Скажи смерти «нет!»

Джэн подняла на него блестящие глаза. Барт пододвинул ей блокнот, но она, покачав головой, оттолкнула его.

— Не нужно, я хочу говорить.

— Тебе нельзя, Джэн. Тебе нужно молчать.

— А я буду говорить, и ты мне не запретишь. Я знаю, что мне делать с деньгами.

Барт настороженно смотрел на нее. В ней было сейчас что-то новое, чего раньше не было, какая-то решимость.

— Что ж, как ты скажешь, так и будет.

— Прежде всего нужно один долг оплатить, Барт. Счет за машину скорой помощи. Он вот здесь в верхнем ящике стола, под письмами Дорин. Я тебе об этом не говорила.

Барт вытащил счет и молча просмотрел его.

— Ладно. Я им это сейчас же отошлю, и черт бы побрал их всех!

Она протянула руку и накрыла лишь часть его огромной ладони.

— Обещай мне, Барт… Обещай мне, что остальными я смогу распорядиться, как захочу.

— Ну конечно же.

Джэн подняла в воздух свою худенькую руку, на которой ясно вырисовывалась каждая косточка и нежно синели розовато-лиловые жилки.

— Я хочу, чтоб ты забрал меня отсюда, помнишь: «Друг к другу — в лачугу!»

Барт удивленно смотрел на нее, не веря своим ушам.

— В лачугу! И это теперь, когда ты выздоравливать стала!

— Хочу туда, «друг к другу — в лачугу», хочу!

— Но там ведь ничего нет, никаких условий для ухода! — А мне и не нужно. Хочу видеть небо, любоваться деревьями, и чтобы ветер дул мне в лицо, и чтоб вокруг никого не было, кроме тебя.

— Джэн, милая, но это ведь невозможно! Ты ж не захочешь, чтоб опять так было, как тогда у вас в квартирке, до того, как мы сюда приехали? Ты ведь понимаешь, что если отсюда уедешь, то один бог знает, когда еще снова место освободится!

— Я в лачуге выздоровею.

Она снова с упорством повторяла это, и ее умоляющие глаза, не отрываясь, смотрели ему в лицо.

— Но послушай, Джэн, теперь, когда ты устроена и стала поправляться так хорошо, стала привыкать к санаторию, сейчас просто безумием было б уезжать отсюда, пока они тебя сами не выпишут и пока доктор не скажет, что все в порядке.

Она продолжала, не отрываясь, смотреть на него лихорадочно блестевшими глазами.

— Ты ведь обещал меня в лачугу забрать.

— Конечно, но только как ты поправишься.

— Нет, сейчас.

Сомнение, смутно беспокоившее Барта, стало все ясней вырисовываться в его мозгу. Говорят, это дурной признак, когда больной начинает проситься домой. Да нет же, что за чепуха. Он заставил себя улыбнуться.

— Я тебе вот что скажу. Я поговорю с доктором Хейгом, и посмотрим, что он скажет. Если он скажет, что можно, то мы с тобой сразу же в лачугу поедем, как только он разрешит. Так?

Она покачала головой.

— Что бы доктор ни сказал, я все равно хочу сейчас поехать. Я там обязательно поправлюсь, я знаю.

Она прильнула к его руке, и глаза на ее раскрасневшемся личике лихорадочно блестели.

— Милый, забери меня отсюда. Я здесь никогда не поправлюсь. Здесь слишком… слишком тесно, и темно, и жарко… и здесь миссис Майерс, и здесь… да все, все. У нас теперь есть деньги, и я знаю, что я поправлюсь в лачуге, там ведь ты будешь за мной ухаживать.

Он поднес ее руку к губам и, прижавшись к ней, долго не отпускал сухую, пылающую руку.

И, словно прочитав его согласие в этом жесте, она облегченно вздохнула.

— Помнишь, как вода целую ночь плещется под верандой?

Он кивнул.

— И как лебеди треугольником пролетают в небе? И следы чаек на песке поутру, когда мы, бывало, шли купаться в волнах прибоя? И пение трясогузки в листве?

Барт снова кивнул.

— И солнце на озерной глади, и ветер, доносящий запах леса? Помнишь?

Она говорила теперь едва слышным шепотом, и беспредельная невыразимая радость была в ее улыбке.

Да, он помнил, слишком хорошо помнил все.

Глава 49

I

Он провел мучительный день, со страхом ожидая беседы с главным врачом. В этот день он особенно устал: сестра Суэйн была сильно не в духе, Уэстон отсутствовал, а работы в двадцать первой палате было еще больше, чем всегда.

Когда он вошел в кабинет главного врача, доктор Хейг бросил на него испытующий взгляд.

— Ну поздравляю вас, Темплтон. Ваша жена, конечно, тоже получила свою долю в выигрыше третьей палаты. Да, им повезло! Хоть бы персоналу когда-нибудь такая удача выпала.

Барт нетерпеливо отмахнулся от поздравлений. Мысль о просьбе Джэн сверлила его мозг, и он ни о чем больше не мог сейчас думать.

— Вы знаете, доктор, жена моя вбила себе в голову, что раз у нас есть теперь деньги, ей нужно непременно уехать из Спрингвейла.

Доктор Хейг жестом пригласил Барта сесть и сам медленно опустился за стол, аккуратно, чтобы не помять свой белый халат. Казалось, его вовсе не удивило то, что сказал ему Барт.

— Серьезно? И что же вы ей на это ответили?

— Я, конечно, пытался ее отговорить. Это же безумие, но она вбила себе в голову, что ей хочется обратно в лачугу, где мы с ней как-то отдыхали еще до ее болезни. «Друг к другу — в лачугу!» — это у нас такой лозунг был в начале ее болезни, для нас он был как бы символом ее выздоровления.

Доктор Хейг протянул Барту сигарету и закурил сам. Потом он откинулся на спинку кресла и перекинул ногу через его ручку.

— Ей здесь плохо, да?

— Не то чтобы плохо. Она знает, что здесь она получает лучшую медицинскую помощь, что для нее здесь делают все, что только возможно, но вот втемяшилось ей в голову, что она поправится только в лачуге, и все тут.

Доктор удивленно поднял бровь, и Барт был поражен внезапным открытием: он понял, что означает этот старательно поддерживаемый доктором дружелюбный и непринужденный тон, что означают все его усилия держаться неофициально, так, чтобы Барт чувствовал себя как дома.

— Доктор! А как идет ее выздоровление?

Доктор задумчиво смотрел на столбик пепла на конце сигареты, на волнистую струйку дыма, таявшую над ним и уносившуюся вместе с потоком воздуха в окно.

Барт выпрямился в кресле, положив руки на колени, и ждал ответа, а в мозгу его все четче и определеннее звучал один и тот же вопрос, вопрос, который он начал задавать себе еще раньше, когда сидел у изголовья Джэн.