Сказка для старших

Антон кивнул.

— Не мог ли всемогущий Бог сделать так, чтобы Его творение обошлось без страданий? Очевидно, мог. Тогда почему Он допустил, чтобы все было так, как есть? Для Вас, Антон, это особенно важно и потому, что Вы сами причиняли другим страдания.

Антон не отвел взгляд. Да, он причинял большие страдания.

— Вы для себя поставили вопрос так: блудный сын из притчи настрадался, наголодался и пошел домой. А вот если бы он прожил долгую и счастливую жизнь, если бы у него впереди было безмятежная вечность, если бы он познал все радости жизни, и все-таки сказал: а у Отца моего лучше! И Вы хотели спросить меня, как Автора вашей жизни, как человека, который принял на себя ответственность за то, что с Вами было все, что было: разве не больше мы с вами прославили бы Бога, если бы Вы вернулись к Богу сами, без насилия, не проходя круги ада?

Антон кивнул.

— Ответ на этот вопрос находится за этим столом, — я указал на Волшебника. — Вот человек, о котором я как автор позаботился сверх всякой меры. Вот человек, который представляет собой вполне счастливого, хотя и блудного, сына. Его жизнь прекрасна во всех отношениях, и становится с каждым годом все лучше. Я прав, не так ли?

Лицо Волшебника было непроницаемым, будто я обратился не к нему, а к кому-то другому и будто говорил не о нем, а о ком-то другом.

— Это могучий маг. Именно он является главным героем моей сказки, вокруг него вертится сюжет. И что же? С каждым годом он все меньше молится: у него все меньше нужды молиться. И это понятно. Разве не может Всемогущий Бог сделать так, что его герой будет вполне счастлив сам по себе, без Бога? Разве совершенный Творец не может создать совершенное творение? Конечно, может! Во всяком случае вот мой герой, к примеру, почти совершенен. А чего ему недостает, то он со временем получает. Вот сейчас ему недостает тайны вечной молодости. Его занимает вопрос о бессмертии.

Волшебник не реагировал.

— Когда-то в молодости его волновала проблема всемогущества. Но с годами он понял, что в сущности человеку нужно не всемогущество, а вещи гораздо более практичные. И вот, наш друг становится учеником еще более счастливого героя, которому не место за этим столом.

Я поглядел на Антона и объяснил:

— Здесь сидят только молящиеся люди. Наш Волшебник — молится. Еще молится. Он не всегда был таким счастливым, как сегодня. И в прежние годы он молился еще больше. Но у меня есть еще один герой, удел которого — быть счастливым изначально. Он вполне самодостаточен и ему вообще нечего просить у Бога. Ему — не место за этим столом.

Я обвел глазами сидящих.

— И что мне, как автору, подобает сделать в такой ситуации? Позволить моему Волшебнику стать вполне совершенным, совершенно самодостаточным? Дать ему конституцию? Сделать его камнем, который уже невозможно будет поднять?

Все молчали.

— Вот мое авторитетное решение, — сказал я, обращаясь к Волшебнику. — Проблему старости и смерти Вам решить не удастся. И в этом — Ваш шанс, как блудного сына.

Проснувшись среди ночи, митькин Папа уже не мог уснуть. Он пошел в комнату к сыну и при свете полной луны долго смотрел на Митькино лицо.

Отец Федор и Монах, очнувшись, немедленно взялись за свое обычное молитвенное правило.

Знаменитый батюшка, подивившись, немедленно записал сон. Но он зря с этим поторопился: такие сны не забываются, и даже спустя годы отчетливо припоминается каждая деталь.

Что делал Волшебник, осталось неизвестным.

А Антон, проснувшись, сказал, глядя в потолок:

— А все-таки, если бы он вернулся к Богу сам, не из-под палки, не как я — чем это плохо?

"Это было бы во славу его, Волшебника, а не во славу Бога," — шепнул я.

