу. Урызмаг, Хамыц и Сослан одновременно послали свои стрелы. Лисица метнулась в сторону и, свернувшись клубком, свалилась замертво.

— Я убил ее, — говорит один.

— Нет, я, — говорит другой.

Сослан сказал:

— Теперь вы говорите, что убили ее, а вы даже в нее не стреляли.

Тогда Урызмаг и Хамыц возразили:

— Как бы не так! Разве по нашим стрелам нельзя узнать, кто их выпустил?

— Ну так скажите, у кого из вас какая стрела. Моя отлита по образцу стрел наших предков, — сказал Сослан.

— Я собственными руками сделал мою стрелу, — сказал Урызмаг, — и отпечаток моих пальцев есть на ней.

— А мне посчастливилось однажды быть возле небожителя Сафа, когда он резал железо, и я попросил его из обрезков сделать мне стрелу.

Поднялись они на гору, к месту, где лежала лисица. Содрали с нее шкуру и нашли свои стрелы: стрела Урызмага пробила ей шею, стрела Хамыца сломала ребро, а стрела Сослана раздробила спинные позвонки.

И сказал тут Хамыц:

— Я Хамыц, дела которого у нартов всегда на языке. И из этой лисьей шкуры, конечно, мне полагается сделать шубу.

— Как бы не так! — сказал Сослан. — А нарту Сослану, значит, ничего не полагается? А я ведь из вас самый молодой. Мне как раз нужно сделать сыну шапку.

Урызмаг же сказал:

— Лисица должна быть моя: я старший. Мне как раз нужны отвороты для шубы.

Спор разгорался, и стали уже сердиться друг на друга братья Ахсартаггата. И тут подумал Аца: «Погубил меня Бог, братья моей матери этак могут дойти до беды». И, боясь за них, набрался он смелости и сказал им:

— Я ваш младший, но все же осмеливаюсь обратиться к вам. Давайте спросим Шатану, и как она скажет, так и сделаете.

Сгорбившись, опустив головы, пришли они к Шатане. Вышла к ним Шатана из своей половины дома, спросила:

— Что с вами, наши свойственники? Из-за чего пришли вы сгорбившись, с опущенными головами? И друг на друга вы не смотрите. Что с вами случилось?

— Случилось с ними нехорошее дело, — сказал Аца. — Убили они черную лисицу и не могут разделить ее шкурку. Посоветуйте им что-нибудь.

— Давайте передадим это дело нартским судьям, — сказала Шатана.

Согласились с решением Шатаны Урызмаг, Хамыц и Сослан. Взяли с собой Аца, как справедливого человека. Разобрали дело судьи и сказали:

— Одному дать шкуру — значит, обидеть других. Разделить на три части — шкура пропадет. Давайте сделаем так: пусть каждый из вас расскажет какую-нибудь быль. И чья быль окажется лучше, пусть тому и достанется шкура лисицы.

Согласились на это братья и спрашивают:

— А с младшего начнем или со старшего?

Судьи сказали:

— Пусть сперва расскажет средний, затем младший, после старший.

И вот что тогда рассказал Хамыц:

— Много разных диковин, много чудес видел я на своем веку, но не стану рассказывать всего. Расскажу лишь о том, что случилось со мной, когда я вместе с моим воспитанником, безусым юношей, купил сушеную рыбу в Ахар-Калаке и возвращался домой.

Мы остановились на привале у родника. Я и сказал моему младшему: «Хочу немного поспать, а ты возьми с повозки одну сушеную рыбу, помочи ее в воде и, когда она размокнет, разбуди меня. Мы поедим и отправимся дальше». Я тут же уснул, но спал недолго, младший мой быстро разбудил меня. «Хамыц! — сказал он испуганно. — Я взял рыбу, положил ее в воду родника, она вильнула хвостом и уплыла». — «Ты съел ее, ну и на здоровье. Но где же это видано, чтобы сушеная рыба могла уплыть?» — сказал я ему. Но юноша клялся небом и клялся землей, будто сушеная рыба воистину уплыла.

Рассердило меня его упрямство. «Как смеешь ты, молокосос, издеваться надо мной?» — крикнул я, ударил его мечом и рассек надвое. Тут же умер юноша. Сижу я над ним, плачу, сам себя проклинаю: «Младшего своего убил из-за своего брюха! С каким лицом вернусь я к нартам? Как взгляну я в глаза народу?»

Долго так причитал я, а потом вдруг подумал: «А что, если испытать, правду ли говорил мой младший?» Опустил я тело его в воду родника, и вдруг он ожил и таким здоровым выскочил из воды, каким матерью был рожден.

И воскликнул я: «Отныне никогда не буду просить у Бога еще чего-либо. То, что случилось, — это на всю жизнь мне благодеяние!»

Вернулись мы домой и всю дорогу пели веселые песни, шутили и смеялись.

Чудеснее этого ничего я не видел, — так кончил Хамыц.

— Ну, Сослан, теперь твой черед, — обратились судьи к Сослану.

— Что и говорить, — начал Сослан, — много дивного, много чудесного случалось со мной, но обо всем я не стану рассказывать. Однажды охотился я на равнине Зилахар, и меня тоже сопровождал мой младший. Убили мы косулю и устроили привал у подножия кургана. Развели огонь, нарезали мясо на шашлык, надели его на вертел, и сказал я юноше:

«Посплю я немного, а ты, когда шашлык будет готов, разбуди меня. Поедим и будем продолжать охоту». Но только уснул я, юноша будит меня. «Едва я сунул шашлык в огонь, — сказал юноша, — ожила наша косуля, и убежала она». — «Эй, юноша! Шашлык ты, конечно, съел, а все остальное мясо кому-нибудь отдал, — немало путников проходит здесь по дорогам. Ну и пусть будет так. Но зачем ты обманываешь меня?» — сказал я ему. «Небо и землю беру я в свидетели, ни кусочка я не съел, никого я не видел и никому ничего не отдал. Убежала она», — клялся юноша.