Скитники

Оживление в голове колонны отвлекло Лосева от воспоминаний: обоз вышел к реке Юдоме. Два дня ушло на то, чтобы напилить сухостоин, связать из них плоты. Низкое, серое небо, видимо жалея путников, так и не распахнуло свои затворы для дождя. Даже напротив – снопы солнечных лучей временами пробивались в узкие разрывы туч и подбадривали ратников своим радостным светом.

До Усть-Юдомы, откуда начинался сухопутный переход на Аянский тракт, сплавились без происшествий, с единственной потерей – на мощном прижиме один из плотов вздыбило и в воду сорвались два ящика с патронами.

Вскоре после того как отряд Лосева добрался до села Усть-Миле, стоящего прямо на тракте, из Аяна прискакали братья Сивцовы, хозяева самых крупных табунов в округе. Они были в приподнятом настроении: дружина Пепеляева уже десантировалась с двух пароходов и готовится выступить на Якутск. Им помогают обиженные купцы, кулаки, тойоны, возмущенные принудительной кооперацией оленеводы и почуявшие возможность прийти к власти эсеры.

Перед братьями была поставлена задача: до подхода пепеляевцев собрать в Усть-Миле табун из двухсот верховых лошадей с упряжью для кавалерийских эскадронов (оленей в дружине достаточно – тунгусы дали) и еще успеть развезти по трактовым станциям фураж, попутно скупая зимнюю одежду – полушубки, малицы, унты.

«И в самом деле все устраивается, – воспрял духом подполковник. – Хозяйка в тесто кладет не много дрожжей, а оно вздымается. Так и дружина генерала по дороге еще обрастет сторонниками и, как уже на Руси не раз бывало, превратится в непобедимое народное ополчение. С Пепеляевым мы всех одолеем!»

У ЭВЕНКОВ

У Корнея с Дарьей подрастало двое справных, работящих сыновей: Изосим и Паша. Старшему, Изосиму, шел четырнадцатый год, а младшему минуло восемь.

Когда дед Елисей с бабкой Ольгой ударялись в воспоминания о жизни в стойбище, в котором бабка выросла, а чуть живой от страшного обморожения дед, тогда молодой парень, впервые увидел ее, Изосим весь преображался: затаив дыхание слушал, боясь пропустить хоть слово. Он давно грезил попасть в те места и увидеть своими глазами кочевой быт оленных эвенков. Его волновало все новое. Таким уж уродился по божьему замыслу.

Изосим стал подговаривать родителя сходить проведать кочевую родню. Корней, и сам истосковавшийся по простодушным, гостеприимным родственникам, обещал, но всякий раз возникали неожиданные препятствия: у кого ветром крышу завалит, кому баню надо помочь обновить, кому дрова готовить.

Разрешился вопрос зимой и самым неожиданным образом.

В скиту, буквально потонувшем после многодневной вьюги в снегу, – пушистая заметь доходила до заостренных кончиков заплота, – вовсю отмечали святки. Парни и девушки после обеда собирались на берегу Глухоманки на игрища, на которых каждый украдкой присматривал себе пару для помолвки. Они прогуливались, барахтались в сугробах, катались с ледяных покатушек. При этом ребята нарочно опрокидывали санки на спуске и как бы нечаянно прижимались к приглянувшейся девице. Вечерами на утоптанной полянке у ворот, под приглядом старших, они водили хороводы, сопровождавшиеся кружковыми песнями. Большинство их имело поцелуйную концовку. По кругу двигались неторопливо, чтоб не нарушить запрет на плясания.

В эту самую пору к скиту подъезжал дядя Корнея – Бэюн, крепкий, несмотря на то, что ему минуло шестьдесят лет, эвенк со смуглым, прокаленным от мороза лицом. На нем чем-то инородным смотрелись опушенные белым инеем густые брови и ресницы. За спиной болталась старенькая берданка 28-го калибра. Сильно поношенная меховая парка и потертые штаны из сыромятной кожи говорили не о бедности, а о том, что этот человек просто мало придает значения своей одежде, все время и все силы отдавая работе.

