Сказки для маленьких. Часть 1 - от "А" до "Н"

"Да, - сказал он себе, - придется разрываться между ними обоими, не могу же я покинуть лавочника, как же тогда каша?"

Он рассуждал совсем как мы, люди: ведь и мы тоже не можем пройти мимо лавочника - из-за каши.

Г. Х. Андерсен

Домовые

Вот к Полеону Валле, что в Анс-Плерёз жил, каждую ночь являлись домовые в конюшню, забирались там на скамеечку и заплетали кобыле его гриву в косицы. И гоняла нечисть эта мелкая, которую в лицо-то никто никогда и не видел, лошадь бедную до рассвета; зато утром, уж как пропадать им время, непременно кобыле этой овса добрую меру засыплют. Даже коли у хозяина в риге овса не случится, всё равно оставят: у соседа стащат, а лошадь свою накормят. Бывало, заглянет Полеон утром в стойло — кобыла его вся в мыле, а в конюшне будто никто и не был, ничего не тронуто, с места не сдвинуто, как что стояло, так и стоит.

Надоело это Полеону, он и попросил тогда женщину одну беременную, чтобы расплела она косицы эти в гриве-то лошадиной. И верно сделал, хорошее это средство, коли хочешь коня от домовых избавить. Домовые-то уж потом старались-старались, заплетали-заплетали — нет, не могут, не берёт их сила, так и бросили; да и из конюшни убрались, больше туда ни ногой. Ещё и по-другому делали, чтоб домовых отвадить, тоже помогает: блюдо с овсом ставили против стойл, возле двери, или же с золою. Опрокинут домовые блюдо — а потом и собирают ночь напролёт, по зёрнышку, по пылиночке. Лошадями-то им заниматься и некогда. Ну вот, а домовые ведь — нежить гордая; их коли так обманут где, они потом к конюшне той и близко не подойдут.

Или вот ещё какое средство есть. Бывало, вырежут хозяева из дерева конька, на спицу посадят, да на кровле его и укрепят, над ригой. Домовые на флюгере-то этом скачут, скачут, крутятся — к лошадям в стойла и не заглянут. Да только лучше всего, дело известное, уж коли хочешь над домовым шутку сшутить, — это домовиху его поймать. Её если захватишь, так домовой, чтоб хозяйку свою выручить, полную, говорят, бочку золота прикатит.

Легенды новой Франции

Домовые с островов

Случалось порою охотникам на уток на берегу речном допоздна задержаться. Вот тогда-то и приходилось им видеть коней, что проносились там стремительно, как тени; а на спинах у них — домовые. Нравятся нежити этой кони — вот и забираются они ночью в стойло да чистят там лошадей, блеск часами наводят, чтоб у тех шерсть лоснилась. Да ещё овса им дают горячего, полные миски накладывают. А как на спину-то лошади домовому взобраться нелегко — уж больно высоко, — он и заплетает ей поначалу хвост в косицы. А заплетёт домовой коню хвост — тут ему и горюшка мало: лезет себе по хвосту, по косицам-то этим, пальцы ног в колечки продевает.

Не очень-то, надо сказать, возчикам баловство это нравилось; ведь коли нечисть полночи на конях прогарцует, у лошадей, после гонки такой, еле-еле сил достанет, чтобы днём работать как следует. Хорошо ещё, знали люди, как от напасти избавиться, как не пустить домового в конюшню. Сыпали, к примеру, негашёной извести у входа — домовые и не входили, боялись пальцы себе обжечь на ногах. Или вот серп иные над дверьми конюшни втыкали: свет-то лунный на лезвии играет, домовым глаза слепит, им в стойло и не забраться.

Да только, правда, не все возчики так домовых не любили; вот Большой Тома, говорят, оставил раз в яслях лошади-то своей полную тарелку лепёшек на патоке. А утром и нашёл в этой тарелке вместо лепёшек самородок золотой с кулак величиною.

Да ещё вот рассказывают, что зимними долгими месяцами домовые спят целый день в сарае, в сено зарывшись. Дед мой, как об этом узнал, решил: всё, больше там табак не сушу, — он раньше-то всегда тюки листьев табачных сеном закладывал; а то, говорит, чего доброго, захотят домовые курить — да и сожгут мне весь сеновал.

Легенды новой Франции

Дорожный товарищ

Бедняга Йоханнес был в большом горе: отец его лежал при смерти. Они были одни в своей каморке; лампа на столе догорала; дело шло к ночи.

– Ты был мне добрым сыном, Йоханнес!
– сказал больной.
– Бог не оставит тебя своей милостью!

И он ласково-серьезно взглянул на Йоханнеса, глубоко вздохнул и умер, точно заснул. Йоханнес заплакал. Теперь он остался круглым сиротой: ни отца у него, ни матери, ни сестер, ни братьев! Бедняга Йоханнес! Долго стоял он на коленях перед кроватью и целовал руки умершего, заливаясь горькими слезами, но потом глаза его закрылись, голова склонилась на край постели, и он заснул.

И приснился ему удивительный сон.

Он видел, что солнце и месяц преклонились перед ним, видел своего отца опять свежим и бодрым, слышал его смех, каким он всегда смеялся, когда бывал особенно весел; прелестная девушка с золотою короной на чудных длинных волосах протягивала Йоханнесу руку, а отец его говорил: "Видишь, какая у тебя невеста? Первая красавица на свете!"

Тут Йоханнес проснулся, и прощай все это великолепие! Отец его лежал мертвый, холодный, и никого не было у Йоханнеса! Бедняга Йоханнес!

Через неделю умершего хоронили; Йоханнес шел за гробом. Не видать ему больше своего отца, который так любил его! Йоханнес слышал, как ударялась о крышку гроба земля, видел, как гроб засыпали: вот уж виден только один краешек, еще горсть земли - и гроб скрылся совсем. У Йоханнеса чуть сердце не разорвалось от горя. Над могилой пели псалмы; чудное пение растрогало Йоханнеса до слез, он заплакал, и на душе у него стало полегче. Солнце так приветливо озаряло зеленые деревья, как будто говорило: "Не тужи, Йоханнес! Посмотри, какое красивое голубое небо - там твой отец молится за тебя!"

– Я буду вести хорошую жизнь!
– сказал Йоханнес.
– И тогда я тоже пойду на небо к отцу. Вот будет радость, когда мы опять свидимся! Сколько у меня будет рассказов! А он покажет мне все чудеса и красоту неба и опять будет учить меня, как учил, бывало, здесь, на земле. Вот будет радость!

И он так живо представил себе все это, что даже улыбнулся сквозь слезы. Птички, сидевшие на ветвях каштанов, громко чирикали и пели; им было весело, хотя только что присутствовали при погребении, но они ведь знали, что умерший теперь на небе, что у него выросли крылья, куда красивее и больше, чем у них, и что он вполне счастлив, так как вел здесь, на земле, добрую жизнь.

Йоханнес увидел, как птички вспорхнули с зеленых деревьев и взвились высоко-высоко, и ему самому захотелось улететь куда-нибудь подальше. Но сначала надо было поставить на могиле отца деревянный крест. Вечером он принес крест и увидал, что могила вся усыпана песком и убрана цветами, - об этом позаботились посторонние люди, очень любившие доброго его отца.

На другой день рано утром Йоханнес связал все свое добро в маленький узелок, спрятал в пояс весь свой капитал, что достался ему в наследство, - пятьдесят талеров и несколько серебряных монет, и был готов пуститься в путь-дорогу. Но прежде он отправился на кладбище, на могилу отца, прочел над ней "Отче наш" и сказал: