Скорби Сатаны

– Есть старая поговорка: среди жизни мы находимся во власти смерти, – сказал тогда князь негромко. Его темные глубокие глаза были устремлены на дрожащие крылья насекомого. – Но она ошибочна, как и многие другие избитые человеческие максимы. Надо было сказать так: мы живем среди смерти. Это удивительное существо – редкое произведение смерти, хотя и вряд ли единственное в своем роде. При точно таких же обстоятельствах находили и других. Я же стал его хозяином довольно странным образом. Вам не будет скучно, если я расскажу эту историю?

– Нет-нет, напротив, – с жаром подхватил я, не сводя глаз с сияющей фигурки, блестевшей на свету так, будто ее прожилки фосфоресцировали.

Князь помедлил, наблюдая за мной.

– Это случилось вот как. Я присутствовал при вскрытии мумии египтянки. Судя по талисманам, это была принцесса из известного царского дома. На шее у нее было повязано несколько любопытных драгоценных бус, а грудь прикрывал лист чеканного золота толщиной в четверть дюйма. Тело под этой золотой пластиной было обернуто множеством пропитанных благовониями покрывал. Когда их сняли, оказалось, что мумифицированная плоть посередине груди принцессы разложилась, и в пустоте, образовавшейся на этом месте, нашли это насекомое: живое и такого же яркого цвета, как сейчас!

Я не мог сдержать легкую нервную дрожь и сказал:

– Ужасно! Признаюсь, на вашем месте я не стал бы превращать такую сверхъестественную тварь в своего питомца. По-моему, его следовало убить.

– Почему же? – спросил князь, не сводя с меня пристального взгляда. – Боюсь, мой дорогой Джеффри, у вас нет склонности к науке. Убить беднягу, сумевшего сохранить жизнь в самом лоне смерти, – нет, это слишком жестоко. Для меня это насекомое, которому не находят места в своих системах энтомологи, – ценное доказательство (если только мне нужно доказательство!) неистребимости зародышей сознательного существования. У него есть глаза, органы вкуса, обоняния, осязания и слуха, и он получил их вместе с разумом из мертвой плоти женщины, которая жила, любила, грешила и страдала более четырех тысяч лет назад!

Князь помолчал, а потом прибавил:

– И все-таки должен вам признаться откровенно: мне кажется, что это злое существо. Да, оно действительно злое! Но от этого оно не станет мне нравиться меньше. На самом деле у меня довольно фантастические представления. Я склоняюсь к тому, чтобы принять идею о переселении душ, и поэтому иногда тешу себя такой мыслью: что, если у египетской принцессы из древнего царского дома была злая и блестящая вампирская душа? И эта душа – перед нами!

При этих словах по моему телу пробежала холодная волна трепета. Глядя на темную высокую фигуру князя, стоявшего напротив меня в зимнем свете окна, с впившейся в его руку «злой и блестящей вампирской душой», я вдруг понял, что в его красоте есть какое-то скрытое безобразие, и ощутил смутный ужас. Однако я тут же решил, что причина ужаса – страшный рассказ, и, стараясь побороть свои ощущения, стал внимательнее рассматривать странное насекомое. В этот момент яркие глаза-бусинки сверкнули – мстительно, как мне показалось, – и я отступил на шаг назад, досадуя на себя за глупый страх перед этим существом.

– Конечно замечательно, – пробормотал я, – неудивительно, что вы так высоко цените эту диковинку. Его глаза смотрят почти разумно.

– Безусловно, у нее были красивые глаза, – улыбнулся Риманес.

– У нее? Кого вы имеете в виду?

– Принцессу, разумеется! – ответил он, явно забавляясь. – Милую покойницу, частично живущую теперь в этом существе, поскольку оно питалось исключительно ее плотью.

И он с величайшей осторожностью поместил насекомое в его хрустальное жилище.

– Надо полагать, – произнес я медленно, – что вы, следуя положениям науки, делаете вывод о том, что ничто не исчезает полностью?

