Сказки о рае

– Девушка с ведром может тоже остаться, – добавил Лёша, немного смягчившись.

«Да, – подумал Лёша, – везде есть свои трудности», – и хлопнул в ладоши.

– Эй, Гусик, ты-то куда пропал, или тя тоже девственности кто-то лишил? – Лёша весело засмеялся своей шутке, гурии присоединились.

Не прошло и минуты, как Гусейн появился в зале и поклонился:

– Да, мой господин.

– Что «да, мой господин», бухло-то где?

Испуганный Гусейн упал на колени:

– Сию минуту, мой господин, – и пополз задом к двери.

– Три стакана не забудь, и сушняк в кувшинах не неси, давай того, с речки.

– Слушаюсь, мой господин.

Наргиз продолжала массировать его грудь, время от времени поглаживая её, едва касаясь кожи тонкими смуглыми пальцами.

– Но с ней всё в порядке? – продолжал свои расспросы Лёша.

– С кем, мой господин? – Наргиз подула ему на грудь, почти прижавшись к ней.

– С кем-с кем, с Рубаб, конечно!

«Всё-таки они немного туповаты», – решил для себя Лёша.

– С ней всё в порядке, мой господин, вы можете позвать её в любой момент, и она придёт.

Лёша хотел уже было позвать Рубаб и даже открыл рот, но вдруг увидел испуганные глаза Наргиз. Она почувствовала его взгляд и тут же уткнулась носом в его живот, потом стала сползать всё ниже и ниже. Ему было немного щекотно, и он стал гладить её волосы. Они были не кудрявыми, как у Рубаб, а совершенно прямыми, смолисто чёрными, отсвечивающими фиолетовым и синим.

– Мой господин хочет подарить мне высшее счастье в этом мире? – прошептала Наргиз.

Лёша прижал её голову к своему паху:

– Нет, я просто хочу тебя трахнуть.

Наргиз вырвалась, её глаза жадно горели. Мгновенно она скинула с себя верхнюю одежду, обнажив такие же крупные, как у Рубаб, груди:

– О, мой господин, делай со мной, что пожелаешь.

Лёша подхватил её на руки и понёс к бассейну:

– Я желаю вот здесь, – он опустил её в воду и, плотно обхватив мраморную, с золотыми прожилками колонну правой рукой:

«Бисмиллахир-рахманир-рахим», – выкрикнул он громко, и его зубр наполнился силой.

Он вошёл в Наргиз с одного толчка. Она затрепетала, взвизгнула и попыталась взлететь, но Лёша, держась за колонну, прижимал её к шершавой от драгоценных камней стене бассейна, входя в неё ещё и ещё раз. Перед тем, как извергнуться, он схватил её голову и нагнул в воду – так, чтобы всё её тело было под водой.

Он не хотел её отпускать, но всё же она вырвалась и пропала, уйдя сквозь дно. Вода вокруг Лёши окрасилась чем-то красным. Не обращая на это внимания, Лёша вышел из бассейна, высморкался и посмотрел в сторону покорно стоявшего Гусейна:

– Ебали мы и гурий, – подмигнул он ему.

Лёша пребывал в отличном расположении духа, и ему очень хотелось есть – редкое желание за последние года три. Он подошёл к первой попавшейся жаровне, схватил с неё покрывшуюся коричневой корочкой курицу и откусил кусочек. Мясо было на удивление мягким и вкусным, пропитанным острым пахучим соусом. Он откусил ещё, потом ещё, потом подошёл к следующей жаровне и тяпнул оттуда бараньи рёбрышки. Их было очень удобно есть, держа за обгоревшую косточку, особенно приятно было отдирать зубами хорошо прожаренные жилки. Потом была говядина, разваренная в овощной кашице, потом – что-то ещё и ещё… Есть было значительно приятнее и привычнее, чем трахать гурий.

«Буду просто есть, вот и всё, – решил для себя Лёша, – а девственницы идут на хуй».

Как только он подумал о гуриях, они тотчас появились в зале, где он ел что-то похожее на пирог с мясом и овощами. Лёша перестал жевать и оторвался от пирога. На него смотрела довольно высокая крашеная блондинка и улыбалась.

– Хочешь? – Лёша неопределённо мотнул пирогом.

– Мой господин хочет покормить свою рабу Гульнозу? – гурия подскочила к нему и стала есть пирог прямо из его рук.

Они очень быстро обсыпались пирогом, и это было весело, Лёша даже схватил кувшин из рук Гусейна и облил хихикающую Гульнозу красным вином. Извозюканная гурия выглядела очень аппетитно, и Лёша, продолжая жевать, подмигнул ей:

– Тока чтоб без воплей о счастье и не взлетать. Я вам тут не акробат!

– Ага, – согласилась Гульноза и, задрав свою юбку, плюхнулась перед ним на четвереньки.

Лёша пристроился к ней сзади и, засовывая себе и ей в рот сладкие орешки, произнёс молитву: «Бисмиллахир-рахманир-рахим». Его член сразу же напрягся, и Лёша, не особенно церемонясь, стал тыкать им в Гульнозу, пока, наконец, не попал, куда нужно. Она не кричала, не дёргалась и даже не перестала жевать:

– Поехали, поехали, с орехами, с орехами, – напевал довольный Лёша, тыкая Гульнозу, отчего она забавно вздрагивала…

Прошло довольно много времени, судя по тому, что Лёша стал уже узнавать некоторые залы и коридоры. Гурии тоже примелькались, и теперь он практически всех уже знал по именам. Главных было семьдесят две. Все они очень различались и по внешности, и по характеру, но было и общее: прежде всего – огромные груди, их было приятно мять руками и просто смотреть на них. Потом – глаза: у всех – карие. У всех, кроме Рубаб, которая была зеленоглазой.

Главные гурии (жёнами Лёша их почему-то не называл) одевались броско и ярко, были разговорчивы, умели петь, танцевать, играть на различных музыкальных инструментах и даже рассказывали сказки.

У каждой такой гурии было семьдесят служанок, служанки были попроще, песен не пели, никаких историй не рассказывали и больше помалкивали. Трахать их было не обязательно, по крайней мере они к Лёше сами не приставали.

Лёша постепенно привык к жизни в Ал-Джанне. Он очень много ел, трахал гурий, иногда выходил в сад. Там он ел фрукты и тоже трахал гурий. Однажды он почувствовал нечто вроде усталости, это случилось именно в саду. Лёша прилёг на тёплую зелёную траву, похожую на священные письмена Корана, и стал смотреть в небо. Не было там ни солнца, ни луны, а просто бесконечный голубой простор.

К своему удивлению, он заметил, что небо становится темнее. Лёша понял: его первый день в раю заканчивается.

Он сорвал гроздь винограда, прижал её к губам, чтобы почувствовать упругость ягод, раздавил их, ощутив свежесть и тепло сока, закрыл глаза и произнёс слова вечерней молитвы Магреб. Улыбнувшись Рубаб, ласкавшей его ноги, он заснул…

Когда он проснулся, над ним всё так же маячила яркая голубизна. Лёша был голоден, но есть не стал, а направился в мечеть, в которой ещё ни разу не был, чтобы совершить утренний намаз. Перед входом в мечеть он скинул свою одежду, оставив только зелёный пояс, совершил омовение и, облачившись в белую простую одежду ихрам, опустился на колени и выкрикнул: «Ляббайк, лябайк!» («Вот я перед тобой, о Боже»). Затем он медленно вошёл в прохладную мечеть.