Скажи «да», Саманта

Пока тетка была жива, она, как я догадываюсь, защищала меня от гнева дяди, но когда она умерла, я понял, что жить с ним под одной крышей невозможно. Я оставил школу, а когда началась война, вступил в армию, хотя мне не было еще и восемнадцати лет. И сразу же я попал во Францию и провел там в окопах четыре месяца, до самого конца войны. Война явилась крушением всех моих идеалов, она разрушила все, во что я верил.

Дэвид глубоко вздохнул, словно вспоминая весь ужас минувшего, затем заговорил вновь:

— Когда война закончилась, дядя захотел, чтобы я продолжил службу в полку или поступил учиться в Оксфорд. Но у меня не было никакого желания продолжать учебу, и я был сыт по горло солдатчиной. Мы крупно поспорили. Он был возмущен тем, что я не согласен подчиниться его желанию. Но принуждать меня было бесполезно: я всегда бунтовал против существующего порядка вещей, особенно после того, чего насмотрелся во Франции.

Я сказал дяде, что попытаюсь прожить без его помощи и что он, как опекун, может держать при себе мои деньги до моего совершеннолетия. А потом я вернусь и потребую их.

Это, должно быть, прозвучало очень дерзко и, я полагаю, дядя захотел проучить меня. Он решил, что мне полезно будет убедиться, насколько я завишу от него. Он в буквальном смысле вышвырнул меня вон без единого шиллинга! К счастью, у меня в банке была сотня фунтов, и с этими деньгами я вместе с другом пустился бродить по свету. Мы шли пешком, ездили автостопом и сами зарабатывали себе на жизнь. Теперь я даже не могу припомнить все занятия, которые я тогда перепробовал.

Кое-что в той нашей жизни было забавно, кое-что невыносимо и ужасно, но я выстоял, потому что не хотел сдаваться. К тому времени, как мне исполнилось двадцать лет, я успел многое повидать и на собственных ошибках научился справляться с трудностями.

Один мой друг в Сингапуре предложил мне написать статью и отослать ее в одну из английских газет. Я послушался его совета, и редакция с готовностью приняла мою статью, причем заплатили мне гораздо больше, чем я ожидал.

В течение года я непрерывно писал статьи для газет многих стран. Конечно, я не нажил этим состояния, но стал жить получше, чем прежде.

Я изменил фамилию, потому что, покинув Англию, не желал иметь никаких преимуществ из-за того, что я племянник лорда Уайткомба. Фамилия семьи была Дан, а я изменил свою на Дарэм. Я находился вдали от Англии шесть лет. Вернувшись, я написал свою первую книгу. Это было нечто среднее между путевыми заметками и автобиографией, но некоторые разделы книги относились к жанру чистой беллетристики. Поскольку книга имела успех, я пришел к выводу, что мне нравится это занятие. Достигнув совершеннолетия, я потребовал от дяди причитавшееся мне наследство. Встретившись с ним, я обнаружил, что с тех пор, как мы с ним виделись, он сильно сдал. Я больше не боялся его. Я увидел, что он всего-навсего ограниченный, вздорный старик, с которым я не хочу иметь ничего общего.

Пробыв некоторое время в Англии, я снова уехал за границу. Я написал еще одну книгу о путешествии, а потом опубликовал роман «Стервятники клюют свои кости».

Дэвид глубоко вздохнул.

— Как ты знаешь, Саманта, роман этот имел шумный успех. Я стал известен, и это в конце концов вскружило мне голову.

Я пробормотала что-то вроде протеста, а он продолжал:

— После того, как ты убежала и я не смог тебя найти, я понял, до чего стал избалованным и тщеславным. Мое имя не сходило со страниц газет, обо мне повсюду говорили как о незаурядной личности, и из-за всего этого я слишком много возомнил о себе! И конечно, Саманта, ты поймешь, если я скажу, что у меня было много женщин. В моей жизни женщины были постоянно, но ни одна из них не значила для меня слишком много, я не задерживался надолго ни с одной, потому что не находил среди них той, которая могла бы сделать меня счастливым…

Затем он глухо сказал:

— Так было… пока я не встретил тебя.

Я сидела, глядя на него и крепко прижимая к себе плюшевого медвежонка, точно ища у него защиты.

— Ты так прелестна, Саманта, и так не похожа на женщин, которых я до этого встречал, что я был пленен с первой же минуты нашей встречи. Но я понял это не сразу.

— Чего ты… не понял? — спросила я.

