Скажи миру – «нет!»

Быть может, нам не размыкать счастливых рук?Быть может, нам распрячь коней на веки вечные?Но стонет Север, кличет Юг,И вновь колес прощальный стук,И вновь судьба разбита вдругО версты встречные… [25]

Первыми восторженно взревели немцы…

…Метание ножей Басс проиграл. Он довольно ровно шел в метании просто на дальность и точность, даже бросал с двух рук, но когда его соперник начал, подкидывая обеими руками в воздух шесть ножей, ловить их попарно и тут же бросать, не давая ни одному упасть на песок, – сдался. Никто ни в чем не мог его упрекнуть. То же произошло и у Олега Фирсова с топорами: немец, с которым он соревновался, третьим брошенным топором просто расколол пополам врытый в двадцати шагах столб – тут тоже все было ясно.

25

Музыка В. Лебедева, стихи Ю. Ряшенцева.

Но на импровизированный ринг уже выходили Сергей Земцов и его спарринг-партнер по имени Ханзен. Немцы поступили честно – по весу Ханзен был примерно такой же, как и Сергей. Оба были в штанах и шпажных крагах – откуда перчатки-то взять? Судить вышел Вадим, который уже успел со мной поцапаться из-за того, что я его не пустил на ринг, а с Арнисом – из-за того, что тот не захотел драться.

– Бокс! – услышал я команду.

Сергей всегда был на ринге дьявольски быстр и безоглядно-атакующ. Случалось, он сминал даже более сильного, тяжелого и опытного противника просто за счет бесстрашного натиска. Отец Сергея – КМС СССР по боксу – тренировал его с семи лет, и удар у моего друга был отличный. Мой же сломанный нос и мог бы это подтвердить.

То же самое было и сейчас. Сергей обрушился на немца, молотя его прямыми и хуками правой. Через три или четыре секунды Ханзен полетел на песок, сбитый хуком в челюсть, но по счету «четыре» поднялся. Сергей свалил его второй раз – в конце первой минуты своего бесконечного наступления нехарактерным для себя апперкотом левой. Но у немца оказалась буквально чугунная башка – он встал по шестому счету.

А в середине второй минуты Ханзен влепил Сергею такой свинг правой в скулу, что бой был проигран. Сергей пришел в себя минуты через две.

– Я бы его сделал, – досадливо сказал Вадим. Саня вполне справедливо возразил:

– Против тебя выставили бы кого-нибудь другого, и все.

– Как он меня звезданул… – сообщил Сергей, усаживаясь рядом с Ленкой. Та немедленно объявила:

– Я тебе сто раз говорила, двести говорила – бросай заниматься этим мордобоем!

– Как раз сейчас и брошу, – согласился Сергей почти искренне, придерживая голову рукой…

Противник Кольки по рукопашке был ясен, как пень, – это оказался дзюдоист, плотно занимавшийся боксом, весьма опасное сочетание. Что и выяснилось на пятой минуте, когда Колька попал в залом, из которого так и не смог вывернуться, хотя побагровел до слез на глазах.

Это был уже позор. Моя команда примолкла. Я клял себя за то, что вообще согласился на соревнования.

Тем более что мне предстояло фехтовать. И мой противник уже шел на пляж. Почти не было удивительно, что это оказался Андерс Бользен собственной персоной. Он на ходу салютовал мне охотничьим хиршфенгером. Я ответил на его салют. Клинки у нас были обмотаны надежно закрепленными полосами кожи.

Четвертую позицию, которую я привычно взял перед боем, он перекрыл третьей: правая рука с клинком – вниз-влево. Позиция была неупотребительная, и я сразу насторожился.

Не люблю неожиданностей и непонятностей в поединке.

Терпеть не могу. И первым атаковать человека, стоящего в третьей позиции, – дело опасное. Из такой позиции легко отразить любой удар и укол, а потом – ответить мгновенной атакой…

А, черт с ним…

Я атаковал «расщелиной» – прыжком вперед. В конце концов, еще Наполеон говорил: «Главное – ввязаться в схватку, а там посмотрим!»

