Скорачи

– Нет у вас такой возможности, – вздыхает Смерть. – Милалика что-то начала делать, но пока все по-старому остается, так что вам нужно выжить до той поры, когда за вами из Тридевятого придут.

– Еще и из Тридевятого придут? – удивляюсь я. – А что это такое?

– Ты узнаешь, Варвара, – хмыкает эта женщина. – Раньше или позже ты это узнаешь.

– Не нравится мне это, – сообщает Сережа, прижимая меня покрепче. – Но, видимо, выхода у нас нет.

– Ты прав, – кивает Смерть.

– А родители? – интересуюсь я. Логика понятна – мы же детьми будем, у детей должны быть родители, опекуны какие-нибудь.

– Вы изменитесь, – вздыхает она. – Станете никому не известными сиротами, впрочем, вам не привыкать. Вам предстоит долгий путь, прежде чем ведовская школа примет вас.

– То есть девочка и мальчик об окружающем не будут знать ничего, – задумчиво говорю я, вспоминая прочитанные книги. – Будут неизвестными сиротами в страшном окружении и должны как-то выжить?

– Да, Варвара, – кивает мне Смерть. – Милалика выжила, и вы выживете, куда денетесь. Не спешите доверять, дети, там есть не только друзья, но и враги.

– Интересно, кто такая Милалика? – пытаюсь я узнать побольше, но она только улыбается и качает головой.

Нам остается совсем немного времени наедине друг с другом, ибо Смерть явно не шутит. Общую теорию попаданцев я знаю, рассказываю ее и Сереже. Мы станем погибшими по той или иной причине детьми. В качестве бонуса, окажемся неподалеку друг от друга, это нам обещала эта женщина, но больше ничего не известно. Возможно, дело затронет какие-то исторические события или что-то иное, но понимая подоплеку сказанного, можно сделать вывод – где бы я ни оказалась, я буду в опасности, да и Сережа тоже. Значит, нужно как-то выжить, но вот как – непонятно, потому что непонятно, где мы окажемся.

– Я найду тебя, – тихо говорит мне мой любимый, и я повторяю за ним.

Мы найдем друг друга, обязательно, а там посмотрим, что это за страшное место. Мы прощаемся, будто навсегда, да и мне немного страшно от всех откровений Смерти, но тут ничего не поделаешь, галлюцинации или нет – нам в этом жить. Умираем мы сейчас в раздавленной машине или же все происходит на самом деле, это неважно, важно только то, что нам дают возможность пожить еще немного, встретиться и быть счастливыми столько времени, сколько нам отмеряно. Что же, раз от нас ничего не зависит…

И сразу же, без перехода, я оказываюсь в груде тел. В груде почти голых тел, сваленных в какой-то яме. Быстро осмотревшись, понимаю, что мне лет одиннадцать-двенадцать, судя по некоторым признакам, я практически голая, но живая, а вокруг трупы. Подавив желание заорать, я прислушиваюсь, стараясь не шевелиться. Вот раздается дикий крик, потом что-то трещит, и слышна речь, от которой меня передергивает. Гавкающая речь, так хорошо знакомая мне по фильмам «о войне».

Я внимательно осматриваюсь – следов насилия не видно, половые органы интактны, дырок во мне нет, значит, девочка могла просто от страха, а тогда возможны вопросы к сердцу. Я лежу очень тихо, стараясь даже дышать через раз, хотя мне очень страшно, до жути просто: вокруг меня голые женщины и дети. Убитые понятно кем. Значит, это «страшное» время – начало той войны. Смерть сказала, что я изменюсь, значит, скорей всего, на еврейку уже похожа не буду, хотя могли просто деревню расстрелять, и все, то есть еще не факт, что евреев.

Слышатся звуки двигателей. Палачи уезжают, спасибо, что не закопали. С музыкой, радостными криками нелюди, только что убившие женщин и детей, уезжают прочь. Во мне же колышется ненависть пополам со страхом – а ну как вернутся? Но звуки отдаляются, и кажется мне, что вокруг полная тишина, даже птицы не поют. Еще раз прислушавшись, решаюсь выползти из ямы.

Это не так просто сделать, ведь меня придавили тела, но медленно-медленно я выползаю на поверхность. Главное – не смотреть, потому что плохо будет. И так плохо будет, но, если увижу, потом от снов не избавлюсь. И я ползу, пока не достигаю края ямы. Приподнявшись, осматриваюсь – вроде бы никого нет. Ползу дальше. Надо найти хоть тряпку какую – прикрыться, но и страшно искать, да и в полный рост вставать страшно, потому я просто ползу, замирая при каждом шорохе.

Куда меня занесло – сказать трудно, как и какой сейчас день, одно понятно – здесь были нацисты, значит, я оказалась во временах той войны. Интересно, где Сережа? Как бы не попался он в руки этим зверям, не жалеющим никого. В этот момент я понимаю: все, что говорила Смерть, было правдой, но одновременно с этим и ложью. Все-таки оказаться во рву с убитыми людьми – это больше чем страх. Да и сердце мое ведет себя неправильно, но об этом можно будет подумать потом, в безопасности.

Сергей Викторович

«Ох уж эти мне сказочники», как говорилось в известном мультфильме 5 . Итак, что мне известно? На нас упал вертолет, уже интересно, потому что бывает, конечно, но вот чтобы прямо так… Хотя мог сослепу люстру 6 за посадочный маяк принять, бывает и такое, хотя вертолеты на меня еще не падали. Дальше никаких негативных ощущений от того, что я труп, нет, а должны быть. Ну не истерика, я все-таки офицер, но хоть что-то, а ведь пусто. Так не бывает.

5

м/ф «Падал прошлогодний снег». ТО «Экран», 1983

6

Сленговое название батареи проблесковых маячков

Дальше Варя. Тоже ни истерики, ни слез, и такого, кстати, тоже не бывает. Ла-а-адно. Дальше у нас сказка сказочная – появляется баба с косой, заявляет, что она Смерть, и мы ей с ходу верим. Смешно получается. Ну, допустим, она все-таки Смерть, и что? Хоть какая-то реакция у меня должна быть, а я ее допрашиваю по дальнейшим действиям и диспозиции, при этом баба в черном изворачивается, как партизан на допросе. Кстати, о допросе…

– Мир будет страшным, хоть и единожды описанным, – говорит назвавшаяся Смертью. – Вы должны дожить до приглашения в Тридевятое.

Вот этот момент меня заинтересовывает – описанный мир, значит ли это, что он будет ненастоящим? Эх, надо было фантастику читать, а не медицинскую энциклопедию! Варя пытается мне объяснить, что означает это «попадание». Я, конечно, на ус мотаю, но что-то мнится мне, здесь не все так просто. У всего должен быть мотив, если нас должны пригласить в какое-то Тридевятое, что наводит на ассоциации с русскими народными сказками, то какой мотив «попадания» в это «страшное»? Чтобы сбежать любой ценой хотели? Пойдет, как версия. Ой, чует моя задница, не доктором я в ближайшее время буду…

Страшное… Вообще страшное или для ребенка, которым я стану? Потому что тут есть разница, и эту разницу следует учесть. Ладно, предположим, вообще страшное, а что у нас было страшным «вообще»? Война, разве что, потому что даже в девяностые люди жили. Вот я жил, например… Ладно, дальше станем мы погибшими детьми. От чего может погибнуть ребенок, кроме болезни? Убийство, авария и… и все. Ну, несчастный случай какой еще, да. Но вкупе с постановкой вопроса страшности, скорей все-таки убийство.