Сказы

Ванятка меж тем рос да рос и думу свою не терял, может потому еще так завлек его ткацкий станок: ведь Лукерья-то обещала показать потайную серебряную нитку, но все ей недосуг. Уж лучше бы не сулила! Ванятка и пристал к ней: покажи да покажи. А она-то: дескать, дома забыла, то завтра приходи, то подожди, вырастешь — узнаешь. Ох, и надоело же пареньку ждать!

Вот раз ушла Лукерья обедать, а Ванятка — шмыг к ее станкам, к ящикам с початками . Благо никого нет поблизости, он и давай перебирать непочатые шпули. Долго возился, вовсе забыл, что скоро Лукерья с обеда придет. А Лукерья тут как тут.

— Ах ты, прыток поскакун! Что мне набедокурил! Ведь за пряжу Иванчиков сгребет с меня втридорога! Вот я тебе!

Так и не увидел Ванятка серебряной нити. После-то Лукерья сказывала, чтоб зря-то он не рылся в ее ящиках, все равно-де ничего там не сыщет. Унесла она свой потайной моток с фабрики, в секретном месте соломой затрясла и лишь тогда ту нить обратно принесет, когда над фабрикой другое солнышко взойдет.

Пришлось отступиться Ванятке. Однако не мог он забыть про ту ниточку.

Раз возьми, да и скажи паренек одному мастеру, что охота ему научиться ткать. Мастер Порфирий Палыч пристально пригляделся к парнишке.

— Так что же, только чтобы после не каяться.

А Ванятка ему пословицей:

— На работе тот кается, кто дела пугается!

Это мастеру больно понравилось. Поставил он Ванятку в ученики под руки к матери. И пошло у Ванятки дело. И ткать-то ткет, а сам слушает, что ткачи промеж собой говорят. По вечерам да по воскресеньям с книжками в рабочую школу бегает.

А там после уроков стали все чаще да чаще собираться рабочие люди своей же фабрики. Двери запрут и потихоньку речи ведут о революции, под царя и фабриканта прямо-таки пороховую бочку подкатывают. Ванятку не выдворяли — паренек надежный. Наслушался Ванятка речей, стал призадумываться. Хоть и молоденький, а в голове мысли кипят, в сердце гнев разгорается. Выходит: ткачи-то у станков по семи потов спускают, а хозяин кладет денежки за их труд в свой карман! И так везде. Закон дозволяет фабриканту обворовывать рабочих! А законы пишет царь.

Прошло не мало времени. Раз управляющий-то увидел Ванятку с книжкой и подбоченился.

— Это что же вы, свет Иван Петрович, как ни погляжу, все читаете да пишете, когда только вы свободно дышете? Уж не управляющим ли заместо меня садиться собираетесь?

Ванятка-то боек стал, за словом в карман не полезет.

— Нет, свет Федорыч, пока что не собираюсь, а там видно будет. Прежде чем другими править, нужно научиться самим собой управлять.

— Вон ты какой игольчатый. Зря хозяин школу-то затеял, себе и другим на пагубу. Вон на реке Лене из-за книжек что стряслось, слыхал?

— На Лене аукнулись, на Волге могут и откликнуться, — сказал и пошел Иван Петрович.

Тут поскорости война загремела. Пошла, покатилась по селам, по городам, со слезами, с причитаньями, с горем да с бедами. Печаль-тоска всю землю заполонила. Не было бы людскому горю ни дна, ни меры, если бы не революция.

От царя-то и копии не оставили. Вся романовская шайка, вместе с плеткой и нагайкой, в помойну яму полетела, ни дна ей, ни покрышки! Красильщикову пришлось распрощаться со своей фабрикой. Управляющий, верный пес хозяйский, по требованию рабочему, снял фабричные ключи от ворот, от денежных шкапов, от всех потайных сейфов со своего плетеного пояса, положил на стол перед Иваном Петровичем Локтевым в фабричном комитете. Прошипел на прощанье:

— Надолго ли увольняете, новые хозяева? Ваше царствие недолговечно. Все развалите, все разрушите в един год.

Все по-новому, по-советскому пошло. Не пугают ткачей ни голод, ни холод, ни разруха. Выстоим, одолеем! Началась гражданская война, загрохали пушки со всех сторон.

Какая жизнь — такие и песни. У фабричных ворот поют:

Слышишь, товарищ, война началася, Бросай свое дело, в поход собирайся!

Не чужое отнимать шли наши рабочие и крестьяне. Отстаивали свое кровное, волю, новую жизнь, советское отечество.

По первому зову Ленина Иван Петрович повесил за плечо холщевик с сухарями, простился с отцом, матерью, с фабричными товарищами и ушел на фронт. Многих с фабрики увел за собой…

Участвовал Иван Петрович в знаменитых походах и на Колчака, и на Деникина, и на Врангеля. Уж война давно отгремела, всех буржуев и их наемников — доморощенных и заморских — вымели за порог. Наши, кто остался в живых, те давно дома, а Ивана Петровича нет как нет. Верно, — вести-то доходят, по слухам, он жив-здоров. Хоть не больно часто, но все-таки письма шлет матери, родне, друзьям на фабрику.

— Над книгами сидит наш Иван Петрович, наверстывает, что смолоду упущено, — так рассказывали, кто бывал у него в гостях в Москве.

Да и то сказать, без большого знанья какой же ты строитель новой жизни? Кто за тобой пойдет? И далеко ли ты поведешь народ?

Все осилил Иван Петрович, от рабфака дошел до промышленной академии. Заветная мечта теперь у него в крепкой горсти, диплом в кармане. Принимай, Иван Петрович, под свое начало уж не роту, а поболе.

Работы у всех впереди непочатые горы, у коммуниста тем паче. Просился Иван Петрович, чтобы послали его за командира на его родную фабрику. Уважили.

Приезжает на свой комбинат текстильный. Годы-то были трудные. Как раз тогда нэпачам твердо сказали: стой, хватит хапать! Стали их осаживать, потуже приарканивать.

А после разрухи разве за един дых подымешь этакую махину в полный рост? Прошел по родным корпусам молодой рабочий директор Иван Петрович.

В новых корпусах много широких станков — в спячке, скучают по заботливым рукам, ждут не дождутся, когда придут к ним ткачихи. В старом корпусе считанные две сотни станков отдыхают с двадцатого года, пыли на них — хоть репу сей. А станки все знакомые, родные!

Вот за этой «четверкой» мать ткала, на той работала Лукерья Терпигорьевна, а вот в этом ящике он когда-то украдкой копался, искал, да не нашел потайной лукерьин моток. Кажись, вчера все это было. Но сколько нового в жизни с тех пор!

«Где тот серебряный моток? Ведь я за ним приехал», — улыбнулся Иван Петрович. Пошел дальше.

Начинал он большое дело с малого. Строил новую школу при фабрике. Не мелкие гроши, а огромные рубли советское правительство дало на ученье.

Хлынула веселая молодежь к нему в школу изо всех слобод рабочих, из сел, деревень ближних. От школы — широкая тропа к высоким фабричным корпусам. Не через неделю, не через две, но пришел он, тот желанный день: ни одного незанятого станка не осталось в новых корпусах.