Скопин-Шуйский. Похищение престола
Шрифт:
— Странно, — удивлялся Бучинский.
Король не преминул заметить:
— Я предлагал вашему свату Власьеву достойную пару для царя, богатую, знатную, так он предпочел дочь этого банкрота Мнишека.
— Это решает царь, ваше величество. Власьев ни при чем. Честно признаться, мне тоже эта партия не по вкусу. Но что делать? Воля монарха все переваживает.
— Все ли?
— Все, — отвечал твердо. Бучинский, понимая, что это комплимент не только царю, но и Сигизмунду, он ведь тоже монарх.
Из Кракова Бучинский отправился в Самбор, радуясь, что король, в сущности, ничего не запросил,
Мнишек весьма радовался русскому гостю, в щедром застолье так и называл: дорогой друг. Еще бы не дорогой — триста тысяч привез.
— Царь беспокоится, почему вы не выезжаете? — допытывался Бучинский.
— Но как же ехать, дорогой друг, с пустыни руками. И потом, зима, негде и коней покормить будет. Ну и там еще разные обстоятельства. Теперь вот Дмитрий велит побольше жолнеров-добровольцев набрать. А на это нужно время и деньги.
— Ну деньги же я привез.
— Да, да, за них спасибо. Но каждый жолнер меньше чем за сто не наймется. Так что траты будут большие.
— Государь уж и дворец отгрохал для себя и жены.
— Дворец? Это хорошо, — обрадовался Мнишек. — Когда ж он успел?
— Поставил десятка два плотников, они быстро срубили.
— Так, значит, деревянный, — сразу сник Мнишек.
— Да, деревянный, зато высокий. Из верхних комнат всю Москву видно. И потом, говорят, деревянные для здоровья полезнее, чем каменные.
— Может быть, может быть, дорогой друг.
А когда после обеда они удалились в кабинет хозяина, Мнишек, прикрыв плотно дверь, заговорил понизив голос:
— Я вам на обеде сказал о некоторых обстоятельствах, а они очень важные, дорогой друг. Очень. Я не хотел при лакеях распространяться. Мне сообщили, что Дмитрий взял к себе во дворец царевну Ксению Годунову, а это, согласитесь, как-то не вяжется с обручением нашим. Марина оказалась столь ревнивой, что готова вернуть кольцо.
«Кто же это тебе сообщил, старый хрен?» — гадал Бучинский, а вслух решил защищать Дмитрия, как возможно:
— Дорогой Юрий Николаевич (вот уж и пан дорогой!), давайте говорить по-мужски. Ведь царь молод, кровь играет, а невеста не едет. Что делать? Не евнух же он — царь! Вы что, в молодости не грешили?
— Господи, о чем речь. Всякое бывало. Но будь он простым паном, кто б узнал. А то царь, да еще ж царевну затащил на ложе.
— А кто вам это сообщил, дорогой Юрий Николаевич?
— Эге. Ишь ты какой хитрый, Ян. Я тебе сегодня скажу, а вы завтра ему голову оттяпаете. Кому польза?
— Это верно, — усмехнулся Бучинский. — Голову бы, может, не отрубили, а язык обязательно б окоротили.
— Ну вот. А мне его жалко. Человек хороший, сгодится на будущее.
Бучинский не очень поверил Мнишеку в причину задержки. Что-то утаивал воевода, Ян это чувствовал. Но что? Где ему было догадаться, что ясновельможный
никак не сторгуется с нунцием. А то, что Марина готова вернуть обручальное кольцо и отказать жениху, в это смешно было даже верить: «Поломается и явится паненка, куда она денется, уже с потрохами куплена».10. Покушение
Но Мнишек не ограничился выговором только послу Дмитрия. Он написал в одном из писем самому царю: «…Поелику известная царевна, Борисова дочь, близко Вас находится, благоволите, вняв совету благоразумных людей, от себя ее отдалить».
— Ишь ты какой благоразумный людь, — проворчал Дмитрий, но Басманову сказал: — Придется Ксению упрятать.
— Что? Надоела?
— Да нет. Из-за нее Марину не везут. Какая-то сволочь уже донесла ясновельможному.
— Шила в мешке не утаишь, Дмитрий Иванович. Куда б ты хотел деть Ксению? В Новодевичий?
— Нет. Надо куда подальше.
— Тогда в Белозерский.
На том и порешили. Несмотря на слезы и причитания несчастной царевны, она была пострижена в монахини и тайно увезена в Белозерск. И в письме к своему тестю Дмитрий, ничтоже сумняшеся, написал, что-де его оклеветали, что никакой царевны близ его не было и нет, что в его мыслях и сердце только «несравненная Марина».
Привыкший сам хитрить и лгать безоглядно, Мнишек сделал вид, что поверил жениху, и даже дочери сказал: «Я так и знал, что его оболгали. Вот она, людская зависть».
Дмитрий, в отличие от своих предшественников, посещал каждое заседание Думы. Часто выступал перед боярами и порой высказывал дельные мысли. Так, когда зашел разговор о беглых крестьянах и затеялся спор о порядке возвращения их к старым хозяевам, царь, переслушав спорящих, сказал:
— Вот вы говорите, что он беглый. Какой же он беглый, если в голодный год хозяин, не желая кормить лишний рот, выгнал его со двора? Так? Так. Теперь, спасаясь от голодной смерти, он бежал на юг в Северскую землю и там его взял к себе другой хозяин, который спас его от голода. Так о чем спор? Кто же настоящий хозяин этому холопу? Тот, первый, который выгнал, или второй, который принял и спас его?
Переглядывались бояре; «А ведь разумно молвит».
— Так я предлагаю записать: хозяином беглому является тот, кто вскормил его в голодный год. А первый хозяин не имеет на этого холопа никаких прав.
Так и записали в постановлении Думы-Сената, и никто даже не догадывался из сенаторов, что этим законом они облагодетельствовали северских помещиков, тех самых, которые в свое время поддержали армию Дмитрия и деньгами, и людьми. Именно для них и хлопотал в Сенате царь, авось еще пригодятся. На турков идти — Северских земель не минуешь.
На одном из совещаний царь обратил внимание, что половина его сенаторов попросту спят на лавках. Чтобы убедить в этом остальных бодрствующих, он, держа речь, не повышая голоса, попросил:
— Господа сенаторы, прошу встать.
Поднявшись, бояре невольно развеселились, узрев заснувших коллег:
— Эй, князь, проспишь царствие небесное.
— Я не сплю, — выпучивал глаза засоня. — Я задумался.
— А чего ж сидишь? И слюнки пустил на кафтан.
Так просто оконфузив уважаемых сенаторов, царь предложил: