Сказки и легенды маори

Тура видел, что соплеменники жены постепенно отказываются от старых обычаев и все более и более походят на людей, он надеялся, что сможет ужиться с ними. Прошло два или три года, как вдруг один случай напомнил ему, что Тураки-хау принадлежит к другому миру и с этим ничего нельзя сделать.

Однажды Туру лежал, положив голову на колени жены, я ему захотелось, чтобы она его причесала. Внезапно он услышал ее удивленный возглас.

— Почему у тебя среди черных волос попадаются белые? — спросила Тураки-хау.

— Это седые волосы, — ответил Тура. — Первые вестники немощи тела, но я еще не собираюсь умирать.

Тураки-хау помрачнела:

— Ты хочешь сказать, что люди из твоего мира стареют и умирают?

Тураки-хау положила гребень и заглянула в глаза мужу.

Тура задумался. Из слов жены он понял, что аитанги не знают старости, не знают, что старые люди умирают. Тура встал, два дня он плакал над своим сыном, потом столько же плакала над ним Тураки-хау, потому что она догадалась, что муж ее покинет.

— Не уходи от меня, — просила Тураки-хау. — Я буду заботиться о тебе, когда ты состаришься. Наша любовь не умрет.

— Нет. Так не бывает. Подумай сама, какой парой мы будем ночью на циновке: муж стареет, а жена все такая же молодая. Я хочу уйти сейчас, пока у меня есть силы, я хочу, чтобы намять о моей любви жила в твоем сердце. — Тура обернулся к Тауире-ахуа. — Прощай, сын. Живи хорошо. Живи мирно, не причиняй никому зла.

Тура ушел. Ноги сами привели его к морю, откуда он когда-то явился в эту страну. Три дня он бродил по берегу, пока не наткнулся на кита, выброшенного на песок. Немало сил понадобилось Туре, чтобы разрезать тушу на маленькие куски и высушить мясо на огне и на солнце. Чтобы уберечь припасы от крыс, он построил два амбара — фаты: один высоко на деревьях, другой низко над землей. Тура знал, что китового мяса и трав, которые нетрудно собрать поблизости, ему хватит на несколько лет.

Потом Тура построил дом, и поселился в нем один. Пока хватало сил, он доставал сушеное китовое мясо из верхней фаты, но с каждым днем Тура все больше и больше слабел, и когда верхняя фата опустела, он вздохнул с облегчением, потому что ноги уже отказывались поднимать его тело по зарубкам на стволе, которые вели к верхней фате. Тура начал брать припасы из нижней фаты. Но вскоре мясо кончилось и там. Тура исхудал и обеесилел, он уже не мог даже собирать травы. День и ночь он лежал на циновке. Его голова и борода поседели, но белые волосы стали темными от грязи. Тура вспоминал год за годом всю прожитую жизнь. Он вспомнил о сыне, который был у него в молодости, и в полудреме воскликнул:

— О Ира-ту-рото! Ира-ту-рото!

На родине Туры, далеко за морем Ира-ту-рото тоже мучали сны. Скорбный возглас отца разогнал ночные видения и проник к нему в уши. Высокий мускулистый мужчина в расцвете сил, Ира-ту-рото встал и подергал циновку, на которой спала мать.

— Дай мне немного масла, — потребовал он. Рау-кура-матуа тут же согласилась. Она знала, что ее сына наставляет атуа. Она протянула ему маленький кувшинчик с маслом и, не тратя слов попусту, сказала, что он должен выполнить свой долг.

Ира-ту-рото натерся маслом и отправился на поиски отца. Он созвал своих людей и поплыл прямо в страну аитангов, вблизи которой сильное течение понесло лодку вдоль берега туда, где на песке валялись кости кита, выбеленные солнцем и дождем. Ира-ту-рото увидел высокую фату, низкую фату и дом. Лодка пристала к берегу, Ира нагнулся, вошел в дом и посмотрел отцу в лицо. Радость и благодарность засветились в выцветших глазах старика, когда сын поднял его, принес к воде и смыл грязь с его головы и тела. Ира дал отцу полакомиться кусочками сушеной кумары, а его спутники тем временем сделали длинный ящик и устлали его папоротником и ароматными травами, чтобы старые кости Туры не ныли в пути.

