Сказки и были Безлюдных пространств

Плоские песочные кочки поддавали резину колес, шасси тряслось. Даже больно немного. Ой… Но тут воздух под плоскостями стал удивительно плотным, почти твердым, а сверху словно растаял, превратился в пустоту. И эта пустота потянула крылья вверх. Я шевельнул закрылками… И колеса перестали чувствовать песок. Они еще вертелись, но по инерции, в воздухе. И воздух этот обдувал их тугой прохладой. Так обдувает он босые ступни, когда мчишься на стремительной карусели (я один раз пробовал, и у меня слетели кроссовки). Но карусель – это на одном уровне и по кругу. А здесь – вперед и в высоту!

…И вообще это очень трудно – сравнивать ощущения человека и самолета. Мало похожего. А я-то теперь жил, размышлял и чувствовал именно как самолет.

Главное отличие от человеческих ощущений – то, что воздух вокруг тебя совсем другой. Он и плотный, и стремительный. Летит навстречу, но не пытается тебя смять, А послушно обтекает, срывается с элеронов и руля свистящим потоком, ровно давит снизу на крылья…

А еще – живая сила мотора и восторженная быстрота винта. Это он, пропеллер, увлекает тебя с небывалой скоростью сквозь воздушную толщу. А если ты рискнул на несколько секунд выключить мотор – сразу замирание, как при остановившемся сердце. И жуть падения. Но и в этом есть своя радость. Радость испытания и риска, словно бежишь над пропастью…

Серёжка не мешал мне. Сидел тихо, не брался за ручку управления, только при самых лихих виражах говорил шепотом:

– Хорошо… Молодец, Ромка…

Мы пробили слой темноты и ушли в пространство над Туманными лугами – здесь, как всегда, светила круглая луна. Я долго кружил среди облачных столбов, а иногда пролетал сквозь них, и по крыльям ударяли сгустки пара…

Затем я сам, без Серёжкиной подсказки, сел среди костров. Серёжка выскочил из кабины и тоже стал самолетом. Мы взмыли вдвоем – он впереди, я следом. Потом полетели рядом. И этот наш полет – крыло к крылу – был длинным и счастливым…

Несколько вечеров подряд я уходил ночевать в Серёжке. Мама вздыхала, но не спорила. И может быть… может быть, была даже рада. Я догадался об этом, когда однажды прибежал домой раньше обычного и застал у нас Евгения Львовича. Мама засуетилась, начала объяснять, что вот Евгений Львович собрался в командировку, спешит на утренний поезд и зашел так рано, чтобы взять у нее, у мамы, очень важные институтские бумаги…

Я сделал вид, что поверил. Мне, по правде говоря, было не до того. Во мне жил, не исчезая, восторг полетов, и ни о чем другом я думать не хотел.

Но как раз в тот день Серёжка виновато сказал, что несколько ночей мне придется летать одному. Он, Серёжка, должен уехать к бабке, чтобы помочь выкопать картошку.

– А разве нельзя тебе оттуда прилетать ночью?

Серёжка отвел глаза.

– За день так наломаешься на грядках, что потом уже не до полета.

Он опять мне напоминал, что жизнь состоит не только из сказок и радостей.

– Давай я поеду с тобой! Тоже буду копать!

– Разве же тебе разрешат?

Это верно. Два раза в неделю я ходил в поликлинику на всякие проверки. И врачи, и мама никак не могли поверить, что я здоров окончательно.

Серёжка все еще глядел в сторону, но уже с улыбкой.

– Ты вот что, покатай-ка Сойку. Ты давно ведь собирался.

Я почему-то покраснел, хотя что тут такого! Я и правда говорил не раз, что хорошо бы взять Сойку в наши полеты. Вечером я проводил Серёжку на электричку, а потом забежал к Сойке. Она мне обрадовалась, но в то же время я видел: что-то с ней не так.

– Ты чего опять такая кислая? Снова бабка угнетает?

Сойка кивнула.

– Какая муха теперь ее укусила?! – возмутился я.

– Она по телевизору одну артистку увидела. Они в детстве учились вместе. Ну и вот… «Я могла быть такой же знаменитой, если бы не враги…» У нее всю жизнь какие-то враги… Купила бутылку ликера, а потом говорит: «Ты мое последнее проклятье в этой жизни…»

– Сойка, плюнь! Удери в двенадцать ночи из дома! Сможешь?

Она опять кивнула. Без лишних вопросов.

– Удеру. Бабка после ликера будет спать без продыха.

– Я за тобой приду. И покажу такое…

Она заулыбалась, доверчиво так…

Вечером я пошел на риск. Сделал вид, что улегся спать, а сам соорудил из одежды чучело под одеялом и слинял из комнаты через балкон. Мама уже уснула, и я надеялся, что крепко…

Сойка в старой безрукавке поверх своей «чунги-чанги» ждала меня у своего крыльца. Я взял ее за горячую ладошку и повел темными переулками. Она ни о чем не спрашивала. На песке у Мельничного болота я сказал в сумрак:

– Чуки, сделайте огоньки…

Быстро стали зажигаться маленькие костры.

А Сойка дышала у моего плеча.

– Ты не бойся, Сойка. Сейчас я отойду, и появится самолет. Сразу лезь в кабину. Только ничего там не трогай… Мы полетим. Хочешь?

– Ага… – выдохнула она. – Хочу… А эти, которые у костров… они не кусаются?

– Что ты! Они добрые… Ну, готовься!

Я отбежал на двадцать шагов и стал самолетом. Не знаю, удивлялась ли Сойка, но подошла сразу. Ловко забралась в кабину.

– Рома, а ты где?

– Я… тут, рядом. Все, что вокруг – это я и есть. Поняла?

– Да… наверно… А мы не упадем?

– Никогда в жизни! Нащупай ремни, застегни пряжки на груди… Готово?

– Да.

– Держись!..

Сойка была молодец! Даже когда я хвастался (пожалуй, чересчур) и закладывал крутые виражи, она ойкала, но ни разу не сказала «не надо». Тихонько смеялась.

Я полетал среди освещенных луной облачных столбов. Потом пролетал над Заоблачным городом. Попасть в Город можно было только пешим путем, но полюбоваться им с высоты – это пожалуйста. В Городе были светлые сумерки, в бухте отражался закат. На кораблях и улицах уже светились огоньки. Мне показалось даже, что я слышу музыку. На башнях горели разноцветные звезды.

– Как красиво, – вздохнула Сойка.

– Мы там обязательно побываем. Туда ведет дощатый тротуар…

Я сел на Туманных лугах, превратился в обычного Ромку и опять взял Сойку за руку. И мы долго гуляли по пояс в искрящемся тумане, заглядывали в провалы (тогда Сойка крепко сжимала мои пальцы).

Один раз на краю широкого провала она шепотом спросила:

– А там внизу что? Чьи огоньки?

– Не знаю. Наверно, деревня какая-то.

– А вдруг Дорожкино?