Сказки Шварцвальда

Тайными тропами Гай водил меня по маленьким, притихшим в февральском влажном сумраке кампьелло. Замерзнув, мы останавливались – выпить горячего вина и шли дальше.

Петляя в лабиринте улиц, мы добрались до дома сердцееда Джакомо и пересели на катер, чтобы увидеть Палаццо Дарио, завершающий коллекцию любимых мест Гая. Дворец, убивающий своих владельцев. Заброшенный, пугающий мертвенной красотой дом с желтоватыми мучнистыми медальонами и зеркальными арочными окнами, в которых отражались проплывающие по студеному зимнему небу облака.

По слухам, его нынешний хозяин, богатый американец, продался дьяволу с потрохами и поэтому до сих пор жив. Как бы то ни было, ни одна живая душа не осмеливается поселиться во дворце, ставни прочно заколочены, дом необитаем.

Светлейшая Венеция полна неразгаданных тайн.

Гай Лэндол был одной из них.

Мы могли разговаривать молча, знали ответы друг друга. Такой теснейший контакт существовал у меня лишь с Ириной, а теперь ее место занял прекрасный незнакомец, о котором к вечеру третьего дня я знала все…

Или почти все. Не считая одной страшной тайны, спрятанной, как в ящике Пандоры, в туманных переулках его души. Разгадав этот секрет, можно проститься с рассудком.

Все участники ежегодного паноптикума подразделяются на три основные группы. Первую, самую немногочисленную, составляют коренные жители островной Венеции, для них карнавал является одной из статей дохода и одновременно причиной головной боли. Большинство островитян занято в сфере обслуживания. Они являют здравомыслящее зерно происходящего массового помешательства, его стабилизирующий фактор.

Вторую, основную часть представляют собой праздно шатающиеся гости, стекающиеся в обезумевший на время город со всех концов света. В зависимости от материального благополучия и желания они являются зрителями и хроникерами преображения либо же его непосредственными участниками. Арендуют предлагаемые в отелях костюмы и маски, присутствуют на многочисленных традиционных балах.

И, наконец, третья, обособленная каста сильных мира сего. Заболевшие карнавалом богатые эстеты и ценители красоты, состоящие в закрытых ассоциациях и клубах, участвующие в подобных перформансах по всему миру и тратящие баснословные средства на фантазии знаменитых мэтров от кутюр на дизайн и пошив костюмов, с каждым разом все более изысканных.

За ними из года в год сохраняются номера в лучших отелях города. Резервируются места на публичные и закрытые балы. Именно они являются лицом и душой карнавала, его движущей силой, его иконами, без которых само существование феерического и мистического действа окажется бессмысленным.

Гай принадлежал к этой касте.

Сопроводив его на прием в «Папавафа», переместившись на следующий вечер в легендарный «Даниэли», продолжив костюмированное веселье на прогулке в гондолах по бесчисленным тенистым каналам, я наблюдала особый ритуал общения посвященных. Казалось, мой спутник знал абсолютно всех собравшихся участников праздника, вне зависимости от того, надеты на них маски и костюмы. Чуть позже, устав от лицедейства и грациозных поз, аристократы сменили фантастический наряд на привычный для приемов смокинг или коктейльное платье, оставив на лице лишь намек на таинственность, провоцирующую на сомнение полумаску.

Принадлежность к особому, другому миру выдавала Гая с поличным. Он и тайна были неразделимы как брат и сестра, с первых минут знакомства я заблудилась в лесу подобно Гретель, следуя рассыпанным лже-Гензелем крошкам.

Умело расставленная ловушка захлопнулась.

«Я скрылся под одеждой и маской клоуна. Мои мысли, намерения, действия неожиданны. Я умею постоянно перевоплощаться и со смехом делать то, что многим может показаться запрещенным и непристойным. Любить, не любя….» – сказал невенчанный король Венеции, ее великий и бессмертный певец 19 .

19

Речь идет о Джакомо Казанова.

Так кем Гай был тогда?

Я не ошиблась, употребив это наречие – «тогда», потому что с течением времени его образы менялись, ощущения путались.

Уровень знания языка позволял мне без особых проблем понимать его, мои же попытки выразить чувства, напротив, вызывали у Гая снисходительные улыбки. Он повторял:

– Я читаю ответы в глазах, ну а если они касаются губ, то я испытываю истинный восторг, вне зависимости от правильности построения или выбранной формы глагола. Твои ошибки прелестны!

Его голос и слова наполняли сердце блаженством, и я полностью забыла об осторожности. Гай умел искушать.

Помню ожоги от пристальных взглядов престарелых масок и молодых див, брошенных на меня в моменты знакомства, леденяще-пронизывающих, оценивающе-уничтожающих. На приемах Гай всегда держал мою руку и не обращал внимания на страдалиц.

Как мне не хватало в тот момент утраченной защиты! Но исполнившееся желание лишило способности рассуждать, оно требовало все большего наслаждения.

Разум оглох и не слышал шепота интуиции. Да и откуда взяться опасности в праздничном, ликующем городе?

В образе Гая все казалось восхитительным, провокационным и тем более желаемым. Раньше несколько деталей меня бы сразу насторожили, а тогда лишь добавили загадочности к портрету. Странная полузеркальная оправа и золотое кольцо на правой руке. Он постоянно крутил его, словно украшение натирало палец.

В один из вечеров он, предвосхитив мой вопрос, снял очки и предстал во всей красе. За зеркальным стеклом пряталось бельмо.

Я все поняла без слов, когда заглянула в здоровый, внезапно увлажнившийся слезой глаз, в то время как второй остался сухим и мертвым, словно зашторенное окно.

Гай опустил голову, его губы дрогнули в благодарной улыбке.

– Видела бы ты меня год назад. Чудовище с мерзкими бельмами, зрение упало практически до нуля, я не мог водить машину, да что говорить, я не мог существовать в обществе, не испытывая омерзения к отражению в зеркале.

Панический страх перед врачами заставил до последнего момента откладывать операцию. Мама страдала гемофилией и погибла из-за невинного хирургического вмешательства. Теперь я жалею, что не решился раньше… Если бы не глупая фобия, то, сидя рядом с такой красавицей, я бы не смущался.

Его губы растянулись в улыбке, обнажив белоснежные зубы.

Невольная мысль: «Ты сильно лукавишь», – промелькнула в голове и была незамедлительно прочтена собеседником.

– Я не льщу себе. Что греха таить, женщины испытывают ко мне влечение, жалость к слепцу лишь укрепляет его, и кто-то другой, будь он на моем месте, не преминул бы воспользоваться их расположением. Но я-то видел свое истинное лицо! Клоун-урод!

– Осталось сделать последнее усилие, операцию, и вся мостовая будет усеяна осколками наших сердец.