Сказка о Емеле и волшебной щуке

Заиграла музыка.

Под дудки, гусли да трещётки — вот уж павана так павана!

Жиронежка сперва и правда павой пошла — одной ножкой скользит, другую подтягивает, сама от важности раздулась, сейчас лопнет. Оттого и повороты неуклюжи, и в поклонах грации нет.

А как начала в гальярде подпрыгивать, от боярского стола смешки посыпались. Царевич и вовсе не глядел, с бурундучком своим игрался.

За Жиронежкой другие невесты в пляс пошли. Миля глядит и дивится: кто же их, бедных, танцевать учил? У Жиронежки хоть движения правильные, даром что исполнение хромает. А эти, сами по себе лебёдушки, а в танце — курицы. Топчутся как попало, стыдно смотреть.

Вот почему Жиронежка устами отцовскими танцы чужеземные заказала. Знала, гадюка, что против других звездой смотреться будет!

Хмурятся бояре, бороды чешут, недовольны, что дочерей их клушами выставили, но Воибуде в открытую перечить не смеют.

Настала Милина очередь.

Плохо последней быть. Музыканты устали, зрители утомились.

Ничего, сейчас взбодрятся. Не зря Миля три года в студии старинного танца занималась!

Встала — спинка ровная, плечи развёрнуты:

— Маэстро, музыку!

У маэстро борода лопатой, а всё равно — приосанился, глаза заблестели, глянул соколом на оркестр свой: зададим, братцы, жару!

То есть в паване жару, понятное дело, быть не полагается, но и её сыграть можно для проформы, а можно — с душой. Чтобы ноги сами ритм нужный нашли.

Шаг простой, шаг двойной, вперёд-назад, поворот, поклон.

Стихло шушуканье за столом, бояре кубки медовые отставили, пироги да кулебяки в стороны отложили — любуются. А уж как гальярда зазвучала, стали притопывать да прихлопывать, сами того не замечая.

Пять шагов, прыжок, позировка. Левой, правой! Королева Англии Елизавета гальярду жаловала. Значит, и будущей царице сказочного государства оно не зазорно!

Закончила Миля танец, поклонилась зрителям, музыкантам и на своё место под одобрительный гул прошествовала. А на Жиронежку даже глядеть не стала. Что глядеть? И так всё ясно.

Встал царевич, следом бояре поднялись, Воибуда туча тучей, но молчит, приговора ждёт. Царевич Гостяте кивнул, а уж тот и провозгласил:

— Никто в нашем царстве-государстве лучше матушки-царицы заморские пляски исполнять не умел, а красна девица Емилия не хуже справилась. Нарекается она посему царской избранницей!

Взял царевич Милю под локоток и повёл на запретный двор к дубу заповедному — о судьбе и о счастье спрашивать.

Только вот странность какая. Смотрит он вроде ласково, а вроде и равнодушно, ладонью горячей руки касается — а пожара в крови нет. Бурундучок с плеча его глазками-бусинками поблёскивает, носиком чутким дрожит, будто что-то сказать хочет, да не умеет.

10

Подошли они к дубу — кряжистому, раскидистому, с дуплом на уровне глаз, такого размера, что руку просунуть можно, а голову нет. Сделал царевич Миле знак на месте стоять, а сам повернулся и к озерцу направился, что поодаль блестело. Да какой там направился, поскакал вприпрыжку, будто школьник с урока скучного! Навстречу царевичу бочонок с Ярилкой — шествует да не таится.

Постой! Так это, может, и не озерцо. Может, это тот самый пруд дальним концом дуги к запретному двору примыкает?

Что же получается: из открытой части сада в закрытую можно по воде безо всяких уловок попасть? Хитрый щук, стало быть, преспокойно к берегу подплыл, а кадушка его зачерпнула и на сушу вынесла. Вот почему он настаивал, чтобы в царском пруду сидеть!

