Сказка для Алисы

В итоге Лёха схватил лопату и вскопал для Алисы ещё и место под цветник. План по посадкам был выполнен и перевыполнен.

Лёха как будто ничего не заметил. Только Димыч переглянулся с Ольгой, когда Алиса в первый раз встала из-за стола и направилась в дом переодеваться. Он тоже ничего не сказал, но во взгляде читалось понимание.

— У тебя прекрасная девушка, Оль. — И он наполнил две стопки. — Давай... За Алису.

Потом, когда градус дружеского единения ещё немного повысился, откуда-то взялась музыка, и Димыч спел «Ворованную ночь» и «Я люблю тебя до слёз», демонстрируя яркий талант пародиста. Алиса хохотала, смахивая с глаз слезинки. Димыч так перевоплотился в Серова, что Ольге в какой-то момент показалось, что это сам певец выступал перед ними: походка, мимика, движения — всё было узнаваемо. Голос тоже. Димыч ещё в студенческие годы так баловался, собирая вокруг себя восхищённых зрителей в дружеском кругу. Когда он принялся изображать Стаса Михайлова, Алиса затряслась в приступе смеха, стуча ладонями по столу и вскидывая большие пальцы вверх. Димыч был в ударе. Добродушно-подвыпивший Лёха тоже от души гоготал и хлопал в ладоши.

— Серова, на бис! — воскликнула Алиса.

— Э-эти белы-ыыые-е цветы-ы-ы, — эротично выводил Димыч бархатным баритоном с явственно слышными мартовскими кошачьими интонациями.

А потом он пел «Сказочный Версаль» вот так:

Так зачем жестоко так терзать друг друга,

Нас с тобой венчал ведь сказочный ВИСКАРЬ...

Алиса зашлась в экстазе смеха, откинувшись на стуле и аплодируя над головой. А Димыч запел по-английски про испанские глаза, очень похоже изображая крупную западную звезду с не менее бархатным баритоном и с лицом элегантно стареющего льва Симбы.

— Это что, Пресли, что ли? — спросил Лёха с плавающей в глазах хмельной дымкой.

— Нет, Энгельберт Хампердинк, — сказала Алиса.

— Энгель-кто? — икнул Лёха. И выдавил из своих отяжелевших от выпитого извилин остроту: — Это... это типа тест на трезвость, да? Смог выговорить — значит, трезвый!

Потом обсуждали тексты песен. «Я, в глубь бездонную скользя, твержу тебе уже раз двадцать...» Ольга с невинным видом поинтересовалась:

— И что может значить сия строчка?

— Очевидно, у неё там такая бездонная глубь, что он боится утонуть, — ответил Димыч, поднося ко рту стакан с водой: от пения у него устало и пересохло горло. — Да ну, нафиг. Пусть её муж тонет. Авось, до дна достанет, если длины хватит.

Алиса порозовела, Лёха заржал, а Ольга, показав на Димыча пальцем, сказала:

— Он пошляк, я говорила.

— Автор имел в виду, конечно же, глаза! — вскричал Димыч с хорошо разыгранным возмущением и смешливыми чёртиками в зрачках. — В глазах он её утонул! А вы что подумали? Это вы все пошляки!

— Что там было про выразительные глаза? — вдруг вспомнил уже порядком осоловевший Лёха.

— Где такое было? — непонимающе нахмурился Димыч.

— Ну, там... — Лёха делал неопределённые жесты в воздухе, будто пытаясь в солнечном майском пространстве поймать то, что от него ускользало. — Типа, какие у вас большие... и выразительные глаза!

— Не пойму я что-то ни хрена, — сказал Димыч. — Лёх, ты не тормозишь уже?

— Это я-то тормозю... торможу? — пьяненько возмутился тот. — Это ты тупишь!

Ольга с усмешкой подытожила:

— Всё, ребят, кому-то уже хватит пить. А то у одного — тормоз, у другого — тупняк.

Тут Алиса спасла положение, грозившее вылиться в спор или перебранку:

— По-моему, Лёша имеет в виду анекдот про поручика Ржевского. Делает как-то Ржевский на балу комплимент даме: «Мадам, какие у вас сиськи!» — «Фи, поручик! Если хотите сделать даме приятное и избежать пошлости, нужно говорить о её глазах!» Ржевский: «Какие у вас большие и выразительные глаза, мадам! Но сиськи ещё лучше!»

