Сказка о сказке

– Ааах! Паа-прыгучая каа-кая! Т-ты ещё паа-прыгаешь у мее-ня ещё!

Этот великан точно был похож на большую жабу, Эли об этом тоже подумала. Он сверкнул на неё выпуклым глазом и ещё что-то беззвучно губами прошептал. Видно, Эли рассердила его не на шутку, у него даже лицо тёмное стало. А монетки он смёл со стола в карман, кошелька не доставая. А потом – потом облизал губы шершавым языком, выпил полкружки пива, проглотил мороженое сразу из двух вазочек, выпил ещё пива, съел все конфеты и, запрокинув косматую голову, противно зафырчал остатками в большой кружке.

Эли и Люси повидали много людей, всяких и разных, забавных и не очень, но таких гостей в их кофике никогда не было. И во всем городе таких не было.

– Люси, – шепнула Эли, – видела, какая она красивая?

– Видела, – еле слышно выдохнула Люси. – Только она…

Тут Люси запнулась, не смогла договорить – почему «только она» или что «только она» – всё непонятно было. И сказать по правде, маленькие подружки не понимали, что у них в кофике творится, то есть совсем не понимали. А когда пытались, их славные личики лишь застывали в грустной задумчивости. От этой задумчивости всё вокруг замерло, даже солнечные зайцы притихли, даже белки перестали прыгать и свесили вниз любопытные уши с длинными кисточками, а в воздухе повисла полная тишина. Но висела она недолго, потому что секундой позже произошло нечто такое, такое нечто, что ни в одно непонимание не влезет. Что-то страшно невероятное, будто трясли, трясли кусок земли, и вышло из этого целое землетрясение.

Этот великан – Большая Жаба, как его девчонки называли – опять приподнялся. Поломанные кресла под ним жалобно застонали, постояли секундочку и рухнули, словно сил у них не осталось. Великан же о них не думал, он потемнел лицом ещё больше, хотя больше некуда было темнеть, и широким взмахом отшвырнул от себя столик. Резко так, что плащ хлопнул, а бедный столик полетел кувырком, и вслед за ним скользнули в воздухе и разбились на каменных плитах большая кружка и вазочки, и блюдечки. Великан присел, точно, как жаба, хватая воздух открытым ртом, и запустил длинные и толстые пальцы прямо в каменные плиты, из которых была выложена площадка перед кофиком. И подружки не успели глазом моргнуть, как глаза их быстро-быстро заморгали – великан заскрипел зубами от натуги и со скрипом, скрежетом приподнял одну здоровенную плиту, и вбок её сдвинул. Сдвинул и начал дальше толкать, и опять зубами заскрипел, и толстым носом задёргал, видно, от сырости, что выползла из подземелья под плитой и дальше вверх поползла.

А девчонки всё стояли, пошевелиться не могли, только ресницами хлопали. Смотрели на красавицу, на великана, снова на красавицу, снова на великана, что возился с тяжёлым камнем, пихал его в сторону и тяжко, тяжко хрипел. Но как справился с каменной плитой, вдруг обернулся на подружек и снова щёлкнул пальцами так, что указательный на девчонок показал. И от этого им снова стало жутко, они прямо замерли, словно столбики, – остолбенели. Стояли так, одним глазом на великана глядели, а другим – на девушку. А красавица хоть и смотрела в ответ, но странно как-то, очень странно, будто спала. Глаза её, правда, открыты были, но глядели в никуда и не говорили ничего, молчали.

Если бы Эли и Люси смогли подойти поближе и заглянуть красавице в глаза, они бы о-очень удивились. Глаза у красавицы были зелёные; и не просто зелёные: формой они напоминали миндальный орех, а над скулами их «миндаль» сужался, превращался в стрелку, которая шла вверх, к вискам. Но самое странное было, что зрачки у этих глаз были не круглые, а вытянутые, как у кошки, заострённые сверху и снизу.

Если бы маленькие хозяйки смогли подойти поближе, они бы всё это увидели, но сейчас они ничего не могли: ни слова вымолвить, ни просто губы раскрыть. Только застывшими глазами смотрели: вот великан чуть разогнулся, не оборачиваясь, потянул назад здоровенную лапу и сгрёб прекрасную пленницу под плащ. Потом ещё раз дёрнул носом от сырого воздуха и стал спускаться, как по невидимым ступеням, куда-то вниз. Вот он наполовину исчез, вот нырнула под плиту его триста лет немытая голова, и остались только толстые пальцы. Остались, пошарили, потрогали камень, ухватились за его край и с глухим стуком задвинули вход в подземелье.