Андерс мгновенно взял итальянский демисеркль – его рука метнулась вверх, отбрасывая мой палаш вверх в сторону и одновременно нанося свой укол. Я отбил его четвертой круговой и бросил палаш уколом вниз. Андерс взял, спасая колено, первую защиту и уколол в живот. Я взял вторую, отбросил хиршфенгер и уколол в колено. Вместо защиты Андерс пошел вперед, ловко пропустив у колена мое острие, и я вынужден был превратить неоконченный укол в третью круговую, поспешно растягивая дистанцию, но, едва Андерс окончил атаку, я уколол в живот. Палаш немца столкнулся с моим и сделал мгновенное обвязывающее движение – круговое завязывание! Я ощутил его очень вовремя, хотя покрылся ледяным потом, – и так же вовремя ответил, быстро приняв третью защиту. Палаш Андерса отлетел не острием в мое правое плечо, а просто в сторону – его усилие сыграло против него же…

Демисеркль!

– У-уа-а-а-а!!! – взревели зрители.

Андерс схватился руками за подбородок. Будь палаш у меня «боевым» – его острие либо вошло бы, раскроив губы, в рот, либо, скользнув влево или вправо, рассекло челюсть, после чего я легко добил бы раненого и ошеломленного болью противника.

– Та-нюш-ка-а!!! – проорал я, вскидывая палаш в ту сторону, где сидела – нет, прыгала! – Татьяна. Мое лицо горело. – Та-нюш-ка-а!!!

Немец подобрал палаш и, беззлобно улыбаясь (дышал он тяжело), сказал, подбирая русские слова:

– Тиль ван дер Бок говорил мне, что ты лучший боец, которого он когда-либо видел. Это было здорово.

– Ты видел Тиля? – улыбнулся я. Андерс махнул рукой:

– Зимой. На севере. Он рассказал, как вы разгромили урса в Карпатах…

…Наташка Мигачева здорово «обпрыгала» немку-соперницу. Валька Северцева не столь убедительно – на две секунды, – но тоже тоже обошла пловчиху на двухстах метрах. И вообще, как предательски заметил Андрюшка Альхимович, «девчонки сегодня сражались лучше, чем мы!».

Меня это не оскорбило и не огорчило.

* * *

Костер мы развели на мысу. Немцы обосновались подальше в глубь полуострова. И вообще – они, кажется, понимали, что у нас намечается «разговор».

Наши это знали – тем более. Но пока что все спокойно ели или негромко переговаривались, сидя на охапках хвороста. Игорь трогал струны и напевал под Градского песню из нового мультика «Перевал» – очень интересного, фантастического… а песня – грустная…

В жизни так мало красивых минут.В жизни так много безверья и черной работы.Мысли о прошлом морщины на бледные лица кладут.Мысли о будущем полны свинцовой заботы.А настоящего – нет! Как между двух берегов,Бьемся без смеха, без счастья, надежд и богов…У барьера – много серых,Некрасивых, бледных лиц —Но в глазах у них, как искры,Бьются крылья синих птиц!Вот опять открылось небо – голубое полотно!О, по цвету голубому стосковались мы давно!И не меньше стосковалисьПо ликующим словам,По свободным, смелым жестам,По несбыточным мечтам!Дома стены, только стены,Дома жутко и темно…Там, не зная перемены,Повторяешь все равно…

Я скользил взглядом по лицам своих. Пойдут ли они за мною? Неужели могут не пойти? И что делать тогда? И можно ли вообще будет что-нибудь сделать? А главное – нужно ли то, что я хочу им предложить?

…все равно! Но так ведь трудноИскры сердца затоптать!Трудно жить, и знать, и видеть —Но не верить, но не ждать!И играть тупую драму, покорившись, как овца —Без огня, без вдохновенья, без начала, без конца! [26]

26

Музыка А. Градского, стихи Саши Черного.

…– Ладно, все, – я поднялся. – Начинаем то, для чего собрались.

– «Взвейтесь кострами…» петь будем? – уточнил Вадим.

– Обязательно, но в финале, – пообещал я спокойно. – Итак… Я хочу переправиться на Крит. И призываю вас следовать за собой. – Это должно было прозвучать смешно. Но не прозвучало, хотя воцарившееся молчание стало удивленным. Я продолжил: – Это ближе к урса. Это ближе к загадочным местам на юге. Это ближе к разгадке мира, в который мы попали…

– Это ближе к нашей гибели! – заорал, вскакивая, Саня, словно его подбросила с места мощнейшая пружина. – Ты окончательно рехнулся, Олежек! Кем ты себя вообразил?! Королем Артуром?! Тогенбургом, блин?!