— Я тебе верила! — рассердилась Миля. — А ты меня обманул!

Щук наружу длинный нос выставил:

— В чём же, Эмилюшка? Я тебя к дубу привёл? Привёл! Тайну твою сберёг? Сберёг! С чарами щучьими малость промашка вышла, ну да всё к лучшему обернулось. Очень кстати тебе возможность выпала в себя поверить. Показать, на что способна, безо всякого чародейства. Сейчас Акусилая вызовем, выспросим у него, что требуется, и отправишься ты домой с попутным ветром...

— А этот — что? — Миля в спину царевичу кивнула. — Он же тебя видел, сейчас всем расскажет.

— Немой-то?

— Ну напишет!

— Не напишет.

— Почему это?

— А не умеет он. Ни писать, ни читать.

— Не может быть! — ахнула Миля.

И сама не поняла, что больше её потрясло — что в государстве, где даже коты книги читают, наследник трона грамоте не обучен, или этого самого наследника непотребное поведение.

Царевич-то, к пруду приблизившись, с шага да попрыгушек на бег перешёл и одежду с себя начал сбрасывать. Скинул сперва кафтан, потом рубаху вышитую, которая Миле с таким трудом далась. На ходу, по одному, стащил с ног сапоги. А следом — батюшки! — и от портов избавился.

Нет, оно понятно — древность сказочная, нравы простые, обычаи чудные... Но чтоб у избранницы своей на виду, а главное, повернувшись к ней спиной! После этакой выходки не осталось у Мили слов — одни междометия да точки непечатные.

А царевич от нарядов дорогих освободился и в чём матушка-царица родила с разгону в пруд сиганул, только брызги полетели.

Ярилка из бочки Милю поддразнивает:

— Что, царевичей голых не видала? Ишь, залюбовалась! Ладно-ладно, не красней. Лучше вели, чтоб на царской кухне икра в чашу серебряную навалилась да у ног твоих очутилась. Этот гурман хвостатый, видишь ли, только с серебра кушает. Спасибо, не с золота... Да поскорей давай, пока бояре не нагрянули.

— Какой икры — чёрной или красной?

— Что ты! — фыркнул щук. — Такую простоту ирод этот не ест. Ему дорогую икорку подавай, заморскую...

— Кабачковую, что ли? — прыснула Миля.

— Баклажанную...

— Он что, веган?

— Да какой веган! Зажрался просто.

Баклажанную так баклажанную.

Вызвала Миля щучьим велением чашу с икрой. Приплыла не чаша — корыто целое, да не простое, а драгоценное. Чернёными узорами украшено, лалами и яхонтами усеяно, не иначе из царского набора. А икры в нём — до краёв, слону наесться хватит.

От запаха съестного у Мили живот подвело. Это бояре, пока пляски невест созерцать изволили, успели наесться-напиться, у неё же со вчерашнего дня крошки во рту не водилось. А и нынешний денёк уж к закату клонится, краски багряные над садом разливает.

Проглотила Миля слюнки, глянула на икру в чаше, на дупло покосилась:

— Не подавится?

— Ещё добавки попросит.

Щук плавники в бока упёр да как свистнет вдруг молодецким посвистом, да как крикнет задорным криком:

— Эй ты, гой-еси, твоё котейшество! Хватит спать, мохнатый лодырь, вылезай! Дело есть!

Зашуршал дуб изнутри, заскрипел, закряхтел, и выбрался из дупла серый кот. Вроде и не толстый, но вальяжный, холёный — шерсть блестит, волосок к волоску, взгляд презрительный.

— Чего развопился? — отвечает гнусавым баском. — Вот он я! Только приляжешь отдохнуть после трудов праведных, являются тут…

Глянул на щука и — хохотать:

— Ой, умора, ой, не могу... Всё надеешься, болезный? На желание заветное уповаешь? Давно бы под корягой какой-нибудь гнездо себе свил, щуку с щучатами завёл...