Сказка будет жить долго

Но самым чудовищным и необъяснимым было то, что бабуля, её любимая и добрая бабуля оказалась «стервой», «ведьмой», «воровкой» и «убийцей»! Вдруг всё, что говорит мама, – это правда?! Интересно, бабуля по ней скучает? Или она в тюрьме с другими убийцами? Нет, если б была в тюрьме, мама бы уже ходила радовалась и всем рассказывала.

Как-то Аделаида всё же спросила – почему никто не жалеет детей?

А чего их жалеть? – Удивилась мама. – Живут припеваючи, ни черта не делают. Память у детей короткая, – любит повторять мама, – им что в лоб, что по лбу – всё едино. Всё наплевать!

Вот оно как! «У детей память короткая», поэтому мама и говорит часто одно и то же, чтоб Аделаида лучше запоминала. Переживать и страдать, оказывается, умеют только взрослые, потому, что они «много жили», всё всегда знают, у них «богатый внутренний мир», они помнят долго и «мучаются». А дети – это так, что-то вроде необходимого придатка к жизни, который надо иметь как необходимую при семейной жизни вещь. Когда их «воспитываешь в строгости», они потом тешат родительское тщеславие. Только для этого их сперва надо кормить, учить, ругать, желая при всём этом добра. И совершенно не нужно заморачиваться разными глупостями, интересуясь у них, какого цвета им видится небо, как им пахнет весна, что они чувствуют при виде котёнка? Всё, что родители делают – это всегда правильно. Тем более, если родители учителя. Потому, что они знают, что должны дать детям всё «самое лучшее» – образование, воспитание. Им лучше знать – чего детям надо и чего не надо, как им жить, что делать, чем интересоваться, что любить, за что презирать, с кем дружить, о чём думать… Всё это, конечно, так, мама всегда «лучше знает». Только Аделаида, не задумываясь ни на секунду, отдала бы с радостью любые «шикарные» квартиры на свете, лишь бы вернуть всё как было! Если невозможно всё из разнесённого в клочья и разбомблённого в щепки огромного, но такого хрупкого детского мира, то хотя бы малую часть…

И закрылась бы навсегда эта Аделаидина страшная катастрофа, произошедшая с Большим Городом, если б не прозвучал дикой какофонией заключительный аккорд оглушительной кантаты.

На следующий Новый год бабуля, которую в тюрьму почему-то так и не посадили, прислала им четыре билета на московскую «Ёлку в Цирке». Она их передала через каких-то знакомых. Может быть, она не хотела нарушать традицию, по которой Аделаида каждый год ходила зимой с дедой в цирк? Мама билеты с отвращением приняла, опять полдня кричала про «проданную квартиру» и «убийцу», не порвала их и не выбросила. В воскресенье они всей семьёй поехали в цирк. А когда они – мама, папа и Сёма в антракте пошли в туалет, то случайно встретили бабулю в фойе. Мама очень удивилась, а потом мама, папа и бабуля долго и горячо что-то друг другу говорили на почти непонятном взрослом языке. Скорее всего, опять про квартиру. Говорили некрасивые слова «нотариус», «по доверенности», потом ещё что-то. Бабуля говорила, говорила, говорила, чуть не заплакала, а потом сдержалась и сказала, что в конце после представления, если они не хотят к ней «домой», то она хотя бы отвезёт их всех четверых на междугороднюю автобусную остановку.

Аделаида очень обрадовалась: и что бабуля снова появилась, и что отвезёт их, потому, что на улице пошёл дождь со снегом, задул ветер и стало очень холодно. Родители, несколько растерявшись от неожиданности, вроде сперва согласились, хотя и говорили, что ни за что больше не сядут в эту «проклятую машину подлой воровки», которая «убила деду»:

– Ну, хорошо! Вези, если тебе так хочется! – мама сделала гордое лицо и отвернулась.

– Чёрт с ней! Пусть везёт! – бросила она папе через плечо, проходя к входу сектора.

И тут внезапно, к дикому ужасу Аделаиды, папа, первый раз в жизни, вдруг заистерил так, что на него оглядывались сидящие в буфете люди:

– Нэт! Я сказал – нэт! Я сказал, что в этот машину с нэй ныкада болше не сиаду! (Я сказал, что в машину с ней больше никогда не сяду!), – и внезапно выдал нечто уж совсем несуразное, такое, что у Аделаиды вычеканилось в мозгу заглавным шрифтом и стальными буквами на всю жизнь. – Люче я вазму Сому на руки и уйду адын куда-нибуд!

