Скобелев
Шрифт:
– Ну, а ты, что станешь делать, если турки наступать начнут?
И на это последовал удовлетворительный ответ.
– Смотрите же, ребята... Вы должны быть молодцами; докажите, что вы те же молодцы, с которыми я Ловец брал и плевненские редуты.
– Докажем!
– Ну, братцы, может, кто-нибудь что сказать хочет?
– Я, ваше-ство!
– выдвинулся молодой унтер-офицер.
– В чем дело?
– Выходить из траншеи через бруствер прямо нельзя. Турецкое секреты близко, они сейчас и заметят... Лучше мы с флангов выйдем и прокрадемся...
–
– поблагодарил его Скобелев...
– Не всегда только так делать можно!
– ...Ну, теперь, г. полковник, покажите им турецкую траншею и всю местность от нашего бруствера до них.
Только осторожно, из амбразуры. А унтер-офицеры потом объяснят солдатам.
– Я в первый раз в жизни вижу такой военный совет, - обратился я к Скобелеву.
– Иначе нельзя с толком делать дело. Я и тридцатого августа точно так же, перед взятием турецких редутов, поступил.
Когда мы шли назад, попался фельдфебель.
– Ну, смотри же... Чтобы все у тебя вышло чисто. Выбери надежных. Дряни с собой не бери.
– Татар позвольте оставить здесь.
Скобелев поморщился. Видимо, это предложение было ему крайне неприятно.
– Да разве ты на них не надеешься?
– Не надеюсь.
– Твое дело, только мне это куда как не нравится.
И действительно - его коробило ужасно...
– Да много их у тебя?
– Человек восемь...
– Ну оставь их... Экая гадость какая, с первого же раза недоверие показывать; а нельзя - дело рискованное, слишком рискованное...
Сегодня в нашей траншее музыка Суздальского полка. Она вместе с полком ходила еще недавно в атаки. Некоторые трубы прострелены - и Скобелев настоял, чтобы они остались такими же; как и пробитые знамена, они не должны меняться на новые...
Совсем темно уже... Мы замечаем, что туман, стоявший несколько дней и столь желательный для дела нынешней ночи, начинает рассеиваться. На небе мелькает несколько робких звезд, месяц прорезывается сквозь серебристый пар.
– Скверно...
– В десять часов нельзя начать... Нужно около двенадцати. Тогда стемнеет наверное.
Кашин, полковой командир, суетится больше всех. Обходят траншею. Солдаты, которые должны идти, уже собраны в трех пунктах. Но еще одиннадцать часов, и очень светло. Туман, как нарочно, рассеялся...
Траншея погружалась в мертвое молчание. В лицах что-то тоскливое, приуныли люди...
И не поверю я, чтобы на душе у кого бы то ни было не было жутко. Скобелеву жутко, всем жутко. "Нужно" - потому и идут.
– Ну, ребята, пора... Смотрите же - молодцами...
– слышится шепот Скобелева.
– Теперь я посмотрю, как выходить лучше, через бруствер или с флангов.
И Скобелев перебирается через бруствер. Все тихо у турок, только обычные рассеянные выстрелы... Скобелев прошел через всю линию и вошел в траншею с левого фланга ее.
– Нет, через бруствер лучше. Ну, с Богом!.. Двадцать пять человек авангарда перебираются туда. Часть отряда переходит бруствер в другом месте, остальные справа присоединяются к ним.
– Смотрите же, - дает последнее приказание Скобелев.
–
Тихо все там за бруствером. Притаились они что ли. Становимся на банкет, вперяем взгляды в даль... нет, вот они - движутся вперед смутной линией... Минуты, мгновения или часы проходят?.. Вся душа перешла в глаза и в ухо... Только видишь и слышишь, чувствуя, что внутри все замерло.
– Урра!
– неистово гремит в торжественном молчании ночи; "ура" подхватываемое зловещим рокотом барабанов и моментально вспыхивающими там ружейными залпами, выстрелами...
– Урра!
– И тут же обрывком, диссонансом доносится чей-то громкий, отчаянный стон.
Как и во всяком бое, часть отряда поддалась панике, отстала и назад лезет на бруствер со стонами и восклицаниями: "Батюшки, убили, голубчики, смерть!"
– Кого убили?
– Всех убили, всех, мы только вышли...
Другие просто молча пробираются назад и прячутся в траншею.
– Назад!
– кричат им.
Но стоны делаются еще громче. Паника, как круг на воде, разливается по траншее. Солдаты соскакивают с банкета и кучатся внизу... В это же время более мужественные действительно дерутся и умирают там впереди.
Судя по этим вернувшимся людям, нам в первую минуту кажется, что дело не удалось. Сейчас нужно ожидать атаку неприятеля.
– На бруствер, молодцы!
– бодро звучит команда Скобелева.
– Встретим их, как следует русским. На бруствер, ребята! Ружья на прицел, стрелять по команде. Дула ниже!
Несколько выстрелов слышится из нашей траншеи, выстрелов без команды, со страху, панических.
– Кто там стреляет? В своих попадет. Наши там.
– Братцы, что же вы в своих-то?
– слышится отчаянный крик за бруствером. Смятение в траншее на левом фланге сильное. На правом люди стоят молодцами.
Минуты проходят как мгновенья. Хрипло раздается команда. По всей неприятельской линии залпы. Несколько гранат уже разорвались позади нас. Вот шрапнель яркой звездой вспыхивает над нами.
– Ах, это уж не те!
– вздыхает Скобелев...
– Напрасно, - останавливает его Куропаткин.
– Правый фланг и центр траншеи в полном порядке...
Через бруствер лезет целая кучка.
– Куда вы? Трусы...
– наскакивают на них.
– Да мы раненого несем, - сурово, злобно звучит ответ.
Действительно, в суматохе слышны болезненные жалобы и в душу проникающие стоны.
Раненого сносят вниз, но в это время по траншее для подкрепления левого фланга идет рота. Ей навстречу беспорядочная кучка только что вернувшихся, объятых паническим страхом солдат, слепо, без толку пробирающихся на правый фланг. Раненый ускользает из рук носильщиков и падает на землю. Масса проходит во тьме через него. На нем суетятся, тончат его. Из-под ног всей этой массы слышатся болезненные стоны, отчаянный вопль, мольбы... Но кому какое дело! Всяк рвется скорее добраться до места.