Антон долго лежал без сна, переваривая мой сон и мой ответ. Потом он усомнился, вдруг это все бесовское наваждение. И тоже встал на молитву. И уже не лег в эту ночь.

И когда забрезжил рассвет, ему почему-то стало ясно, что если когда бывает что-то доброе в человеке, то ТОЛЬКО по молитве ДРУГОГО ЧЕЛОВЕКА. И молитва в человеке бывает только по молитве другого человека. А во всех нас это — по молитве человека Иисуса Христа. И только во Христе это — Свое. Потому что Он и есть — Бог.

И это хорошо, потому что нам нечем гордиться. Разве только Христом, Которого мы распяли, но Он все равно воскрес ради нас. Хотя это несовместимо.

— Что значит "кончится Голгофой", — сказал Монах. — А Воскресение? Он что — не верит в Воскресение?

— Верит, конечно. Конечно, верит. Он говорил, что это не просто оживление мертвых… Что тогда Бог все вообще исправит и восстановит.

Монах кивнул.

— Исцелит, утешит, восстановит… Все разъяснит. Все поймут, и все согласятся с Ним, и скажут: прав Ты, Господи, и правы суды Твои. Тогда не будет проблемы, прав ли Бог, потому что правда Бога будет открыта. И вот тогда-то Бог осудит каждого по делам его. И спасутся только те, кто будет просить о милости. Кому Бог даст в тот день молитву. Так что Голгофой дело не кончится. И что значит "в сказке нет смерти"? Разве он бессмертный?

— Не знаю, — сказал Митька. — Наверное, смертный. Он говорил, вроде, Иванушка бессмертный.

— Навряд ли, — сказал Монах. — Если уж "небо и земля прейдут", то куда денется Иванушка?

Это было понятно.

— А все-таки, что есть у Бога, кроме всемогущества? — спросил Митька у Монаха.

— Например, Бог знает, что делать. Что делать со всемогуществом. А кроме Него этого никто не знает. Один Бог знает, что нужно делать. Потому кто не служит Богу — для того всемогущество в конце концов окажется бесполезным. Дай ему всемогущество — рано или поздно он решит все проблемы — и дальше будет просто жить. Безо всякого всемогущества.

Митька покивал.

— Я тоже не знаю, что делать с всемогуществом. Скучно же. Но Бог ведь может открыть, для чего тогда всемогущество. Раз я сам не знаю.

— А Бог и открыл нам. Всемогущество нужно нам, чтобы служить Богу. Не имея всемогущества, невозможно исполнить Его заповеди.

— Не понял, — сказал Митька.

— Не имея приказа, оружия и… подготовки, нельзя арестовывать преступника. Не имея прав, нельзя водить машину. Не имея всемогущества, не получится служить Богу как подобает.

— Не понял, — повторил Митька.

— Конечно, ты же не Бог. И я не понимаю. Без Бога это лишено смысла. Святые могут все. Абсолютно все. Но делают они только то, что Бог велит. Потому что только Он знает, для чего все это.

— Что — все?

— Вообще — все.

Митька сказал:

— Значити, любой грех — это отказ от всемогущества. По сути.

И добавил задумчиво:

— Это ж необратимое. Всемогущий все может, даже если он всемогущ не сам по себе, а только в молитве… по благодати. Все может. Может и отказаться от всемогущества. Но это необратимо. Вот и грех. Камень, который нельзя поднять.

— Именно — по сути, — сказал Монах. — Любой грех — отказ от Бога. По сути.

— А Волшебник сказал, что любое наше желание — это требование конституции.

И Митька как мог пересказал феерию о конституции.

— Страстное желание — да, — ответил Монах. — Любая страсть враждебна Богу. Потому-то люди и бросают молиться. Попросят-попросят, да и бросают. А если бы не бросили — получили бы. Но — трудно продолжать. Благодать отходит — сомнения одолевают.

— Ну, да. Он говорит: Бог отходит на время. Но если не перестанешь молиться — возвращается.