— И это я-то после этого — пошляк, — фыркнул и закатил глаза Димыч, а Лёха просто пожал Алисе руку с видом величайшего удовольствия и счастья.

— Слава богу... Хоть один умный человек...

Алиса совершила чудо — правильно перевела с пьяного на русский.

Наверное, все мы иногда поём песни, за которые бывает неловко. Но иногда это всего лишь песни.

Адская жажда привела Ольгу к источнику воды — бочке для полива. И было плевать, что она не кипячёная.

Фыркая и расплёскивая брызги, она умывалась. Намочила штаны, наплескала в обувь, а потом окунула голову целиком. Встряхнулась, рыча; мокрые волосы облепили лоб. А когда направилась к столу под навесом, предметы на ногах устроили ей подлость. Мокрые ступни скользили в них, и она растянулась во весь рост на траве. «Наркоз» ещё действовал, и особой боли она не почувствовала, только матюгнулась с испугу, внезапно обнаружив себя на одном уровне с одуванчиками.

Саня... А что Саня? Он был с ними. Невидимый, но был.

«Давайте так, — сказал ещё трезвый Лёха. — Вспоминаем только хорошее. А грустное и плохое — не будем».

И они вспоминали. Смеялись. Уж и забылось, кто именно тогда показал голый зад ментам — Саня или Димыч. Димыч отнекивался, Лёха настаивал: «Нет, это ты! Ты тогда учудил!»

Смех рвался из горла Ольги и сейчас — больше похожий на вой, рыдание. Пальцы вцепились в траву, вода с мокрых волос струилась за шиворот, а по щекам — что-то тёплое и солёное. В ушах завывал слащаво-мартовский Серов в исполнении Димыча, любящий до слёз, а из широко разинутого, оскаленного рта рвался безмолвный крик.

Она не плакала ни тогда, ни после. Ни разу. За все эти годы.

И сейчас её рвало в клочья. Под Серова в голове. Слащавый пафос, душещипательная музыка, но крик из перекошенного рта — настоящий, до небес, которые уже не ответят на вопрос: виновата ли?

Она драла себя на лоскуты этим криком, царапая траву и задрав голову к ночному небу. Звала волчьим воем — Бог должен был оглохнуть, если он там был.

Крик иссяк, осталась только дрожь в нижней челюсти. Она озиралась испуганно: не перебудила ли всю округу?..

Тишина.

На самом деле из горла вырвался только писк. Весь крик был у неё в голове, как и музыка.

Опустошённая, полумёртвая, она лежала на траве, вдыхая лунное молчание. Кто-то будто коснулся её головы — то ли лёгкое дуновение, то ли воздушная ладонь скользнула. И слёзы полились снова — тёплые, сладкие и очищающие.

То ли ей спьяну померещилось, то ли это и был ответ.

Ничьей жалости и сочувствия не хотелось сейчас — лишних, неуместных. Молчаливое небо было лучшим собеседником. Только перед ним и не стыдно.

Разум был трезвее тела. Тело запаздывало, неуклюжее и медлительное. Оно кое-как поднялось на четвереньки и поползло в сторону беседки, чуть не опрокинуло стул, но взобралось на него, бросило руки на стол, а на них — мокрую голову. Стало зябко и зыбко, мир тошнотворно вращался.

Может быть, прошла вечность, а может — пять минут.

— Оль...

Плеча коснулась лёгкая ручка. Не то прохладно-небесное прикосновение, а живая, родная Алисина рука. Стало вдруг светлее — голубовато-серебристый отблеск лёг на посуду и пустые бутылки, озарил решётку гриля. Душу Ольги залил возвышенно-нежный, глуповато-влюблённый восторг: пришла — и принесла с собой райский свет, будто ангел... И только потом она сообразила, что в руках у Алисы — телефон с включенным фонариком. Вот и весь «райский свет».

— Оль, всё нормально?

От звука этого милого голоса хотелось моментально собраться в кучку, стряхнуть остатки «наркоза», но не так-то это оказалось просто. Язык еле ворочался в пересохшем рту, а связки были больны островоспалительным джигурдитом.

— Да, маленький. У нас есть водичка, а? А то я уже из бочки готова напиться...

— Сейчас... Сейчас принесу, Оль. Не пей из бочки, козлёночком станешь!

С серебристым смешком маленький ангел ухромал в дом, унося с собой голубой райский свет. Ольга не успела рассмотреть, что на Алисе было... Не голышом же она?.. Странное впечатление наготы оставило её озадаченной и встревоженной.