Это было первым откровением для Аделаиды: оказывается, её «братик» – это всё самое дорогое, что у папы есть, если он собирался «брать» его «на руки» и куда-то бежать, спасая от соседства «убийцы» в маленьком горбатом «Запорожце». Если эта «убийца» такая опасная, что детей надо «спасать», то почему только Сёму?! Разве она папе никто?!

Эта история с цирком и стала началом конца такого славного, беззаботного и солнечного детства Аделаиды.

Глава 12

Что ей деда говорил в тот вечер на берегу моря под шелест волн? Многое. Но, всё равно – она помнила каждое слово, хотя половину не поняла, а во вторую половину просто не поверила! Не так, чтобы совсем не поверила, просто как-то уж очень было похоже на страшную сказку. Поверила как в сказку.

– Знаешь, – сказал он тогда, глядя не на неё, а куда-то вдоль берега, на огни набережной, отражающиеся в ряби воды и пропадающие где-то далеко-далеко – я ведь не совсем твой дедушка…

– Ой, да знаю, знаю!.. – радуясь, что сейчас темно и посему не видно, от души скривившись, стала поддакивать Аделаида. – Конечно! У меня теперь есть младший «братик», которого я должна «любить», как говорит мама, должна ему во всём уступать, защищать во дворе, давать свои игрушки. У меня ничего своего нет, у нас всё «наше». Ты не совсем мой, но и его дедушка. Знаю… конечно…

– Нет! – Деда глубоко вздохнул. – Хотя, в некотором смысле да, – он мягко остановил её, прикрыв рукой детскую пухлую ладошку.

Внезапно от этого поспешного «Нет!» и тепла его руки Аделаиде стало холодно и тревожно! Она поняла, что сейчас услышит нечто, что захочет поскорей забыть, просто выбросит# из памяти. Только всё оказалось не гак страшно! То, о чём говорил деда – не могло быть правдой. Он всё придумал! Ну, и ладно! На то детям рассказывают сказки и приключения. Она быстро успокоилась и повеселела. Правда, один только вопрос мучил её: для чего он всё это придумал? У всего должен быть смысл. В сказках добро всегда побеждает зло, и их рассказывают, чтоб дети, как это называется? Ах, да! Делали выводы! А зачем деда это сочинил и рассказал ей? Какие выводы должна делать она?!

– Да, никакие! – решила она. – Рассказал, и всё! Мало ли чего и я могу насочинять!

Деда говорил, что родился в одном приморском городе, значит, около моря, а ещё раньше, когда он ещё не родился, его семья убежала из Турции, потому, что турки без войны зачем-то (вот опять, не понятно – зачем?) всех греков начали убивать: и детей, и женщин, и стариков, отбирать всё, и отнимали у них дома.

Аделаида знала, что такое Турция. Она была где-то на другом берегу Чёрного моря. Когда кто-то в Сочи далеко заплывал, про него говорили:

– В Турцию уплыл!

И все смеялись, потому что знали, что с ним ничего не произойдёт. Уплыл в Турцию и приплывёт потом. И ни разу не было, чтоб кто-то не приплыл! Бывало, что долго, за одним даже посылали глиссер, но они-то его привезли! Мокрого, в плавках, но не убитого же!

Деда сказал, что у него ещё были старший брат и сестра. Когда брат женился, и у него родилась маленькая девочка, все очень радовались.

Я был совсем мальчишкой, возил её гулять в коляске. Красивая такая коляска была, с большими колёсами!

«Оказывается, не только мне он покупал переводные картинки и „корзиночку“, – про себя подумала Аделаида. – Он ещё с другой девочкой по парку гулял! В коляске её катал!» – Ей стало как-то неприятно.

Мой брат тогда был парторгом большого завода, – продолжал деда, не заметив, с каким выражением лица сидит Аделаида, – он целый день пропадал по делам, поэтому я мог играть с ней, сколько захочу.

Что такое «парторгом»? – Аделаида никогда не слышала такого слова, и оно ей показалось колючим и твёрдым. Столько букв «р-р-р»! Прям как тигр рычит. «Пар-торр-р-рг!» Фу!