Скажи миру – «нет!»

– Ты поэтому решил вмешаться в это дело? – полюбопытствовал Тезис.

– Поэтому. И еще много почему, долго рассказывать… – Я помедлил и решился: – Видишь ли, Тезис. Я хочу попробовать, знаешь что? Попробовать сражаться за справедливость. Глупо, да?

– Нет. Думаешь, ты один такой? Ничего подобного, так что особо не гордись – ты не первооткрыватель… Правда, знаешь – они все плохо кончают.

– Все? – уточнил я.

– Практически, – честно подумав, ответил Тезис. – Хотя и не стопроцентно… Ты умеешь читать по-немецки?

– Понимаю и то еле-еле, – признался я. Тезис задумался, тряхнул кудрями:

– Все равно. Я тебе сейчас отдам одну штуку. Может быть, когда-нибудь разберешься. Я бы и сам тебе перевел, – он поднялся на ноги плавным движением, – но не хочу.

– Давай, – слегка удивленно согласился я.

Грек исчез в темноте. Я откинулся на пахучий вереск и стал просто смотреть в звездное небо. Если честно, я не думал ни о предстоящих боевых действиях, ни о непонятном «подарке» от Тезиса… Думал просто о красивом небе. И, кажется, заснул, потому что Тезис возник из ниоткуда – сидел рядом и слегка потряхивал меня за плечо:

– Спишь?

– Да так, отключился. – Я сел, скрестив ноги. – Что ты хотел подарить-то?

– А вот. – Он, не садясь, протянул мне блокнот.

Такими бывают старинные книги – пухлые и в то же время легкие. Наверное, зависит это от качества бумаги, клея, а еще от того, что переплет – из настоящей кожи. Блокнот был именно таким – пухлым и легким, примерно в две мои ладони размером. Кожаная обкладка обложки по краям и на углах отслоилась. Тиснение – похожее на знаменитый скандинавский «звериный» орнамент, – очевидно, когда-то было пробито золотом, но позолота стерлась почти везде, кроме резких углублений. И все-таки я различил на обложке силуэт орла. Примерно так вырезанный, как у нас вырезали разные буквы и символы на обложках «общих» тетрадей при помощи половинок бритвенных лезвий… Кривоклювая птица распростерла крылья, сжимая в когтях обвитую туго сплетенным венком свастику.

– Я нашел его в пещере, когда мы тут обосновывались, – объяснил Тезис. – Он был зарыт в сухой песок и хорошо сохранился…

Я машинально кивнул, открывая легко скрипнувшую, словно на деревянных петлях, обложку. С обратной стороны в нее была врезана необычайно четкая черно-белая фотография: девчонка лет 14–15, красивая, белокурая, одетая в майку, короткую плиссированную юбку, гольфы под колено и легкие туфельки, держала на отлете теннисную ракетку и улыбалась, как всегда улыбаются, позируя для фотоснимков. Фотография была подписана чернилами, от времени порыжевшими, но обретшими неестественную четкость. Однако подпись я так и не разобрал – и дело было даже не в том, что написано по-немецки, просто почерк был очень вычурный, с завитушками и росчерками. Кстати, весь дневник был написан именно таким почерком – а это оказался именно дневник, числа я вполне разбирал, и они относились к 40-му – 48-му годам нашего века. Постепенно записи становились все убористей, в конце оставалось несколько чистых листов. Пробежав пальцами по обрезу листов, переворачивавшихся с сухим шелестом, я натыкался на рисунки – сделанные карандашом, как и все записи, но очень четкие, чем-то похожие на рисунки Олега Крыгина. В самом начале был нарисован мальчишка моих лет: весело прищурившийся, с короткой стрижкой вроде бы светлых волос (только впереди длинный чуб), возле вздернутого курносого носа – россыпь веснушек, губы раздвинуты в улыбке, на подобродке ямочка. Шею поверх расстегнутого ворота рубашки охватывал черный галстук. Ниже было подписано, и я разобрал: «Ich, Lotar Br"unner». «Я, Лотар Брюннер…» Потом рисунок какого-то плаца, выстроились мальчишки в форме (в шортах, на поясах – кинжалы), развевается большой флаг со свастикой… Портрет Гитлера, но не карикатурный, к которым я привык; на этом Гитлер выглядел полубогом с пронзительным взглядом мудрых глаз – чем-то напоминал Ленина, как ни странно… Снова мальчишки – фехтуют без масок на какой-то лужайке, несколько пар… Спортивные занятия – гимнастика на хорошо обставленном плацу под руководством подтянутого инструктора в форме… Ага! Вот! Урса. Рисовали явно с убитого. Зарисовки оружия урса – это, кажется, уже здесь… Несколько человек сидят на камнях – на разном уровне, одеты почти так же, как мы, в руках и на коленях держат разное холодное оружие… Портрет девчонки – не той, что на фотографии, но все равно очень красивой… Голые мальчишки бесятся в ручье… И еще довольно много неуловимо знакомых зарисовок здешней жизни.

