Сказка о девочке, о корабле, который она смастерила, и о путешествии, опоясавшем всё Королевство Фей
Шрифт:
Останавливая протягиваемую руку девочки, которой хотелось рассмотреть предмет поближе, на пятках лаптей открылись два старых желтых глаза и знакомый голос зазвучал вновь:
– С какой стати ты считаешь, что я стану твоим? Я уж точно, и по опыту тех, чьи ноги я уже поломал или раззудил, я догадываюсь, что недалек от истины!
– О, я… прошу прощения! Я даже не думала, что вы живой!
– Совсем неудивительно. Все двуногие мыслят одинаково, - только о себе.
Последние звуки слов потонули в сумбуре грохота, скрежета и клацанья, с которым свалка утиля пришла в движение. Предметы
– Мистер Лапоть…
– Меня зовут Ганибал, к твоему сведению.
– Ганибал, да…Прочитав довольно много книжек, повстречавшись с черешидами, узнав Пуку и Вивертеку, я всё равно бессильна даже предположить, что Вы такое!
– КТО! – негодующе воскликнул лапоть, подпрыгнув на месте и примяв траву, словно от топота. – Что за неуважительное отношение к вещи! Я живой к твоему сведениюЕсли со мной говорить, то как с КЕМ-ТО! По крайней мере, как КОМУ-ТО. Потому что мы – Цукумогами.
Сентябрь сразу вспомнился Мистер Атлас и его характерный полу-всхлип, полу-кашель, - смысл которого так остался для нее не ясен, но сочетание звуков вызывало улыбку. Услышав последнее слово, Сентябрь невольно улыбнулась, (чем вызвала недовольство у пары шпор, которые заклацали и заметались на маленьком пятачке на длинных, похожих на паучьи, ногах).
– Мы все здесь – столетки, - скрежетали они, считая, что это объяснение снимет все вопросы.
Большой оранжевый абажур, от вида которого Сентябрь приходила в восторг (потому что он напоминал тыкву), завис невысоко над рядами хлама и мерцал, требуя внимания. Медленно и элегантно на бумажной поверхности проступили золотистые буквы:
В своем доме ты эксплуатируешь вещи
И совсем о них не думаешь. Нам горько это знать.
– О, мне так жаль! – воскликнула девочка, поднеся обе ладони к губам. – Я даже не знала! Вот я вижу кушетку, потому что в углу она выглядит как кушетка, и я же не обязана предполагать, что это на самом деле не то, что я думаю.
В этом и проблема.
Когда предмет интерьера достигает столетнего юбилея,
он пробуждается. Становится живым. Обрастает именем, печалями, амбициями и любовными неудачами. И это не всегда удачное вложение средств. Иногда тяготы и радости от жизни в предыдущем доме нами не забываются. А иногда наоборот. Цукумогами – столетки. Пробудившиеся.
– Получается, весь мой дом спит, - прикусив губу в задумчивости, пробормотала девочка, - дожидаясь пробуждения, так? Странно как-то. И грустно. Сколько вещей я перетеряла уже или поломала, а ведь им было далеко еще до ста. Но … почему вы не обрели новые дома? Или собственную деревеньку?
Сто лет под крышей и в четырех стенах это долго.
Нас страшат замкнутые пространства.
Мы предпочли море ветер и солнце,
хотя многим из нас это еще губительней.
Металлические тела ржавеют, а бумажные сердца разрываются.
– Тебе сколько лет? – резко выпалил Ганибал, опять подпрыгнув и топнув.
– Одиннадцать, сэр.
– Ну это вообщеникуда не годится! – закричал он, когда поднявшийся гомон, топот, перезвон мечей и пересвист чайников немного поутих. – Доверять можно лишь тем, кому за сто! – Цукумогами одобрительно завопили в ответ. – Боюсь, тебе придется покинуть остров. Тут не место для тебя. С тем, кому не исполнилось ста лет, трудно ужиться. Кто не прошел через руки повзрослевших внуков, кто ни разу не оставался собирать пыль зимой, когда семья уезжает справлять праздники на море, - тот не достаточно сдержан. Тот непредсказуем! Может запросто шляться где-то или вообще-чем-то-быть-занят!
– Одиннадцать! – воскликнули шпоры, - да это даже не пятьдесят!
– Это далеко не пятьдесят, - встряла в обсуждение ширма. – Это даже не двадцать. Она еще может стать революционеркой! Молодые только этого и хотят.
Если бы она была революционерка, то по-моему у нее был бы тогда наган…
Однако золотисто оранжевое мерцание абажура осталось без внимания.
– Дя я вовсе не собиралась вас притеснять, - возразила Сентябрь. – Я уплыву, не сомневайтесь. Только ответьте мне на один вопрос. У вас поесть не найдется чего-нибудь. Морская жизнь это ведь не сахар.
– Нет! – грубо выпалил Ганибал. – Убирайся отсюда! Маленькая бестолочь!
Девочке не требовалось повторного замечания. Она всегда могла догадаться, когда ее присутствие не желательно, и обычно чьего-нибудь громогласного крика хватало, чтобы Сентябрь немедленно покидала собравшихся. Однако произошедшее на острове ее больно уязвило. Таким образом с ней в Королевстве Фей обращались впервые. Она сгорала от стыда, глядя в глаза брошенным предметам обихода. Здесь, на окраине Королевства, на необжитых островах Маркизе, видимо, еще не предоставлялся шанс принудить обитателей к обходительности и гостеприимству. По крайней мере Цукумогами ее не обманывали и не плели интриг. Сентябрь развернулась и поплелась к берегу. О, бедная девочка, что же ты наделала! Зачем ты повернулась к ним спиной? Или это на самом деле был виноват ветер, колыхнувший траву и прижавший ее к земле, - так что вдруг сверкнула в лучах солнца черная кожа девочкиных туфелек.
Кто-то в толпе хлама затрезвонил наподобие набатных колокольчиков, и тотчас же Ганнибал наскочил на девочку, толкнув ее, подобно быку. Сентябрь повалилась вперед, и лапти, напрыгнув сверху, пригвоздили ее к земле.
– Туфельки! – скрипучим, каркающим голосом кричал он, стоя на спине девочки. – Черные туфельки!
– А ну слезь с меня! – воскликнула Сентябрь, пытаясь сбросить пару лаптей на землю и схватить их в руки.
– Я же говорил! Говорил! Подозревать надо даже тех, кому девяносто девять! «Одиннадцать», ты бы еще сказала «слабенькая и вредная»!
– Я не вредная! Я пытаюсь спасти своих друзей!
– Мне плевать! Плевать, слышишь! Мечи, схватите ее! Особо не осторожничайте! Мы ее в колодец бросим!
Холодные, отточенные ладони схватили ее за руки. Чайники подскочили к ее ногам и горячим паром обжигали ее щиколотки, делая безрезультатными попытки подняться. По рукам из царапин и порезов потекла кровь. Мечи тащили девочку по траве под радостное пение и улюлюкание Ганибала и его соратников.