Сколько длятся полвека?
Шрифт:
В масштабах своей армии он, командующий, определяет политическую линию. Не стопроцентно. Но свои девяносто намерен использовать до последнего. Чуть–чуть приструнить тех, кто ничего не хочет слышать, кроме: аковцы — прислужники оккупантов. В АК и впрямь каждой твари по паре…
К лондонским эмигрантским деятелям и аковский генерал Домброва не питает симпатии. Но не желает пожимать и «руку Москвы».
— Но мою–то вы пожали, господин генерал, — заметил Сверчевский.
— Во–первых, господин генерал, — Домброва разгладил красно–белую повязк [74], — я получил хорошее
Домброва выдержал паузу. Сверчевский смотрел ему прямо в глаза.
— В-третьих, питаю робкую надежду, что ваша рука не запятнана польской кровью.
— Мы с вами, господин генерал, заслужили воинские звания не на спортивных стадионах.
— У всякой армии, — возразил Домброва, — свои принципы и методы. В Армии Крайовой, например, каждый волен думать, что хочет.
— Такая армия небоеспособна.
— Разница взглядов не мешает одинаково любить мать–отчизну.
— Но снижает боеспособность.
— Чем–то приходится жертвовать. Война не исключает компромиссов. Наша беседа — тоже компромисс. Каждый прикидывает, глядя на собеседника, кого в нем больше — врага или друга? Не так ли?
Вспоминая беседу, Сверчевский размышлял: необходим водораздел между аковцами и аковцами. Между рядовыми и командованием. Между командованием, находящимся в Польше, и тем, что сидит в Лондоне. Между АКиНСЗ, ЗВЗ [75]…
Поэтому, дорогие мои коллеги из культпросветуправления, из информации, я намерен беседовать с каждым польским офицером, который пришел из лесу, с хуторов, далеких фольварков, со всяким, кто воевал или отсиживался, ожидая своего часа. Кто, повинуясь оккупационной привычке, предпочтет прийти ночью, назовет вымышленную фамилию, слегендирует биографию…
Я ценю выпускников советских офицерских училищ, где готовят поляков — командиров пехотных, танковых, артиллерийских, авиационных подразделений. Вижу, сколько делают для нас советские офицеры [76]. Но нужны командиры полков, дивизий, корпусов. Крайне желательно, чтобы они говорили по–польски, не заглядывая в карманный разговорник.
В пропахшем нафталином мундире с погонами майора, с крестьянской торбой пришел Михал Касея.
Генерал разглядывал гладко выбритого, коротко остриженного майора, утратившего армейскую стать. Майор, не выказывая робости, разглядывал генерала, вид и имя которого ему ничего не говорили. Касею смутила необычность штаба, стулья, сваленные в кучу. Еще больше — первые вопросы генерала: сын, жена, где перемогались в годы оккупации?
Касея ждал расспросов о прежней службе. А тут — о семье.
Он рассказал, что сын работает на мельнице, жена — в конторе. Сам же, подобно многим польским офицерам, жил под чужим именем, по подложным документам. С партизанами связи не имел. В тридцать девятом командовал батальоном.
Вопроса: почему не партизанил? — не последовало.
Зато к кампании тридцать девятого года генерал непрестанно возвращался.
— Из крупнокалиберного пулемета по «юнкерсам»? Не от хорошей жизни.
— Да, — подтвердил, словно винясь, Касея, — не от хорошей. Мало зениток. Мало истребителей.
Следующий вопрос застиг Касею врасплох: какие офицеры лучше — служившие в австро–венгерской
или в старой русской армии?Те, что из австро–венгерской, пожалуй, уместнее на штабных должностях, из русской — на строевых.
Сверчевский возбужденно потер руки.
— Так и предполагал.
Теперь вопросы обрушивались со стремительностью водопада, и мужицки обстоятельный Касея едва успевал собраться с мыслями.
Почему в тридцать девятом был слабый приток добровольцев? Скоротечность кампании? А сейчас? Куда прибились бывшие подхорунжие? В деревню, в ремесло. Пойдут ли к нам? Где скрываются бывшие офицеры? Конспирация, третьего не знают? Снова: пойдут к нам? Снова: поверят — пойдут. Трудно убедить? Нелегко–Иногда Сверчевский что–то записывал, пристроив блокнот на биллиардном сукне. И опять: вопрос — ответ, вопрос — ответ.
— Бронек, — позвал Сверчевский адъютанта, — полковника Нарбута ко мне.
Через пять минут звякнул шпорами начальник штаба полковник Нарбут. Выглядел он браво, имел славное партизанское прошлое [77]. Но штабная деятельность не относилась к его сильным сторонам.
Сверчевский представил друг другу полковника и майора.
— Майор Касея поступает в распоряжение штаба. Вы жаловались, Нарбут, не хватает карт, неточные. Майор послужит живой картой Любелыцины. За время оккупации исходил ее вдоль и поперек.
Сверчевский остановил их, уходящих, в дверях.
— Дайте товарищу Касее, — он сделал ударение на «товарищу», — «виллис», оформите приказом краткосрочный отпуск… Надеюсь, вы, майор, увидитесь не только с женой и сыном, но и кое с кем из прежних сослуживцев… У вас есть награды?
— В двадцатом году…
— Возвращайтесь, пожалуйста, при орденах. Предстоит закладка памятника в честь Красной Армии. Польские офицеры с боевыми наградами украсили бы торжество…
Он проснулся среди ночи с внезапно ясной головой.
«Чепуха, чушь сплошная. Гожусь ей в отцы. Меня эа глаза называют стариком. Верно называют… Давно не писал Нюре… Седина в голову, бес в ребро. Седина — не про меня…»
Ему стало смешно.
«На старости лет. Сдурел. Она же крутит роман с Бронеком».
Мысль об адъютанте Бронеке его успокоила, и он уснул.
Утром Бронек был откомандирован в парашютный батальон, а подофицер Влада Пехоцкая, занимавшая должность плутонового [78], прикомандирована к управлению армии.
Началось это на Украине.
Зам по тылу, заметив нерадивость генеральского повара, решил, что девушка с этими обязанностями справится лучше. Пехоцкая, наслышанная о суровом генерале, отнекивалась изо всех сил.
Генерал оказался не зверем. Усталый, пожилой человек. И беспомощный. Вечером чаю для него не вскипятят. Он не спеша чистил сапоги, но не видел, что ему дают на завтрак. Когда не было ужина, безропотно отправлялся в постель, допоздна лежа с книжкой.
Влада посмотрела, что читает генерал. На стуле, придвинутом к кровати, лежали Чехов и Лермонтов. О русской литературе у подофицера Пехоцкой представление было отдаленное. Зато она твердо знала: раз поручено, надо заботиться о генерале. Не обязательно ему вечером доедать холодные остатки от обеда.