Сколько стоит корона

Дойл приоткрыл один глаз и снова сказал:

– - Болван. Подай воды и чистой ткани.

– - Я сделаю...

– - Сам, -- Дойл действительно выпрямился, наклонился над тазом и тщательно смыл со щеки кровь, ощупал внушительный -- большего размера, чем показалось вначале -- рубец, и поморщился, невольно думая, что ему только шрама на роже не хватало, чтобы окончательно и бесповоротно возглавить список главных уродов королевства.

Мальчишка оттащил таз и откуда-то из глубины комнаты сказал:

– - Я, милорд, не беспамятный. Помню, что не лорды разряженные, и не Его Величество, а вы услышали мои вопли о справедливости. И вы мою мать с костра сняли.

– - Замолкни, -- велел Дойл резко, -- хватит пустой болтовни.

Он снова откинулся на кровати, положил одну руку под голову и тяжело выдохнул. День только начался (еще до обеда было больше часа), но уже вымотал его очень сильно. Леди Харроу -- безумная отважная женщина, из прихоти подвергающая себе смертельной опасности -- вставала перед его внутренним взором, стоило опустить веки. И брат в белом шитом золотом камзоле, стоящий среди рукоплещущей и рыдающей от счастья толпы. И почему-то крики той же толпы, проклинающей его самого. Последнее было смешно -- когда его заботила любовь черни? Он делал то, что должен был делать -- и однозначно не ради того, чтобы грязные тупицы вдруг исполнились к нему любовью, а чтобы сберечь трон Эйриха и сделать Стению еще более великой, чем она была при их отце. Теперь уже, наверное, не получится.

Предаваться тягостным мыслям Дойл позволил себе недолго -- меньше получаса, после чего с помощью Джила обмыл лицо, руки и грудь, переоделся и спустился в малый пиршественный зал. Там уже собрались почти все придворные, оставшиеся в столице. Трое из пяти членов сильно прореженного королевского совета, несколько мелких лордов с женами и дочерьми, казначей, неожиданно -- Майла Дрог, причем одна, и, разумеется, леди Харроу. Короля еще не было, но, судя по шепоткам, ждали его с минуты на минуту.

Лорды не встретили Дойла ни проклятиями, ни обвинениями -- но смотрели так же, как и чернь: зло, с ненавистью. И расступились перед ним быстрее обычного.

– - Лорды, доброго дня, -- не без удовольствия сообщил Дойл собравшимся, вынуждая их всех кланяться и отвечать на приветствие. Леди Харроу поднялась из низкого реверанса первой и первой же (собственно, единственной) подошла к нему.

– - При других обстоятельствах я сказал бы, что рад вас видеть, леди Харроу, -- произнес Дойл, на миг-другой забывая обо всем, заглядевшись в глубину ее глаз.

– - Вы поранились?
– - спросила она, ее пальцы дрогнули, и Дойл позволил себе приятную мысль о том, что она хотела бы коснуться его лица.

 -- Случайность, -- он повернул голову так, чтобы царапину было хуже видно. Леди Харроу нахмурила брови:

 -- Лучше показать лекарю и наложить повязку.

 -- Не думаю, что это необходимо. Но благодарю за внимание, леди, -- он поклонился ей, пряча улыбку.

А потом во всем великолепии появился Эйрих. По его лицу нельзя было предположить, что он провел тяжелую ночь и всю первую половину дня ездил по городу, рискуя каждую минуту вдохнуть ядовитый воздух, пропитанный смертью. Он был горд, свеж и улыбался так светло, словно встречал гостей на радостнейшем из пиров.

Все взоры тут же обратились к нему, по рядам придворных прошел тихий вздох. Эйрих поднял руку и широким жестом обвел зал.

 -- Прошу к столу, леди и лорды. Прошу к столу, мои друзья, разделяющие со мной тяготы этого испытания.

Дойл еще раз поклонился леди Харроу и подошел к брату, встал у него за спиной.

 -- Я не могу встречать вас с радостью, -- король покачал головой, -- но встречаю со всем радушием и всей искренностью, которыми меня наделил Всевышний. Он не оставит нас в этот горький час и прольет на нас свет своего благословения. Да будет сиять нам солнце, -- Эйрих сел за стол, и постепенно его примеру следовали остальные.

Чтобы разорвать повисшую тишину, слишком явственно наполненную благоговейным восторгом, Дойл негромко сказал:

 -- Вы могли бы произносить речи вместо святых отцов, дорогой брат.

Эйрих, к сожалению, отлично угадал за едкой фразой все беспокойство и все напряжение Дойла, потому что вместо обычного призыва быть добрее к людям сказал:

 -- Ее благоразумие оказалось меньше упрямства.

Дойлу не нужно было ловить его взгляд, чтобы понять, о ком идет речь.

 -- Почему ты не вывез ее силой?

Ответ на этот вопрос было дать трудно. Дойл подвинул к себе блюдо с олениной, отрезал шмат мяса и постарался сделать вид, что полностью сосредоточился на его поглощении. Эйрих не поверил и повторил свой вопрос:

 -- Почему?

 -- А почему не вывез тебя? Готов спорить, даже такой искусный мечник как ты не устоит против десятерых теней, -- спросил он.

Эйрих дернул углом рта.

 -- Кто бы мог подумать, что ты...

 -- Будь любезен, дорогой брат, займись обедом, -- прервал его Дойл. Эйрих последовал его совету.

От вечерних пиров и веселья было решено отказаться -- скромные обеды больше подходили ситуации и были удачнее с точки зрения безопасности.

Объехав вечером город еще раз, Дойл установил комендантский час. Болезни было все равно, в какое время находить своих жертв, но полупустой город опаснее оживленного. Как только схлынет первая волна ужаса, появится вероятность погромов -- и Дойл желал бы оттянуть их наступление как можно дальше и сделать все возможное, чтобы суметь взять ситуацию под контроль.

Наутро было объявлено, что всем жителям Шеана -- больным и здоровым, лордам и простолюдинам -- под страхом ареста запрещается покидать свои дома с девяти вечера и до шести утра. Город наполнился закованными в прочные доспехи стражниками, молчаливыми тенями в серых одеяниях и, конечно, лекарями с закрытыми лицами и с корзинами трав и всевозможных инструментов, напоминающих арсенал палача.

Глава 27

В темном и душном, несмотря на холод, складе, воняло настолько отвратительно, что даже стойкий организм Дойла взбунтовался и отреагировал рвотным позывом. Это была не просто вонь испражнений, пахло гнилью, смертью, а слишком резкие пахучие травы, висевшие всюду пучками, не только не перебивали, но даже усиливали эти запахи. В этот раз никто не попытался забить Дойла камнями -- на него словно бы не обратили внимания, и он спокойно прошел внутрь.

Людей было слишком много -- они лежали тесными рядами, а кое-где едва ли не кучами, похожие на сваленные в общую яму трупы после битвы. Но эти кучи дышали, кашляли, блевали и стонали от боли.