Сказки черепахи Кири-Бум

– Ну, жена, отделим в воскресенье сына, и конец нашим мукам. Только ты уж эту неделю не ешь совсем, поэкономить нужно немножко. В воскресенье за все сразу и наешься.

А жена его уж так обессилела, что и слова сказать не может, только глядит на него и даже глазами не моргает – сил нет.

В хлопотах быстро пролетела неделя. Собрались в воскресенье к Шакалу гости. Усадил он их за стол, раздал всем ложки. К жене повернулся:

– А тебе, жена, и ложки не хватило. Ну да ладно, ты ведь хозяйка, ты и так посидишь.

Смотрит, а ее и нет за столом.

– Где это она? – забеспокоился Шакал и подумал: «Уж не в кладовой ли, не запасы ли мои поедает…»

А запасов у него разных столько было, что и за три зимы не поесть. Кинулся он к ним – целы они, только плесенью покрылись, прозеленели.

Запасы целы, а жены нет возле них. Шакал в спальню – наверное, спит-лежит, постель мнет. Уж она такая у него, небережливая.

И точно: в спальне была жена. Только не живая уже, мертвая. Всю жизнь в голоде жила и на свадьбе сына не пришлось досыта наесться – не дотянула.

Всплеснул Шакал лапами:

– Горе-то какое!..

Но тут же просиял весь радостью:

– Хорошо, – говорит, – что она сегодня умерла: заодно уж вместе со свадьбой я поминки справим, дважды не расходоваться».

Выбил Ду-Дук последние слова сказки и опять отлетел в сторону. Поглядел, как получилось, доволен остался. Сказал:

– Еще одного припечатали.

«Что припечатали, то припечатали», – подумал медведь Михайло и пригнулся, чтобы черепаха не видела его. – Если бы обо мне написали такое, я бы и березу в щепки разнес».

А Енот поглядывал на Шакала и думал: «Счастливчик, о нем хоть такую да записали сказку, а обо мне никакой пока. Умру, и знать через сто лет не будут, что жил я».

Все оглядывались на Шакала, а Кабан, добродушно похрюкивая, показывал ему клыки:

– Как тебя продернули! Хрю-хрю.

А Шакал сердился. Лапами размахивал, слюной брызгал:

– Небывальщина все это. Не давайте ее словам веры. Ишь чего набрехала про меня. Во мне жадности нет, бережливость только. Не так дело было. Вам бы лишь посмеяться, ошельмовать меня. А в душу мне ни разу не заглянул никто, что там.

– А что заглядывать? – сказал медведь Спиридон. – Тьма там у тебя беспросветная.

– И неправда все это,

– Что – неправда? Что не жадный ты? Да скупее тебя у нас в роще никого нет. Ведь у тебя даже средь зимы снега не выпросишь.

– У этой черепахи язык без пути болтается. Врет, что ей на ум придет, а вы ей верите, а я докажу, что я не такой, вот увидите, – возмущался Шакал, а вечером пошел по соседям.

К первому к Кабану постучался:

– Вот вы все подтруниваваете надо мной, скопидомом дразните. Говорите, что жадный я. Слова охульные придумываете про меня. А я сегодня Хорю суслика дал.

– Ой, врешь, Шакал!

– Эх, ты! Рядом со мной живешь и не веришь.

– Потому и не верю, что рядом живу.

– Ну вот, все вы такие. Лишь бы досадить мне, – обиделся Шакал и пошел прочь.

И сомненье тут взяло Кабана. Может, и правда выправляться начал Шакал и ни за что обидели его. Побежал к Хорю узнать повернее.

– Правда, что ли, что тебе сегодня суслика Шакал дал?

– Было дело.

– Наш Шакал и тебе дал суслика?

– Да. Иду я перед вечером к озеру воды попить, а он несет суслика. «У, – говорю я, – длинный какой». А он мне: «Он не только длинный, но и увесистый. Подержи-ка». И дал мне подержать своего суслика.

– И только-то! – хрюкнул Кабан.

– А чего ж еще? И этого много. Раньше он и пощупать не разрешал, а тут даже подержать дал.

– Вон что, – сказал Кабан, – а я-то думал…

А Шакал в это время стучался к медведю Спиридону. К себе после сказок медведь черепаху Кири-Бум ночевать увел, вот и пришел Шакал сказать ей, что она зря о нем сказку рассказывала, зря обесчестила его. И вооб-ще ни за что его в роще скопидомом да скрягой дразнят. Пусть и Кири-Бум знает, что он, Шакал, сегодня Хорю суслика дал.

– Ох и врешь же ты, Шакал, – не поверила ему Кири-Бум. – Не в твоем характере сусликов раздавать.

– Вот-вот, – обиделся Шакал, – все вы так. Лишь бы на смех меня поднять, а поверить в доброе нет вас.

И обиженный, пошел к барсуку Фильке. И попросила тогда Кири-Бум медведя Спиридона:

– Сходи к Хорю, узнай, как дело было.

Сходил медведь, узнал. И долго они смеялись вдвоем над хитростью Шакала, а потом до рассвета проговорили о медведе Лаврентии.

Афоня

Жизнь свою медведь Спиридон прожил бок о бок с медведем Лаврентием. Крепкая у них дружба сложилась. Соберутся, бывало, у медведя Спиридона гости, зовет он медведя Лаврентия:

– Идем, Лаврентий, без тебя вроде и за столом пусто.

А соберутся гости у медведя Лаврентия, он зовет Спиридона. Горой друг за дружку стояли и помощь всем в роще оказывали. Надо медведице Авдотье берлогу к зиме отремонтировать – идут. Надо Ванин колодец почистить – чистят.

Жизнь так прожили, а минувшей осенью ушел Лаврентий к сыну в Осинники, и осиротел без друга медведь Спиридон. Всю зиму тосковал о нем и весной из берлоги прежде времени вылез. Ходил по роще, печатал следы до ноздреватому снегу, говорил:

– Спит еще, поди, Лаврентий, а то бы давно навестил меня или весточку прислал.

Посидит у своей берлоги, идет к берлоге медведя Лаврентия. Поглядит в окошко – пусто. Вздохнет:

– Нежилым пахнет.

И глядит на просеку: не идет ли Лаврентий. Он, медведь Спиридон, сам бы давно сходил к нему, да не знает, где теперь живет Лаврентий. Тоскует о нем. И чтобы как-то развеяться немного, душу излить, увел после сказок черепаху Кири-Бум к себе ночевать. Лежал, глядел в потолок, говорил:

– Да, не удался у Лаврентия сынок, не в отца пошел Афоня, хитрости вобрал в себя лишку. Помнишь, как он вздумал мост через речку строить и насмешил всех?

– Как не помнить? – отзывалась со своей постели черепаха. – Я еще тогда об этом сказку рассказывала.

– Да, да, верно. И я от души смеялся тогда. Расскажи теперь, я еще посмеюсь.

Видела Кири-Бум: не для того, чтобы посмеяться, просит медведь рассказать сказку. Одиноко ему без друга, поговорить о нем хочется. И не могла она отказать Спиридону, не могла не уважить просьбу его.