Сколько стоит корона

Что бы Эйрих ни желал ответить на это, он не сумел этого сделать -- они выехали на площадь перед храмом Всевышнего, и королю пришлось сосредоточить все свое внимание на приветствиях святых отцов -- к огромному удовлетворению Дойла, который уже успел пожалеть о неосторожно вырвавшихся словах.

С другой стороны -- разве он не сказал правду? Если бы он был уверен, что леди Харроу не испытывает к нему ненависти за то, что на его руках кровь врагов Стении, и отвращения за его уродство, он не колеблясь предложил бы ей брак. Если Эйрих хотел это услышать -- на здоровье, пусть радуется полученному ответу.

И Дойл выбросил этот разговор из головы, тем более, что у него была значительно более насущная тема для размышлений -- после праздников он планировал вернуться к обсуждению единой монеты Стении, и, учитывая значительно поредевший совет, решение могло быть положительным. А значит, весна будет трудной: милорды не будут рады расстаться с таким удобным источником личного дохода и будут сопротивляться изо всех сил, страну придется наводнить проверяющими, в столице нужно будет расширить чеканный двор. И придется поторопиться, чтобы к осеннему сбору налогов система заработала, как должно.

Погрузившись в подсчеты необходимых затрат и составление мысленного списка необходимых действий, Дойл почти не заметил окончания церемонии и возвращения в замок, равно как и всех попыток Эйриха вернуться к разговору.

У себя в комнате он потребовал обед, и принялся свой список и план переносить на бумагу. Проблема была одна и заключалась она в высоких затратах. Не меньше четверти годового поступления денег в казну придется отдать на реформу -- а значит, на чем-то придется экономить. Положим (Дойл решительно вычел из получившейся суммы треть), часть он сумеет оплатить не из казны, а из собственных средств -- ремонт замка Дойл как ждал последние лет пять, так подождет и еще год. Какую-то лепту придется внести храму (исходная сумма уменьшилась еще немного), но на большой взнос рассчитывать не приходилось -- храм отлично умел притворяться неимущим, когда дело доходило до помощи короне.

Возможно, что-то удастся стрясти с банкиров и ростовщиков -- они дорожат своими деньгами и не захотят подвергать их риску, скорее уж заплатят. К сожалению, даже при таком раскладе на казну ляжет непростое бремя. Дойл недовольно отложил перо, стер с пальцев чернила и задумался о том, чем жертвовать.

Будь его воля, он просто на год прекратил бы все пиры и увеселения, равно как большие и малые охоты -- сэкономленных средств с лихвой хватило бы на все необходимое, включая наем и обучение проверяющих и увеличенное жалования для солдат им в охрану. Но Эйрих и совет никогда на это не пойдут. Уменьшать финансирование армии было нельзя -- пусть Остеррад и успокоился, границы нельзя было назвать совершенно надежными. Легче всего было бы прикрыть часть школ -- но их было жалко уже самому Дойлу.

Разумеется, всегда можно было поднять налоги -- однако это был плохой вариант. Налоги оставались неизменными уже четыре года, и крестьяне в провинции только-только начали чувствовать стабильность.

К тому моменту, как Джил шепотом сообщил, что пора собираться на пир, Дойл так ничего и не придумал, поэтому его настроение упало окончательно, и он едва не сорвался на мальчишке -- но удержал себя в руках, разве что обругал за криворукость, когда тот подлил в медную ванну слишком много горячей воды.

Наконец, одевшись, Дойл велел:

 -- Пойдешь со мной. Развлекайся как хочешь, но следи за моим кубком.

 -- М-милорд, вы опасаетесь, что вас могут отравить?
– - уточнил Джил.

 -- Нет. Опасаюсь, что меня могут напоить. Так что смотри в оба -- даже за королем.

Он не стал добавлять: "Особенно за королем", -- хотя именно это и подумал.

От обычного пира этот отличался разве что антуражем -- под потолком зала были развешаны медные лики солнца, а в центре перед столом установили огромную чашу, в которой постепенно разгорался огонь. Вокруг пока неторопливо сновали ряженые в красное шуты, придворные -- тоже в основном в красном -- столпились кучками у столов, поглядывая не без жадности на выставляемые слугами блюда.

Дойл -- в черном, а не в красном, -- как обычно привлек внимание своим появлением: на время все разговоры затихли, а кучки переформировались так, чтобы дать Дойла возможность пройти к своему месту, ни с кем лишний раз не заговорив. Единственным исключением был выросший у него на пути Кэнт. Махнув своей ручищей, он радостно провозгласил:

 -- Да светит тебе солнце, принц!

Дойл скривился, но ответил:

 -- И тебе, лорд.

Кэнт расхохотался низким смехом и уже тише спросил:

 -- Ты так и не полюбил все эти пирушки, Торден?

 -- Я люблю пирушки, -- ответил Дойл, -- те, которые проходят у костра, в компании людей, готовых умереть друг за друга. А не с этими свиньями.

Кэнт снова засмеялся:

 -- Я тоже порой скучаю по тем добрым временам. Не думал никогда опять рвануть на север?

Дойл хмыкнул:

 -- Да кто мне даст. Я уже не младший принц, который может делать, что ему вздумается. Да и ты, Кэнт, давно уже не третий сын, которому наследство не светит.

Здоровяк погрустнел -- не только из-за упоминания об отце и двух старших братьях, погибших на войне с Остеррадом, но и из-за намека не лежащую на нем ответственность.

 -- Умеешь ты все испортить. А как хорошо было быть просто Стиви, на которого всем плевать.

 -- Не тот ли самый Стиви то и дело ныл, что после войны ему можно будет сразу топиться, чтобы только не подохнуть с голоду?
– - отозвался Дойл. Кэнт состроил обиженную рожу и отошел, а Дойл обернулся -- как раз вовремя, чтобы встретиться взглядом с леди Харроу и преисполниться желанием немедленно последовать старому совету Стиви Кэнта и утопиться.

Она сегодня не была вдовой -- в праздник солнечного поворота траур оставляли, это было время торжества жизни, на котором не было места смерти. На ней было красное платье с тонким черным кантом, и оно оттеняло ее белую кожу. Волосы не были спрятаны под вдовий убор, а только сколоты наверху и забраны нитками жемчуга. Дойл почувствовал, что у него шумит в ушах.

Не задумываясь и не сомневаясь, леди Харроу подошла к нему и сделала низкий реверанс, а потом негромко произнесла -- не то обращаясь к Дойлу, не то к самой себе:

 -- Я никогда не знала вашего имени, милорд, а сегодня случайно подслушала. Торден...
– - Дойл не любил это обращение, но он был готов забыть об этом, потому что ее губы произнесли его имя удивительно приятно и мелодично.

 -- Я...
– - ему пришлось сначала сглотнуть, чтобы заговорить, -- я надеюсь, что ваше самочувствие улучшилось.

 -- Вы знали, что мне нездоровилось, милорд?

 -- По долгу службы я стараюсь знать обо всем, что происходит в стране, -- ответил он.

 -- Даже о таких пустяках?
– - она улыбнулась и заметила: -- Я думала сообщить вам, что на время оставлю двор, но не сочла это уместным.