Сказания о недосказанном

– Недоговорил…

– Ох, беда, не закончил, рунопевец, свою славную песнь, но не про купца Калашника…

Сергей истошно заорал,

– Каюк!

– Мотор!

– На! Держи газ, не отпускай, трындец тогда, я ппошёёёл!

Пару секунд, он, что – то включал, утопил ещё кнопку, рванул до отказа ручник, поставил на нейтралку, хлопнул резко дверцей и он там, в пурге.

… Капот открыт, его не видно, дворники не работали.

Не зги.

Неизвестность хуже неволи.

Ждать. Догонять…

Это тоже не малина в лукошке.

Надеяться и молиться, это то, что оставалось, во что ещё верилось.

Всему всегда приходит конец.

Ни что не вечно в подлунном мире. Так и у нас, в этот раз. Щёлкнул капот, Сергей так же молниеносно влетел в салон, на своё место, а я разогнул спину и оставил то, что держал – газ,– обороты мотора…

Этот, Серёжкин трындец, не появился не проявился, не пришёл и не явился.

– Ангелы хранители и дедушка Бог. Вот кто помог.

Сергей сидел, откинул голову на подушку и молчал. А там за бортом свирепствовало, мело, кружило и крутило, – зимнее, настоящее, злое – не пойми что. Медленно мы теперь ныряли в снежную круговерть. А он всё никак не приходил в ту пору, когда ему нужны были, что бы, не заснуть, то, чего он хотел от меня, такого острого, с картинками.

Километры уходили, а, сознание реальности явилось и проявилось. Почти. Взгляд уже не озверевший, мутной неизвестностью. А что дальше. А ничего. Потом уже отходняк, принёс память, рассудок и он выдал почти небылицу.

– У него, этого двигателя, есть Ахиллесова пята, а ключ заветный, у меня, в кармане, рассказывал Сергей,– хорошо, что во время вспомнил. Мне этот ключ жизни, вручил, почти торжественно, сам хозяин, у которого я купил этот рундук. Без него нас ждала судьба Ахиллеса.

… Пошли и прошли ещё долгожданные километры. Сергей вспоминал, пережёвывал, переваривал своею памятью то острое блюдо, которым я кормил по его желанию.

… А, жизнь моя, не мокрой курицы, – кипучая, и клевала и награждала очень щедро. Хватит ещё долго, вспоминать.

… Пурга показывала, дарила, жуткую метелицу, которая ковром сказочным стелется, но в коврик этот, почему – то насыпали много иголочек, почти ёжика. Но были уже те километры, которые могли показать нам красивый мост, это уже почти дома…

– А что ещё? Девки? С ехидцей спросил Сергей.

– Нет, солью стреляли, в задницу. Убегал…

– Не надо, про соль, давааай, давай другое.

– Ты о Крыме хорошо говорил.

– Ну, что замолчал. Заснул?!

– Не гони, дай собраться с мыслями.

*

– Было нам по семнадцать всем. Только закончили ремесло. Строили на заводе п. я. 48 военные корабли. Жили в комнате четыре человека. Один страдалец был, симпатяга, не пил как все, не кидался на любую. Бывает такое, остальные так, кто кого сгрёб, ту… и, того, ну почти, прямо в лоб. Понимаешь.

– Ясно, да? А, этому любовь подавай. Тогда было не так, сначала на танцы. И то только, когда танго, хоть прижмёшься, а так нее.

– Хрен два. Да?

– Гы, гы – ласково проржал Серёга, челночник. Ну, это ты брось, что они не хотели?

– Девки?

– Хотели, но хотели любви.

– Сейчас, не так говорят.

– Любовью занимаются, а тогда это называлось не так,– проституцией.

– А мы тогда любили. Страдали. Ждали, пели песни.

– Так что, этого самого у вас, скажешь и не бывало?

– Не трави!

– Не мешай.

– Опять придумываешь?! Изобретатель.

– Но были и небылицы. Почти.

… – Ну вот.

Слушай.

Общежитие, сидит вахтёр. Первый этаж. Девку затащили в комнату через окно.

– Вооот, вот молодец. Это уже по – нашему. А говоришь, страдали, стихи, танцы, танго невинных, не видели не знали, с чего начинали… и поцелуев…не пробовали…давай дед. Давай!

– Во, смотри, и метель унимается, и ей понравились, твои сказки…

– Слушай, не перебивай.

– Ну, сидели, выпивали, закусывали. Потом погасили свет и затихли.

– Один уже носом в стол, другой в туалет убежал, туалет был правда на улице, а он пил только пиво. А этот Васька, скорее в свою кровать.

– Она,

– Не, нет, не дам, кричать буду, а там через две комнаты вахтёрша.

– Тишина. Полный штиль.

– Села на кровати. Ноги свесила, уходить.

– Долго маялся, мучился…

– Уломал, уложил, умучил.

– Одолел.

– Тот, который носом в стол уже спал, а этот сцыкун, второй, тихо, тихо подошёл и толкает счастливчика, а ему кулак под нос,– сиди рядом.

– Ждёт, исходит соком жизни, страдает. А, счастливчик сопит, старается.

– Второй добрался до малины, и стал толкать и щуметь…

Скрипит сетка панцирной кровати, щёлкает, как у броненосца Африканского.

– Поменялись местами, сполз бедный и упал. Умаялся.

– Ну, а она как!

– Дед ну давай. Проснулся, а, бедолага?!

– Тот уж думал конец.

– Придёт конец, заплачет стервец, охальник.

– Погодь, погодь. Слёз не нада…

– Давай дед. Тебе нужно огоньки, вечера проводить для старпёров. Глядишь, оживут в домах престарелых даже прадеды, вернёшь им молодость, как говорят учёные…Психотерапия…

– Проснулся третий. Сходил на улицу. Удобства. Далековато.

– И хлоп глазами, а она встала и легла дурёха. Может просто коллекционер, по количеству, считала приём штучный, легла на его кровать, третьего, лежит голенькая, – красота. А он, не открывая своих глаз, лёг на свою. Цап, цап руками – попа, цап, цап, – груди. Хорошие, нежные, женские.

– А, она спит.

– Не долго думал, хоть и не проснулся до конца. Но сообразил, что нужно делать в таких случаях. А вот и она проснулась. Поняла, что он, опять взлетел в небеса. Докумекала, теперь уже ничего не надо делать. Сопротивляться, или выдавать себя за недотрогу. Это он, Васька. Ах, ух, таак это может делать только он! Ну, парень, ну мужчина. Судосборщик настоящий, соединяет намертво заклёпки на корпус, на корме, боевого корабля,– кронштейн гребного винта, а потом заглаживает фетровым кругом, чтоб было гладеньким, мягоньким, блестело. Ну и хорош самец. Конь. Жеребец! Конь осеменитель. Порода. А не щупловатый,– конопатый, гладит бабушку лопатой…– пацан, в штанах клёш. Где такого ещё найдёшь. Вон, какое у него боевое устройство.

Вот уже и рассвет, а он как будто первый раз, первый заход выводит на пашню молодого коня с плугом. Вот умница и он и его инструмент. Говорят, только у хряка бывает такой со штопором, подумала она не тем местом, которое называется голова…

– Долго ещё скрипела кровать,– пел панцирь африканского броненосца.

… Все спали богатырским сном. Сном субботнего вечера после трудовой недели тяжёлой работы судостроителя боевых Советских секретных кораблей. Хорошо, хоть не понедельник, времён сталинских дисциплин, – опоздание на десять минут, или усталость, расценивались как саботаж, – пособничество агрессорам заграничным.