Последнее слово в дневнике Лотара Брюннера я разобрал. Оно было написано отдельно. Больше того – я знал его, это слово.

«Гехаймэ».

«Тайна».

Мелодии цветов с затерянным началом.Я слышу эти ноты, похожие на сны.Итак…Когда-то в старину с бродягой обвенчаласьПрекрасная любовь, дарящая мечты.Прекрасная любовь с бродягой обвенчаласьСвязали их дороги, хрустальные мосты.Прекрасная любовь, нам праздновать не время —Кровавые закаты пылают за рекой.Идем скорей туда – там ложь пустила семяИ нашим миром правит уродливой рукой.Прекрасная любовь, там ждут тебя живые,Позволь себя увидеть тем, кого ведут на смертьТам по уши в грязи, но все же не слепые,Дай разуму свободы, дай чувствам не истлеть.И вот прекрасная любовь влетела птицей в город,И плакал, видя чудо, очнувшийся народ.Трон лжи не устоял, бежал в испуге ворог…Да жаль погиб бродяга у городских ворот.«ДДТ»

…Танюшка поднялась снизу. Она была босиком, в подвернутых штанах и небрежно зашнурованной безрукавке.

– Не спишь? – Она опустилась на груду хвороста. – А я тебя искала, искала…

– Нашла? – улыбнулся я.

– Нашла. – Она удовлетворенно вздохнула и, взяв меня под локоть, привалилась виском к плечу. – Наконец-то я тебя нашла…

– И я тебя нашел. – Я коснулся ее волос. – Поэтому ты завтра останешься здесь. Со всеми.

Танюшка окаменела. Отстранилась.

– Я за полсотни шагов попадаю в щель их маски, – тихо сказала она.

– Аркебузу отдашь кому-нибудь из ребят, – безжалостно добавил я. Танюшка несколько секунд помедлила, потом жалобно сказала:

– Раньше бы я начала на тебя орать. Теперь – не могу… Я отдам аркебузу, я все сделаю, я буду твоей рабыней, только вернись, вернись… вернись!!!

– Что ты? – Я вновь обнял ее. – Я вернусь.

Танюшка обмякла под моими руками. Тихо сказала:

– Они жили долго и счастливо и умерли в один день… Пускай недолго, лишь бы счастливо – и в один день. Да?

– Мы еще поживем, – спокойно сказал я. И, протянув руку, начал, глядя ей прямо в глаза, распускать шнуровку у нее на груди. Танюшка ответила спокойным, чуть насмешливым и любящим взглядом. – Жизнь – игра. И смерть – игра. Ведь так?

– Не так, – покачала она головой. – Жизнь – вещь серьезная. Даже здесь. Особенно здесь… Ну что ты путаешься в шнуровке? Я специально не дошнуровала, неужели неясно?

– О, вот как, специально? – хмыкнул я, садясь удобней. – Ла-адно… Симпатично, и даже очень.

– Нахал, – заметила Танюшка, обнимая меня обеими руками за шею. – Что там симпатичного? Купальничек у меня был симпатичный, но он, кстати, долго жить приказал. Совсем я одичала. Мне бы сейчас в галантерею. И денег. Знаешь, у меня четвертной остался в тумбочке лежать.

– Не остался, – заметил я. – Ты его давным-давно потратила…

Моя рука плавно, нежно гладила груди девчонки, и я чувствовал, как под пальцами тяжелеют, твердо набухают соски. Это было уже так привычно, и не хотелось верить, что первый раз я делал это совсем недавно, и не хотелось думать, как же я жил до этого… Наверное – никак. Странно, но я не боялся потерять Танюшку. Я твердо знал, что не дам ей умереть раньше себя. А после моей смерти мне уже будет все равно.

Я сидел без куртки. Твердые горячие ладони Танюшки плавно и сильно массировали плечи. У нее всегда были крепкие пальцы, и их нажатия ощущались необыкновенно приятно. Потом ладони опустились на мою грудь, а я скользнул руками на бока девчонки и замер, полузакрыв глаза и улыбаясь.

Чье-то присутствие заставило нас вскинуться. Я рванул из ножен, лежавших рядом, палаш, вглядывась в темноту. Танюшка быстрым движением выхватила из-за спины кинжал.

Пляшущий свет костра обрисовал темную фигуру, рыжими искрами зажегся на каштановых волосах, одел медью узкое лицо. Танюшка, ойкнув, уронила кинжал и скрещенными руками прикрыла грудь. Я чертыхнулся:

– Джек?!

– Прошу прощения. – Англичанин был босой, в одних кожаных штанах, но на поясе висел кортик. – Я увидел, что Татьяна ушла ночью одна, и забеспокоился. Еще раз прошу прощения.

Он повернулся и так же бесшумно канул в ночь. Мы с Танюшкой посмотрели друг на друга и тихо рассмеялись.

– Он что, к тебе неравнодушен? – в шутку спросил я… и вдруг сам обеспокоился: – Тань?

– Наверное, да, – кивнула она, но так, что все мои подозрения растаяли. – Он настоящий джентльмен. И очень несчастный…