Сказки Франции

Однако любой конгресс должен заканчиваться сообщением о результатах проделанной работы. А раз так, ботаники придумали декларацию, и которую, чтобы никто ничего не понял, навставляли всяких латинских слов; там говорилось об особых атмосферных условиях, о маленьких птичках, уронивших семена, и об особом плодородии тюремных стен, связанном с тем, что их облюбовали прицелесские собаки. После чего ботаники уехали в другую страну, где вдруг обнаружились черешни без косточек, и Тисту, наконец, вздохнул свободно.

Ну а как же заключенные? Вам, конечно, хочется узнать, что думали обо всем этом заключенные.

Так знайте же, что недоумение ботаников, их суетня и волнение были просто пустяком по сравнению с восторгом заключенных.

Поскольку они уже не видели решеток перед своими камерами, поскольку взгляд их не упирался в колючую проволоку и в острые шипы на стенах, ни у кого из них теперь и в мыслях не было бежать из тюрьмы. Даже самые сварливые из ее обитателей перестали брюзжать, потому что получали удовольствие от созерцания окружавшей их красоты, а злюки утратили привычку сердиться и драться. Жимолость, прораставшая сквозь замки, не позволяла закрыть тюремные двери, но получившие свободу заключенные отказывались уходить: им полюбилось садоводство.

И прицелесскую тюрьму признали во всем мире за образцовую тюрьму.

Кто же больше всего радовался? Тисту, разумеется. В глубине души он просто ликовал.

Но хранить радость в глубине души — занятие утомительное.

Когда человек счастлив, ему хочется рассказать о своем счастье, мало того, хочется громко оповестить о нем буквально всех. Между тем у Светоуса не всегда было время выслушивать сокровенные мысли Тисту. И поэтому, когда мальчику становилось совсем уж невмоготу, он шел к пони Гимнастику и делился своим секретом с ним.

К ушам Гимнастика, покрытым нежной бежевой шерсткой, было очень приятно прикасаться губами. И Тисту, проходя мимо, не без удовольствия что-нибудь шептал в них.

— Гимнастик, — сказал Тисту однажды утром, встретив пони на лугу, — послушай, что я тебе скажу, но только ты никому не рассказывай об этом.

Гимнастик повел ухом.

— Я тут обнаружил одну необыкновенно интересную вещь! — продолжил Тисту. — Цветы перекрывают путь злу.

Глава 10, в которой Тисту снова встречается с господином Дырнадисом, и тот дает ему урок нищеты

Для того чтобы маленьких мальчиков вдруг порадовали каникулами, должны произойти события поистине необычайные. Покрывшаяся цветами тюрьма, разумеется, будоражит умы людей, но в конечном счете приходит успокоение, и то, что массивная стена превращается в гигантский цветник, по прошествии некоторого времени начинает казаться чем-то вполне естественным.

Люди привыкают ко всему, даже к самому невиданному.

Для господина Отца и госпожи Матери воспитание Тисту вскоре опять стало главной заботой.

— Я полагаю, что сейчас было бы весьма уместно показать ему, что такое нищета, — изрек господин Отец.

— Ну а потом нужно дать ему представление о том, что такое болезнь… чтобы он побольше заботился о своем здоровье, — добавила госпожа Мать.

Господин Дырнадис во время урока порядка превосходно все ему объяснил; ему же мы поручим провести и урок нищеты.

И уже на следующий день Тисту, вверенный заботам господина Дырнадиса, узнал, что нищета живет в трущобах.

Тисту для этой экскурсии посоветовали надеть его старый голубой берет.

Дабы объяснить Тисту, что трущобы расположены на окраине города, господин Дырнадис использовал один из самых трубных своих голосов.

— Эта зона трущоб является настоящим стихийным бедствием.

— А что такое стихийное бедствие? — спросил Тисту.

— Стихийное бедствие — это такое бедствие, от которого становится нехорошо сразу многим людям, очень многим.

Господин Дырнадис мог не продолжать. У Тисту уже чесались пальчики.

Однако то, что предстало его взору, было еще хуже, чем тюрьма. Он увидел узкие, утопающие в грязи зловонные улочки, которые извивались между кое-как сколоченными из досок сооружениями. Это нагромождение досок походило на лачуги, но лачуги настолько дырявые, настолько хлипкие и дрожащие от малейшего порыва ветра, что можно было только удивляться, как это они еще умудряются не падать. Двери у этих лачуг были на скорую руку залатаны какими-то кусочками картона или старой, насквозь ржавой жестью от консервных банок.

По сравнению с чистыми, богатыми улицами, где стояли каменные дома и где подметали каждое утро, зона трущоб казалась другим городом, отвратительным городом, позорящим тот, чистый город. Здесь не было ни фонарей, ни тротуаров, ни муниципальных поливальных машин.

«Небольшой газон впитал бы в себя грязь и сделал бы эти дороги более приятными, ну а вьюнок, если дать его побольше, вместе с ломоносом сделал бы эти готовые завалиться хижины более устойчивыми», — размышлял Тисту, который, выставив вперед пальчики, пробовал на ощупь все попадавшиеся ему на пути уродства.

В этих лачугах жило гораздо больше людей, чем они могли вместить, и поэтому у всех этих людей был болезненный цвет лица. «Так вот ютиться в такой тесноте да еще без света, побледнеешь тут… станешь бледным, как эндивий, который Светоус выращивает у себя в подвале. Мне бы, например, не очень понравилось, если бы со мной обращались, как с эндивием».

И, чтобы живущие в лачугах дети могли немного порадоваться ярким краскам, Тисту решил посадить перед их окошками герань.

— А скажите, почему же все эти люди живут не в домах, а в каких-то крольчатниках? — спросил он внезапно.

— Потому что у них нет другого дома: вы задаете глупые вопросы, — ответил господин Дырнадис.

— А почему же у них нет другого дома?

— Потому что у них нет работы.

— А почему у них нет работы?

— Потому что им не повезло в жизни.

— Так что, значит, у них вообще ничего нет?

— Совершенно точно, Тисту, и как раз это-то и называется нищетой.

«По крайней мере, завтра у них будут цветы», — мысленно сказал себе Тисту.

Тут он увидел впереди мужчину, избивавшего женщину, и ребенка, который с плачем побежал прочь.

— А что, из-за нищеты люди становятся злыми? — спросил Тисту.

— Да еще как часто, — ответил господин Дырнадис, и тут мальчику пришлось узнать много новых ужасных слов.

Тисту слушал, и у него перед глазами вставал облик нищеты, похожей на чудовищную черную курицу с безжалостным взглядом, крючковатым клювом и необъятными, раскинувшимися на весь мир крыльями. Курица эта беспрестанно высиживала каких-то страшных цыплят. Господин Дырнадис знал их всех по именам. Тут были цыпленок-воровство, в огромных количествах похищавший кошельки и взламывавший сейфы; цыпленок-пьянство, который норовил выпить как можно больше водки, а потом валился в сточную канаву; цыпленок-порок, всегда готовый на подлые поступки; цыпленок-убийство, вооруженный ножом и револьвером; наконец, цыпленок-революция, самый худший из всего выводка… Было ясно, что всем этим цыплятам была прямая дорога в тюрьму.