— Что ты — воплощение всего того, чего я хотел, о чем мечтал, надеясь, что где-то в мире существует моя женщина, которая станет частью меня самого, — ответил он. — Наверное, ты была настолько незаурядна, что я сразу не смог понять этого, тем более, что мое самомнение не знало границ. — Не дав мне возразить, Дэвид быстро добавил: — Нет, нет, это правда. Я вообразил себя неотразимым. И потому, Саманта, я не смог понять, что твои принципы могут значить куда больше, чем мое желание обладать тобой. Это утверждение, выраженное словами, звучит абсурдно, не так ли? Но это правда. Но знал, что ты любишь меня, что ты принадлежишь мне как никакая другая женщина до этого, и это давало мне ощущение власти над тобой.

По-моему, в каждом человеке есть какая-то жестокость. И вот эта-то жестокость в сочетании с моим желанием показать свою власть над тобой заставляла меня постоянно с помощью беспощадных слов гасить сияние радости на твоем лице.

У тебя очень выразительные глаза, Саманта, и они отражают каждое движение твоей души. И временами я не мог устоять против желания причинить тебе боль, потому что твои чувства так ясно отражались в них, а мне хотелось ощутить свою безграничную власть над тобой. Но вот ты бросила мне вызов, и мне трудно было примириться с тем, что я не смог заставить тебя сделать то, чего я хотел.

В тот день, когда я позвонил тебе и сообщил, что уезжаю в Америку, первым моим чувством, хотя я и был в восторге оттого, что по моей книге будут снимать фильм, было жуткое чувство утраты: ведь мне приходилось расставаться с тобой. Но я не сказал тебе об этом! Я был слишком занят самолюбованием, тем, что я способен пожертвовать даже любовью, а Бог свидетель, я любил тебя, Саманта!

В голосе его ощущалась нестерпимая боль, и это заставило меня сказать:

— Не надо так расстраиваться, Дэвид.

— Расстраиваться? — повторил он. — Как ты думаешь, что я пережил, когда не мог найти тебя? Когда я думал, что потерял тебя навсегда, и до меня дошло, насколько я был глуп? Не только глуп, но и жесток! Я понял, что не имею права на любовь и достоин лишь полного и безусловного презрения!

— Нет, нет, Дэвид! — пробормотала я.

— Это правда, — сказал он. — Я взглянул на себя со стороны и обнаружил весьма неприглядную личность. А ведь я и не подозревал, что она существует.

Помолчав немного, Дэвид продолжал:

— Оскар Уайльд сказал: «Человек убивает того, кого любит». Я был зол на тебя, Саманта, я хотел причинить тебе боль из-за того, что ты не согласилась подчиниться мне, и еще потому, что ты по неведению несправедливо обвинила меня. Все это заставило меня быть жестоким с тобой, и в этом я преуспел!

Он посмотрел на меня и сказал:

— Прежде всего я хочу, чтобы ты знала, что Беттина Лейтон не ехала со мной в Америку в качестве моей любовницы. Много лет назад у нас с ней действительно был роман, который мало что значил для нас обоих. Потом я познакомил ее с моим издателем Фрэнком Лейтоном, и она вышла за него замуж. Когда я получил телеграмму с просьбой приехать в Голливуд, Лейтон сказал, что они с Беттиной поедут вместе со мной.

Я легонько вскрикнула, и Дэвид сказал:

— Но то, что ты так подумала, было вполне объяснимо, особенно после моего поведения в Брэй-парке, но это лишь распалило мой гнев, поскольку в душе я сознавал, что ты была вправе огорчаться и что я вел себя, как последний хам.

— О нет, Дэвид! — снова сказала я.

— Это правда, — резко возразил он. — Ты думаешь, я не знаю, что был достоин презрения? И поэтому, Саманта, я причинил тебе боль, и в этом своем стремлении ранить тебя я наказал не только тебя, но прежде всего самого себя. Видишь ли, моя дорогая, — сказал он, и в голосе его послышались теплые нотки, — больше всего мне нравилась в тебе твоя наивность. Я никогда еще не встречал женщины менее самоуверенной, более нежной, более уступчивой и словно не ведающей о силе своей красоты. Я любил тебя за это, и мне так многому хотелось научить тебя! Но более всего я любил тебя за твою невинность. И поняв это, я не должен был пытаться совратить тебя, нет, я должен был пасть не колени и возблагодарить Всевышнего за то, что встретил тебя.