Тура лежал на мягкой траве, смотрел на знакомые созвездия и плыл домой, к жене, с которой жил, когда был молод, к сыну, которого породил, когда был молод, плыл из страны, где не знали смерти, в страну, где жили такие же люди, как он: люди, чья молодость уступала место зрелости, чья зрелость постепенно переходила в старость, а старость влекла смерть, прародительницу жизни.

Каумарики

Прославленный костяной крючок Те Рама переходил от отца к сыну и стал драгоценной собственностью Карири. Те Рама приманивал рыбу на расстоянии, и не было случая, чтобы его хозяин вернулся домой без улова; с годами крючок начали почитать как табу, потому что он передавал ману своего создателя Те Рамы тому, кто им владел.

Однажды ночью трое мужчин: Каумарики, Тафаи и Купе украли священный крючок. Они знали, что Карири не успокоится, пока не найдет воров и не вернет эту драгоценность своей семье. Поэтому они спустили лодку на воду и, не дожидаясь рассвета, отплыли от берега. Карири еще не заметил, что лишился крючка, а их лодка уже скрылась из виду. Трое друзей уплывали все дальше и дальше и на пятый день пристали к незнакомому острову, у берегов которого кишела рыба.

— Смотрите! — воскликнул Каумарики, когда они вытащили лодку на песок. — Те Рама знает свое дело. Рыба сама просится на крючок!

Целый день Каумарики собирал хворост и набрал огромную кучу, а Тафаи и Купе придумали более легкий способ укрыться от ночного холода, пробиравшего до костей. Они завернулись в плащи и зарылись в нагретый солнцем песок. Когда стемнело, Каумарики посмотрел на Тафаи и Купе и громко засмеялся.

— Вы похожи на покойников, — потешался он над друзьями. — Песок остынет раньше, чем взойдет солнце. Только огонь может помочь человеку отогнать демонов холода.

Каумарики разложил по кругу хворост и сучья, разжег костер и лег посередине. Время от времени ему приходилось вставать и подкладывать дрова в догоравший костер, и в полусне он подумал, что Тафаи и Купе поступили умнее.

Внезапно сон сняло как рукой. От отчаянных криков у Каумарики зазвенело в ушах. Он бросил взгляд поверх мерцающих углей, и его глазам предстало зрелище, от которого кровь застыла у него в жилах. Какие-то неземные существа набросились на Тафаи и Купе, а они бились в своих песчаных норах как в капкане. Пришельцы походили на людей, но при тусклом ночном свете их кожа казалась зеленовато-белой. У них были рыжие волосы и пальцы с отвратительными длинными когтями, которыми они раздирали Тафаи и Купе. Каумарики ничем не мог помочь своим друзьям, потому что не во власти человека лишить жизни белокожего понатури. Каумарики торопливо подкладывал дрова в костер, чтобы отогнать понатури, которые наступали на него. Это была самая длинная ночь за всю его жизнь. Едва костер догорал, как мерзкие белокожие твари протягивали к нему руки и не отступали, пока он в отчаянии не подбрасывал новую охапку хвороста, и все это время у него на глазах эти же твари разрывали на куски и пожирали его друзей. Только на рассвете понатури наконец исчезли. От друзей Каумарики не осталось ничего, кроме двух ям в том месте, где они зарылись в песок.

Каумарики не осмелился провести еще одну ночь на острове, который посещали такие гости. Он столкнул лодку на воду и поплыл домой: понатури, пожравшие его друзей, пугали его больше, чем гнев Карири. Добравшись до деревни, Каумарики вернул Карири крючок, признался перед всеми, что совершил нехороший поступок, и рассказал, что случилось. Соплеменники, узнав о страшных событиях на острове, простили ему кражу крючка.

— Я хочу отомстить за смерть друзей, — объявил Каумарики. — Кто пойдет со мной? Мне нужно сто воинов и еда для нас всех и несколько больших лодок, чтобы доставить на остров все, что нужно.