Сказка будет жить долго
Шрифт:
Ты не хами! Это не твоё дело! – Мама не замедлила шага и не посмотрела на Аделаиду. – Но, если хочешь знать – мне приятно, что твоя фотография висит на стенде, и я могу входить в школу с высоко поднятой головой. Мне нравится слушать, когда тебя хвалят! И запомни на всю жизнь – меня с папой знает весь город, и мои дети должны быть лучше всех! Ты должна быть во всём лучше всех! Чтоб никто даже при желании не мог о тебе сказать ничего плохого. Чтобы даже замечаний не было! Тобой все должны восхищаться, а мы с отцом – гордиться! Намотай это себе на ус! Иначе и мы будем вести себя по-другому!
По-другому – это по какому? – Аделаида почему-то не унималась. Видно, именно в этот момент откровений о Екатерине Семёновне ей надо было понять
Укоротись! – Мама начала сердиться не на шутку. – Я ей слово – она мне десять! Я ей слово – она мне двадцать! Посмотри, горластая, стерва какая! Захерма! (Заткнись!) Ты это от меня хотела услышать?! Ты доведёшь до белого колена!
Аделаиде виделась больничная кровать, на которой из-за неё лежит мама, и у неё белое, бескровное колено, и Аделаиде становилось стыдно за свой длинный язык.
Глава 10
После того, как однажды к ним на истошные крики пришла соседка тётя Оля, вроде как «позвонить», а сама стала оттаскивать маму от Аделаиды, она стала практиковать плакать и орать во весь голос, в надежде, что тётя Оля услышит и снова придёт уговаривать маму. Орать оказалось более безопасным, чем молчать. Во-первых, мама, видимо, в первой части проекта – во время непосредственно воспитательных мероприятий получала и зрительное, и тактильное удовлетворение, видя, как Аделаида корчится и старается увернуться от её ударов. Теперь мама, видимо, стала получать ещё и акустическое удовлетворение. А если Аделаида терпела молча, мероприятие затягивалось на неопределённое время. Если же удовлетворить одновременно все мамины органы чувств, то и результат не заставлял себя ждать – Аделаиду отпускали не в пример быстрей. Во-вторых – если первая часть несколько затягивалась, потому что тёти Оли элементарно могло не быть дома, тогда сверху спускалась соседка тётя Лидиванна прямо с шагомером в кармане. Делала вид, что она не замечает маминой занятости в данный момент, спрашивала у неё какую-нибудь мелочь, типа, не одолжит ли ей мама одну луковицу, или полстакана сахара… Пока мама сыпала сахар, её азарт как бы терял вдохновение, и она, вернувшись к месту событий, без особых проблем переходила ко второму акту, где уже она становилась жертвой «Божьего наказания» в лице дочери. Второе отделение проходило с грелками, горячей водой для ног в ведре, «валидолом» под языком, оглушительными стонами, пузырями в углах рта и со стоящими вокруг неё участниками, и для каждого у мамы находился ответ.
Аделаида с совершенно обязательным:
– Извини меня мамочка! Я больше так не буду!
– Конечно не будешь! Я умираю! Кому теперь будешь так делать?! – и мама швыряла в Аделаиду что-нибудь, что могла нащупать под рукой, не вставая с места.
Папа с испуганно-затравленным:
– Видыш, как ти апат разнервиравалас! Успакойса, пажалуста, а то тэбэ сэчас станэт плоха! (Видишь, как ты опять разнервничалась! Успокойся, пожалуйста, а то сейчас станет плохо!)
– А мне уже плохо… – закрытые глаза и судорожное подёргивание горла, вроде как проглатывание слюны.
Сёма, дёргающий её за рукав:
– Мамочка! Сердечко сильно болит? Да? Сильно болит, да?
– Ничего, сыночка… ничего… сейчас приедет «скорая» Бог даст – спасут меня…
Аделаида бегала на кухню, «ставила» чайник, подливала кипяток, старалась маме запихнуть ещё одну запасную таблетку, лишь бы спаси её!
Это бывало как тот ядерный взрыв на том стенде, но только отлучаться от эпицентра никто не имел права!
Снова были каникулы. На этот раз зимние. Аделаиду, как всегда во время каникул, папа на автобусе отвёз в Большой Город к бабуле и дедуле.