От этого стука Люси и Эли очнулись. И хотя с места не двинулись, опять стали быстро моргать. Стояли недвижно и только хлопали, как в ладоши, хлопали длинными ресницами. Казалось, так громко, что могли спящих детей разбудить, да, к счастью, никаких детей рядом не было.

Время шло, как обычно, уже пришло к той секундочке, когда девчонки в себя должны были прийти. Но что-то не получалось у них, не приходилось в себя – никак. Они просто глазам своим не верили и, если б не перевёрнутый столик, не переломанные кресла, осколки да свежие царапины на камне, они бы и впрямь подумали, что не проснулись ещё, и не взаправду всё происходит, а в каком-то дивном, глупом сне.

Но прошла минутка, другая, целых пять…

– Эли, ты меня ущипни, если что не так. Паа-жалуйста. – Люси наконец зашевелилась и поглядела на подругу.

– Ущипнуть-то я тебя ущипну, только, кажется мне, всё это «ж-ж-ж» неспроста!

Эли говорила тихо и грустно, и головой качала, даже губы закусила, сначала одну, потом другую. И полная тишина снова повисла в воздухе.

V

Вслед за тишиной пришла задумчивость и осталась надолго. Люси она сразу не понравилась: обычно мысли в её голове были живые, а сейчас они замирали, еле шевелились, и от этого Люси морщилась, словно ела что-то невкусное. А Эли – Эли просто тихонько думала. Думала, что всё на свете проходит, хорошее и плохое, горькое и сладкое, даже неприятности проходят, надо только подождать, пока они все пройдут.

В задумчивости девчонки стали тихими. Они молча смотрели на погром, что великан сотворил, жаба такая, чуть не разломал их славный кофик. Молча собирали осколки большой кружки, перебитые вазочки, блюдечки, ставили столик на место – ему ещё повезло, ничего ему не сделалось. Но тут они увидели кресла, а у кресел вид был такой пострадавший, такой несчастный и поломанный, что девчонки сами стали несчастными и поломанными. Они руки опустили, вздохнули тяжко и побрели за двери кофика – ставить на место себя самих. Если вы пробовали ставить себя на место, то знаете, что это дело непростое и небыстрое. Эли и Люси об этом догадывались и на всякий случай приладили на стеклянной двери кофика картонный листок:

Колокольчик за дверью тихонько позвякивал. Может, ветер его шевелил, а может, и сам он о чём-то думал. На стене тикали ходики с немолодой кукушкой. Время уже к половине седьмого подошло, механизм у ходиков заскрипел, зашипел, приготовился отбивать время, но кукушка только высунулась из резной дверцы и сразу обратно спряталась. Посмотрела на несчастных девчонок и поперхнулась – обычное «ку-ку» у неё в горле застряло.

Эли и Люси не находили себе места, бестолково бродили по кофику. Ходили, ходили, столько шагов прошли от угла к углу, что по обычной своей скорости могли две улицы пробежать и обратно вернуться. Но сейчас ноги у них вяло передвигались, как ватные, а ватные руки только начинали зачем-то подниматься и опускались сразу. Движения были жалкие, тоскливо от них становилось, как от капель из ржавого крана, что капают, капают.

Девчонки ещё раз отворили стеклянную дверь, внимательно посмотрели – может, они чего-то не заметили, не увидели? Может, под виноградным зонтиком что-то новое случилось? Но нет, ничего там не случилось. Только рыжие белки продолжали свешиваться, прислушиваться, и два голубя прилетели поклевать пирожные, миндальные и овсяные. К ним великан и притронуться не успел. Или не захотел.

Подруги покосились на голубей – те были очень заняты, крошили и отнимали друг у друга сладкие кусочки. Посмотрели на белок – эти рыжие только сверкнули бусинами глаз, махнули хвостами и скрылись в виноградных листьях. Ох, ну что тут поделаешь! Пришлось снова прикрыть дверь и хоть что-то придумать: от бестолковости, от несносной ходьбы, от тишины с горькой задумчивостью – никаких сил не осталось.

И тогда Эли взяла чашечки, две. Дернула ручку кофейного самовара и приготовила кофе, чуть крепкий, чуть сладкий, добавила пару капель молока. У девчонок был замечательный самовар. И ещё – удивительный дар варить вкусный кофе, от его густого аромата даже самые печальные гости кофика оживали, а сейчас подругам надо было себя оживить. Они уселись на высокие табуреты у дубовой стойки, зажали чашечки, чтобы ладошкам стало тепло, горячо, и маленькими глоточками стали выгонять, выталкивать свою задумчивость. Но она не хотела уходить, её толкали, она упиралась, её выгоняли, она возвращалась и мучила.