Скажи, зачем?..

Я покачала головой.

– Откуда ты знаешь?

– Ко мне сегодня добры молодцы приходили, сказали.

Галка уставилась на меня, и вдруг по ее щекам потекли слезы. Настоящие.

– Точно? – недоверчиво спросила Юлька.

Я кивнула. Юлька невесело посмотрела на Галину:

– Ты, однако, даешь: то заставил, зверюга, а то заливаешься по нему.

Галка подняла на нее полные ненависти глаза:

– Что ты понимаешь? – яростно прошипела она. – Что ты вообще понимаешь?

Казалось, еще миг, и она кинется на Юльку с кулаками.

– Кончайте, – попросила я. – Что толку орать? Его не вернешь, зачем истерики устраивать? Давайте-ка лучше поостынем и обсудим все как белые люди. Юль, возьми что-нибудь там, в баре. Для кого теперь беречь?

Юлька достала мартини и бокалы.

– Я не буду, – зло бросила Галка.

– А мне давно надраться хочется. Я останусь у тебя?

– Что ты спрашиваешь? А вообще-то лучше бы снова вместе, как раньше. Галь, может, передумаешь? Позвоним Мишке? Мы ведь с моего приезда так ни разу и не собирались.

Юлька вытащила пробку и блаженно повела носом:

– Какой букет! Жалко, льда нет. Ну, и так сойдет. Верно?

Галка гневно смотрела на нас:

– Как вы можете сейчас, когда мы узнали… – ее глаза вновь наполнились слезами.

– По капельке, чтоб в себя прийти. И его помянем.

– Сказала – не буду.

Она хотела еще что-то добавить, но поднялась и зло бросила:

– Нет уж, без меня.

И, схватив сумочку, кинулась в коридор. Я вышла следом.

– Звони.

– Суки бездушные! – крикнула она и, хлопнув дверью, вылетела из квартиры.

Расстроенная, я вернулась в комнату. Юлька по-прежнему покачивала бутылку в руках:

– Похоже, дружба врозь, а? Что ж, было трио, будет дуэт. Хотя жалко.

Я подошла к балконной двери. Эти чертовы завитки можно только автогеном…

– Он что, к осаде готовился?

Юлька пожала плечами:

– Он часто в командировки ездил – может, воров боялся? Тут сейфа не нашли? Почем знать, какие у него были соображения. Судя по всему, шустрый был мальчонка. А с виду – такой зануда. Ладно, – тряхнула она головой, – что судить-рядить, помянем, земля ему пухом.

Мне было так погано, что перед сном я с готовностью проглотила таблетку тазепама, который Юлька привезла с собой, и отключилась в надежде, что утро все изменит.

***

Разбудил нас телефон – бесконечные злые звонки. Пока я выбиралась из сна, пока искала аппарат, из спальни пришлепала Юлька и сняла трубку. Мужской голос что-то кричал, я увидела, как Юлька побелела и села.

– Не может быть… Когда?.. Где?.. Нет… Не знаю… Нет… Конечно…

Я перепугалась:

– Что? Что случилось?

Юлька часто-часто заморгала своими огромными глазами и ответила, едва шевеля губами:

– Галина разбилась. Насмерть. Это Мишка звонил.

Я обмерла:

– Когда? Как?

– Вчера. В милиции сказали: не справилась с управлением. Она неслась как угорелая.

Я в ужасе смотрела на подругу. Похоже, мы думали об одном и том же. Словно отвечая на мой немой вопрос, Юлька мрачно кивнула:

– Да, она ехала отсюда.

Потом тяжело опустилась на мой диван, обняла меня, и мы заплакали, утираясь одной простыней. Но вину ведь не выплачешь: если бы не ссора, Галка не была бы такой взвинченной …

Потом мы поехали к Мишке.

Страшно входить в дом, где только что случилась беда, невыносимо смотреть на опухшие лица детей, еще не успевших поверить в окончательность происшедшего, звонить по знакомым номерам, продираясь сквозь бесконечные «не может быть!». Бедный Мишка, убежденный, что Галка спешила домой к его возвращению с дачи (он часто ездил туда на электричке – так выходило дешевле), находился в полувменяемом состоянии. Разубеждать его мы не стали. Эти три дня были настоящим мучением.

На поминках к нам подошла Мишкина мать с какой-то худощавой блондинкой и, комкая в трясущихся руках носовой платок, попросила:

– Девочки, вот мне сказали, в колледже остались Галины вещи. Вы не привезете?

Мы пообещали сделать это завтра же.

Утром дама, с которой мы познакомились накануне, встретила нас в фойе колледжа, провела в кабинет, указала Галин стол, устроилась у окна и принялась меланхолическим тоном рассказывать, как любили нашу подругу в коллективе.

В верхнем ящике стола, как водится, хранились сигареты и всякие мелочи: косметичка, расческа, щетки, флакончик «Мажи нуар», лак для волос; два других были забиты папками, на месте нижнего стояли две пары туфель.

Бог мой, сколько ненужного бумажного сора остается после человека! Мы бегло просматривали отчеты, планы, методразработки – бесполезно в общем-то потраченные часы чужой теперь нам жизни. Личных бумаг не было. Сложив в пакеты все, что могло представлять хоть какой-то интерес для домашних, я вытащила туфли и засунула руку поглубже, проверяя, не осталось ли чего. Там, у задней стенки, под плотной бумагой, застилавшей фанеру, действительно что-то лежало. Я потянула – коричневый конверт. Не глядя, я сунула его в сумку.

– Это тоже Галины Георгиевны, – блондинка, имени которой я никак не могла вспомнить, открыла стенной шкаф, где одиноко висел клетчатый жакет.

Когда Юлька складывала его, на меня пахнуло слабым запахом духов, и почему-то сразу нахлынула такая тоска, что, глядя на опустевшую вешалку, я закричала долгим отчаянным беззвучным криком.

– Пойдем, – потянула меня Богданова.

В машине она переложила пакет к себе в сумочку; мы на минуту заехали в притихшую Галкину квартиру, а потом сразу ко мне. Дома я заревела в голос:

– Юлька, я больше не могу… Давай выбросим этот проклятый пакет к чертовой матери…

– А мне, думаешь, нравится? Но мы должны понять…

Она вытряхнула содержимое конверта на стол: два ключа и несколько листков. Просмотрев бумаги, Юлька сжала голову руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, глухо простонала:

– Да что же она с нами делает! Это договор об аренде банковского сейфа. На твое имя…

Весь этот день мы плакали и пили, но разве боль зальешь коньяком? Мир рухнул, и нам предстояло еще долго выбираться из-под обломков.