Ехал Бэюн на четырех упитанных, привязанных друг к другу ременными поводками быках. На первом – сам, второй с вьюками: палатка, меховой спальный мешок, продукты, котелок, чайник. И два оленя с тяжелыми сумами соли.

Игравших на берегу как ветром сдуло: умчались в скит известить о чужаке. Бэюн тем временем, не обращая внимания на яростный лай собак, спешился, потянулся, разминая суставы, и стал устанавливать прямо у ворот свою походную палатку. Калитка отворилась, и к нему вышли бородатые мужики.

– Дорова, Елисей! Узнавал? Это я, Бэюн. Ты не ехал, сам ехал. Гостинцы привез, соль привез. Бери, видишь – много готовил, – с трудом двигая замерзшими губами, проговорил эвенк.

Елисей, признав шуряка, с радостными возгласами обнял его. Отправив Корнея за матерью, сам побежал к наставнику испросить дозволения принять гостя. Григорий посопел, но не отказал. Когда вернулся, счастливая Ольга висела на шее брата.

– Как там наши? – спросила она.

– Хорошо, много хорошо.

Кочевника провели в дом, усадили за стол. Изосим, наслышанный о бабанином брате, теперь с интересом разглядывал его. Темные, как безлунная ночь, волосы, побеленные изморозью седины, спадали на широкие плечи, отчего голова издали походила на черный чум.

Хотя Бэюн не очень хорошо изъяснялся на русском – подзабыл, но с помощью Ольги поняли, что эвенкийской родне срочно требуется помощь: оленей в их стаде косила таинственная болезнь – каждый день умирало два-три орона.

– Наши шаманы камланили – олень все равно умирай. Корней надо. Он сильный шаман, давно хорошо лечил.

Елисей с Ольгой понимали, что значит роду остаться без стада. Олень – главная опора эвенков в тайге. Неприхотливый в пище (мхи да лишайники), он к тому же и непревзойденный ходок по бездорожью. Ему не страшны ни снег, ни болотистые мари – выручают необычайно широкие копыта. Туловище северного оленя удлиненное, шея из-за густой гривы кажется непропорционально толстой, ноги довольно короткие. Все это придает оленям немного неуклюжий вид. Впрочем, при необходимости эти животные способны и на стремительный галоп.

– Все ясно – стадо надо спасать, – произнес Елисей. – Твой отец, помнится, говорил: «Жив олень – жив эвенк». Пойду к Григорию, думаю, отпустит. Ты, Корней, пока собирайся, – велел он сыну.

– Верно понимай. Мало слов сладко, много слов горько. Олень умирай – мы умирай. Олень кормит, греет, возит, – одобрительно закивал Бэюн.

– Тятя, испроси дозволение и на Изосима, – крикнул вдогонку Корней.

Выезжать следовало как можно быстрее. Для спешки была еще одна причина: Бэюн обещал топографам, работавшим прошедшим летом в их районе, пригнать к устью реки Быстрой к 15 марта шестьдесят оленей и девять нарт и оттуда везти отряд со снаряжением и продуктами на север, к Пикам – месту новых полевых работ. Эвенк дал согласие отработать в их отряде до конца сезона: управляться с оленями, кашеварить и смотреть за лагерем, когда топографы будут на съемке местности.

Через час все было готово к отъезду, но по настоянию самого же Корнея задержались, чтобы в полночь на Крещение набрать из проруби освященной воды, приобретавшей противонедужные свойства, – она понадобится для приготовления снадобий.

Груз разложили в кожаные сумы. В отдельную Корней тщательно упаковал дедовы лечебники, в которых описаны способы лечения хвороб и составы зелий, и мешочки с травами и корешками. Подпругами из сыромятной кожи крепко притянули сумы к шерстистым бокам оленей. У ездовых на спинах лежали по две подушечки – маленькие седла без стремян. Эвенк, ловко запрыгнув на своего быка, не дожидаясь, пока усядутся Корней и Изосим, повел крохотный караван, привычно оглашая округу криками «От! От!». Непривычный Изосим, пока приноровился, несколько раз падал с оленя: шкура у оленя ходит, как рубашка на теле, и он скатывался с гладкой шерсти.