Этот Новый год они встретили очень грустно. Деда почти не вставал. Но он всё-таки попросил курда-дворника, и тот принёс им пушистую, живую ёлку… Она красовалась посреди комнаты,
украшенная блестящими «импортными» игрушками и дождём – настоящее лесное чудо, а пахла так, как не пахнет ни одно дерево в мире. Внизу, вокруг крестовины стояла почти настоящая «немецкая» железная дорога, с чёрным паровозиком и четырьмя товарными вагонами. У неё был пульт управления, откуда её можно было включать. Тогда паровозик начинал бегать по кругу и оглушительно гудеть.На московскую «Ёлку в цирке» они с дедой тоже не пошли. Только сходили с бабулей в ТЮЗ на «Белоснежку и семь гномов». Там Белоснежка всё звала кого-то на помощь и кричала:
– Принц! Принц!
Аделаиде казалось, что кто-то болеет, кому-то плохо и кричат:
– Шприц! Шприц!
Она вспомнила, что деда лежит там дома один, и когда они придут, бабуля снова будет варить стерилизатор. Наверное, он опять сгорит. И в доме опять вместо запаха ёлки и лимона будет пахнуть горелой марлей. Ей стало грустно, и спектакль совсем не понравился.
Теперь она каждый вечер сама включала «Спидолу», находила сказку и подкладывалась к деду на диван, чтоб вместе с ним услышать, как добрый, милый сказочник с ними поздоровается:
Здравствуй, мой маленький друг!
Пластмассовый Буратино продолжал висеть на люстре, только деда с ним больше не разговаривал. Казалось, в доме поселился кто-то невидимый и очень жестокий. Он грыз деду и мучил его. Было неспокойно и страшно.
В самый разгар каникул приехал папа и увёз Аделаиду домой. Аделаида не понимала, что такое «деду нужен покой». Разве она ему мешала? Если он не хочет сказку, так можно сразу сказать, а не звонить отцу!
Однажды вечером у них дома раздался междугородний телефонный звонок. Аделаида знала, как телефон звонит просто, а как когда из другого города, но кроме как деда из Большого Города им никто никогда не звонил. Междугородний – это отрывистые, резкие гудки, они кажутся даже громче простых.
Мама говорила недолго и мало. Больше слушала. Такого Аделаида не могла припомнить. Мама не умела слушать. Она всегда говорила много, громко, всех перебивала, вставляла свои замечания, потом, не попрощавшись, могла повесить трубку.
«Наверное, что-то случилось! – Испугалась Аделаида, прислушиваясь к разговору. – И что-то, скорее всего, нехорошее».
Одевайся! – Мама нажала на рычаг и обернулась к Аделаиде. – И ты, Василий, одевайся, – скомандовала она отцу. – Сёмочку разбудите. Мы сейчас поедем в Большой Город. У деды инсульт, его парализовало.
Аделаида впервые услышала такое некрасивое слово.
«Что такое „парализовало“? – терялась она в догадках. – Но раз мы едем ночью – значит, какая-то болезнь. Мама вечно говорит что-то заумное, специально, чтоб было непонятно, что ли? „Парализовало“ – высокая температура, что ли?» Аделаида после того, как ей вырезали гланды, почти не болела. Так, по мелочам, поднимется температура и через день спадёт. Правда, приходилось всё ещё терпеть клизмы и «перепотевание» с чаем из малинового варенья, но всё равно, это уже были сущие пустяки. «Деда точно с температурой, – решила она, – и его от малинового варенья как-то парализовало. А может, от клизмы? От неё тоже может что-то случиться с человеком! Или от того и другого вместе? Ничего! – Подумала она. – Чего я столько думаю? Приеду, сама у него спрошу, где у него это парализовало?».
Такси ехало очень медленно. Спящий на папиных руках Сёма дёргался и что-то бормотал. Мама всё время молчала. И это тоже было странным, потому, что мама обычно всю дорогу что-то рассказывает, ко всем пристаёт со своими советами. Вот так едешь, хочешь что-то посмотреть, или помолчать и о чём-то подумать, так нет! Мама обязательно должна что-то рассказывать, или хотя бы о чём-то спрашивать. Или, если уже всё рассказала, то делает замечания отцу:
– Поверни ребёнка на другой бок! Ты не видишь, левый у него уже затёк! Дай ему воды. Он давно не пил и пить хочет. Поправь ему туфельку…