– Совершенно верно! – с готовностью подхватил Риманес. – В этом и состоит, мой дорогой Темпест, злая – или Божественная – природа вещей. Ничто нельзя полностью уничтожить – даже мысль.

Я молча наблюдал за тем, как он убирает хрустальный футляр с его сверхъестественным обитателем с глаз долой.

– А теперь приступим к обеду, – весело сказал он, беря меня под руку. – Вы, Джеффри, выглядите примерно на двадцать процентов лучше по сравнению с сегодняшним утром. Из этого я делаю вывод, что юридические вопросы разрешились благополучно. А что еще вы успели сделать?

Мы сели за стол, и темнолицый Амиэль принялся нам прислуживать. За обедом я рассказал о своих утренних приключениях, подробно остановившись на случайной встрече с издателем, который только позавчера вернул мне рукопись. Я выразил уверенность, что теперь он будет счастлив принять мое предложение. Риманес слушал внимательно, то и дело улыбаясь.

– Конечно! – объявил он, когда я кончил. – Нет ничего удивительного в поведении этого достойного человека. На самом деле он проявил незаурядную осмотрительность и порядочность хотя бы потому, что не ухватился за ваше предложение сразу же. Его милое лицемерие – просьба дать время подумать – характеризует его как человека тактичного и дальновидного. Вы вообще можете представить себе человека, чью совесть нельзя было бы купить? Дорогой друг, за хорошую цену можно купить даже короля. И римский папа продаст вам специально зарезервированное место у себя на небесах, если только вы предоставите ему достаточную сумму еще здесь, на земле. Ничто в этом мире не дается даром, кроме воздуха и солнечного света. Все прочее можно купить – иногда кровью, слезами и стонами, но гораздо чаще деньгами.

Мне показалось, что Амиэль, стоявший за креслом своего господина, мрачно улыбнулся, услышав эти слова, и моя инстинктивная неприязнь к этому малому заставила меня более сдержанно рассказывать о своих делах во время еды. Я не мог ясно выразить, что именно отталкивает меня от доверенного слуги князя, но как бы там ни было, отвращение присутствовало и даже увеличивалось каждый раз, когда я видел его угрюмую и, как мне казалось, насмешливую физиономию. Между тем камердинер оставался безукоризненно почтителен и внимателен. Придраться было не к чему, но когда он наконец поставил на стол кофе, коньяк и сигары и бесшумно удалился, я почувствовал большое облегчение и вздохнул свободнее. Когда мы остались одни, Риманес закурил сигару. Он поглядывал на меня с заинтересованным и добродушным видом, и это делало его красивое лицо еще привлекательнее.

– Давайте поговорим, – предложил он. – Теперь я, похоже, ваш лучший друг, а кроме того, я несомненно знаю жизнь лучше, чем вы. Каковы ваши жизненные планы? Или лучше спросить так: как вы намерены распорядиться своими деньгами?

Я рассмеялся и ответил так:

– Ну что ж, жертвовать на церковь я, пожалуй, не буду, и на больницу тоже. Не буду даже основывать свободную библиотеку. Все подобные учреждения, помимо того что способствуют распространению инфекций, обычно оказываются под управлением комитета, состоящего из местных дельцов, которые считают себя знатоками изящной словесности. Дорогой князь, я намерен потратить деньги на собственные удовольствия. И поверьте мне, я сумею найти массу способов осуществить этот план.

Риманес развеял дым сигары движением руки. Его темные глаза в этот момент как-то особенно сияли сквозь затянувшую комнату серую дымку.

– Но с вашим состоянием вы могли бы осчастливить сотни нуждающихся?

– Благодарю вас, я предпочту сам сначала стать счастливым, – весело ответил я. – Должно быть, я вам кажусь эгоистом? Вы ведь филантроп, я знаю. Но я-то нет.

Он по-прежнему пристально смотрел на меня:

– Могли бы помочь коллегам по литературному цеху…

Я решительно отмахнулся от этого предложения: