Сказки темной Руси
Шрифт:
Провалился Евпатий обратно в сказку. Встал, ощупал себя: жив, здоров, в теле плотном да в разуме добром. Огляделся кругом: нет нигде ни дружины его, ни лошади белой. Осерчал, надел шапку Лешего на свою голову. И оказался вновь в реальном мире рядом со своей сотней верной да с кобылой боевой Зорюшкой. Хмыкнул от удивления богатырь и снова снял шапку волшебную. И опять оказался у сказочного болота наш Коловратий несмышленый, избушкой на курьих ножках заговоренный.
Десять раз шнырял туда-сюда могучий русский богатырь, а на одиннадцатый раз устал, да и в понятие вошел, что перед ним встал выбор велик: либо
И стало казаться богатырю, что лошадь белая на него пустыми глазами смотрит, и сотня семисотенная какая-то неживая вся, а бесчувственная, аки солдатики деревянные – как поставил, так и стоят, не шелохнутся.
«Или просто сильно хотят со мной уйти: стараются, строй держат?» – подумал.
– А-а-а! – закричал от отчаянья Евпатий Коловрат и сдернул с себя шапку в последний раз. И ушел в свой мир навсегда, туда, где монгол до сих пор покоя русским людям не дает, туда, где баба Яга вредности честному путнику чинит, где Леший на малых детушек страх наводит!
А что лошадь? Белая лошадь и поныне по рязанским заброшенным кладбищам гуляет, ищет хозяина своего, плачет. Иди-ка ее поищи! А коль домой не вернёшься, значит, тебя сотня богатырская срубила, и лежать тебе на дне болота. Нам не сыскать!
А ты спи, Егорка,
ведь по свету долго-долго
сказке сей носиться!
Говоришь, тебе не спится?
Жила-была Поляница удалая. Вот крутится она у печи – хочется ей калачи, а как испечь их – не знает. Надобь девку-чернавку звать на помощь. Звала, звала, а дека то и нейдёт. А в животе урчит – брюхо жрать просит.
– Сперва надобь за водицей сходить, – слышится голос из-за печки.
– Ну надобь так надобь, – соглашается Поляница и берет коромысло.
Вода нанесена.
– Теперь надобь за мукой к Лешему идти, – слышится голос из-за печки.
– Ну надобь так надобь, – соглашается Поляница, хватает котомку и прется к Лешему.
А Леший то недурен, погнал он бабу русскую в лес за хворостом – в обмен на муку.
Хворост собран, а мука до дому едет в котомке у девки-воина.
– Надобь к бабе Яге идти за дрожжами, – слышится голос из-за печки.
А баба Яга то недурна, погнала она бабу русскую за русским духом. Принесла Поляница бабе Яге Ивашку-дурака, кинула на пол, дрожжей требует. Ну вот и дрожжи есть.
– А воды тёплой нету, надобь печь топить, – слышится голос из-за печки.
– Ну надобь так надобь, – соглашается Поляница, встаёт, идёт за дровами.
Дров нет, надобь берёзу валить, на дрова её пилить. Но дурное дело не хитрое! Берёза завалена, чурки напилены, дрова нарублены, печка жаром горит – играется, воду в котелке греет. А как вода согрелась, так дрожжи в чашке распарились. Пора печь кренделя!
– Тесто пресно невкусно! Надобь яичко из-под курочки достать да маслица справить у бабы Нюры, – слышится голос из-за печки.
– Ну надобь так надобь, – соглашается Поляница, берёт палицу стопудовую
и шагает до бабы Нюры.Нюрка как увидела вдалеке красавицу, то наперёд для ей и выставила молока парного да корзинку яиц, а еще и маслица коровьего. Захапала Поляница оброк, поклонилась низко-низко и бегом к себе – сдобу стряпать. Тесто замесила, села, ждёт.
– Надобь чтоб тесто поднялось у тепле, – слышится голос из-за печки.
– Ну надобь так надобь, – соглашается Поляница, ставит тесто в тёплое место на печи, села, ждёт.
Час ждёт, другой ждёт, третий… А желудок пуще прежнего буянит, житья хозяйке не дает! Но тут и тесто подошло.
– Надобь кренделя лепить, да восьмёркой – на их французский манер, – слышится голос из-за печки.
– Ну надобь так надобь, – соглашается Поляница, встала у стола, лепит кренделя восьмёркой – на их французский манер.
Налепила, на противень выложила и противень в печь кидает. А как кренделя зарумянились, так достала их да в рот несёт.
И тут из-за печи выходит девка-чернавка, лыбится и моргает загадочно:
– Ну вот, госпожа, нынче ты не только копьем метать можешь, а и сама себя прокормить научена, – и низко кланяется.
Взбеленилась Поляница удалая:
– Моё дело, – говорит. – Копьём махать, а не на брюхо младые годы тратить!
Достала баба-воин меч булатный. Хрясь! Ан нет, передумала. Хвать девку-чернавку за волосы и давай её по полу тягать.
Ай люли, люли, люли,
надоели нам черви,
что в животике сидят,
есть да питеньки хотят.
Затеяла поляница удалая битву тяжкую, порубала она змея лихого, да и домой отправилась. А дом недалече – за шестою горкой. Два шага, три шага и вон она – деревенька малая. А та избушка, что ветшее всех – отчий кров. А в избе отец с матушкой ждут не дождутся свою дочь Былинушку! Ан нет, дождались. Влезла она кое-как в перекосившуюся дверь, поклонилась родителям до самого пола и говорит:
– Здравствуйте, отец мой да матушка! Красна ль пирогами хатушка? Зарубила я чудище злое, завалила змея дурного о семи головах, о семи языках, о семи жар со рта, два великих крыла. Отлеталась гадина, пахнет уже падалью.
А матушка ей отвечает:
– Не красна изба углами, не красна и пирогами, а вся рассохлась да на бок.
– За наскоком наскок! – не слушает её дочушка. – То монголы прут, то татары, а хату скоро поправим. Ты прости меня, мать, что пошла я воевать; ты прости меня, отец, что у вас не пострелец, а сила, сила, силушка у дочери Былинушки!
Зарыдала тут мать, зарыдал отец.
Старый, старый ты козел,
сам Былиной дочь нарёк.
Как назвал, так повелось:
она дерётся, ты ревешь.
Сейчас помолится,
за меч и в конницу!
Эх, поела поляница прямо из горшка деревянной ложкой, поклонилась родным и вышла из хаты – новые подвиги выискивать. Так шлялась она, металась всё по войнам, да по битвам и поединкам с могучими, сильными, русскими богатырями. А к сорока годам притомилась от походов великих, от боев тяжких. Села у Ильмень-реки, пригорюнилась, плачет: