Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Скотт Рейнольдс и непостижимое

Станев Эмилиян

Шрифт:

С берега на него смотрели. Там, под разноцветными тентами, приподнялись голые тела — коричневые и желтые, цвета золотистого песка, и множество глаз следило за его движениями. Он в этом убедился, повернувшись на спину, и тотчас представил себя сидящим в глубине ресторана за своим столиком перед американским флажком, который кельнер никогда не забывал поставить. Он улыбается, кивает в ответ на приветствия, соломенная шляпа висит на вешалке, на нем неизменные узкие неглаженные брюки, рубашка… Славный старикан! Смотрите, это он… Да ведь он делал с Оппенгейме ром первые атомные бомбы… О! Зачем он сюда приехал? Просто не верится, он такой весельчак. Он милый, добродушный и такой скромник-гонит прочь всех журналистов и слышать не хочет об интервью… Говорят, он избегает всяких встреч с коллегами… Чудак! Все великие ученые… Смотрите, как он уплетает ужин, а сейчас пойдет танцевать в бар…

Скотт Рейнольдс, расслабив тело, лежит на поверхности, где солнечные лучи затеяли вакхические игры с морской водой. Это покой. Настоящего покоя не может быть в пустом пространстве, он всего слаще именно в самом сильном движении…

— Великолепная вода, мистер Рейнольдс!

Перед

Скоттом Рейнольдсом всплывает голубая резиновая шапочка, под нею загорелое толстощекое лицо, смеются голубые глаза. Финка плещется в соленой воде, фыркает, отдувается, все в ней колышется, как само море.

Скогг Рейнольдс любуется ею. Черный купальник подчеркивает ее цветущие формы, сильные ноги бьют по воде, волна то поднимает ее, то опускает. Эта женщина не хочет смаковать жизнь, она просто пожирает ее ненасытно, высасывая все соки до конца. Студент Скотт Рейнольдс в Геттингене питался идеями и восторгами, как голуби питаются кислородом, когда кружат высоко в небе — радостно, со светлой надеждой на будущее человечества, а теперь он стал похож на одинокого тюленя, которого видел позавчера под мысом-видением. Его подвез туда пыльный автобус. Сверху открылся вид на старую разрушенную крепость. Под нею море образовало закрытый залив, напоминающий лагуну. Дул ветер, и чайки, распластав крылья, носились над скалами. Каменистая местность, похожая на плато, напомнила ему Аламогордо [5] в тот день, когда огненный вихрь первой термоядерной бомбы смел все и сгустил тьму на пятьдесят миль вокруг… Тюлень плавал в тихой лагуне, осужденный на одиночество до самой смерти. Скотт Рейнольдс с грустью наблюдал за ним, воображая отдельные минуты его жизни, где-то там, под этими скалами, в полных морской воды пещерах, в которых, говорят, спрятаны сокровища древних…

5

Аламогордо — так в рассказе назван город Лос-Аламос, где расположен научный центр Управления энергетических исследований США, занимающийся главным образом проблемами использования ядерной энергии. По признанию писателя, ему хотелось, чтобы в этом названии чувствовалось одновременно и испанское, и славянское звучание. В конце рассказа город назван настоящим именем — Лос — Аламос.

Скотт Рейнольдс очнулся, внезапно поняв, что в это утро гораздо больше, чем всегда, поддался старым воспоминаниям и опасным мыслям. Он быстро повернулся и поплыл к берегу…

Покой, покой и тишина. Махни рукой на весь мир, оставь его за порогом твоего номера! Забудь взгляды, которыми тебя провожали, когда ты шел через пляж, забудь это утро, прогони чертей, чтобы они от тебя отстали!.. Завтрак на столе. Здешняя прислуга знает свое дело, вот только бы пылесосы не подымали такой рев по всему отелю…

Скотт Рейнольдс предвкушает свой маленький душевный пир, сладостное забытье. Он смывает песок с ног, прополаскивает найлоновые купальные трусы, но оставляет морскую соль на теле. Он выходит из ванны, ступая беззвучно по ковру, ощущая босыми ступнями его ласкающую пушистость, душа его жаждет покоя и тишины. Вокруг полный порядок, прислуга строго выполняет его указания и приходит сюда еще в девять часов. За синей занавесью шумит море и смутно гудит пляж. Да, вокруг полный порядок. Но почему же, пока он завтракает, он опять начинает чего-то бояться и кто-то словно колет шипом его сердце? Скотт Рейнольдс перестает жевать, в его воображении опять всплывает та формула, и ему кажется, что она висит на стене, как паутина. У него перехватывает дыхание, сердце колотится, внезапный порыв толкает его к маленькому письменному столику из мореного бука, кровь стучит в висках… Еще мгновенье, и тот завладеет всем его существом… Скотт Рейнольдс быстро отворачивается и усилием воли заставляет себя думать о побережье, о тех городках, где рыбаки плетут сети на улице, где ощутимей возбуждающее горько-соленое дыхание моря, где царят мир, спокойствие и кроткая синева. Он трясет головой, крепко зажмуривает глаза, отгоняет видение и слышит в себе: «Нет! Нет!» — подобное воплю. Он защищается и шепчет, словно молитву: «Только на берегу моря человек полностью забывает прошлое, свою семью, свои страдания, нигде больше». Он шепчет это, как заклинание, жует свой завтрак и бросает нетерпеливые взгляды на два тома истории Византии, лежащие на тумбочке возле кровати. Там Теофано, дочь Кратероса… Там старик Никифор — черный, неистовый, большеголовый армянин, постник, монах!.. Он спит в углу на шкуре пантеры, надев власяницу своего дяди, святого Михаила, успокоенный благочестивыми мыслями, с которыми отошел ко сну… Спи, раскаявшийся в своих грехах полководца, императора и судии, назначенный богом вершить дела по велению неисповедимого божьего промысла… Каждый настоящий муж есть рука божия… но вот они входят. Служанка показывает на него… Меч рассекает его череп… [6]

6

Имеется в виду убийство императора Никифора Фоки, происходившего из знатного армянского рода. Его дядя, Михаил Фока, прославился аскетическим, целомудренным образом жизни.

Скотт Рейнольдс в отчаянии бросается на постель и берет книгу. Он читает медленно — пусть воображение унесет его назад, назад! Пусть сон, предобеденный сон смежит его веки, пусть он уснет, как император Фока, упоенный сладостной и безопасной отдаленностью времени и пусть он услышит во сне не «Эйс тин полин», а «Эк тис полеос!» [7]

Хитроумно ускользнуть от самого себя, погрузиться в созерцание и махнуть рукой на все — это значит замкнуться в своем старческом эгоизме, ты, шестидесятилетний, всеми уважаемый, известный всему миру ученый! Ты плохой отец и супруг, самодур и лицемер!..

7

По

преданию, Никифор Фока решил идти на Константинополь после того, как услышал во сне голос: «Эйс тин полин» — в город (греч.). «Эк тис полеос» — из города.

Почему обвинения, которыми он осыпает себя так щедро, не вызывают никакого нравственного отклика у него в душе? Почему там словно кто-то ему подмигивает? Да ведь он уже не принимает всерьез даже себя самого… Старые мысли. Скотт Рейнольдс! Пускай себе шелестят, ты же усни под те звонкие вскрики, что долетают с пляжа вместе с плеском волн…

Тот самый Скотт Рейнольдс, которого называли «веселый старикан», в тот же день после прогулки по берегу моря надсмеялся над «божественными напитками» и «единственно возможным для человека климатом», презрел «сладостную отдаленность времени» и снова стал физиком Скоттом Рейнолвдсом, который, при всем своем блестящем уме, никогда не постигнет тайных путей противоречий в самом себе, но навсегда запомнит те минуты, когда тот, другой дух, который был у него под запретом, сграбастал его и покончил с игрой.

Его швырнуло с кушетки, босого, лохматого, к письменному столу, где он держал чистую бумагу для писем. Он схватил ручку, и целых пять часов бумагу унизывали формулы и вычисления, похожие на магические знаки, все лампы и теперь еще горели (видимо, он их зажег, потому что в тот торжественный миг сознание требовало света), внешний мир исчез в гипотетических построениях, которые все еще витали у него в уме, море не шумело, и время остановилось. Радость боролась со страхом — так бывает, когда идея только что столкнулась с действительностью, а воображение еще не может освободиться от той физической реальности, перед которой эта действительность кажется мнимой.

Невероятным и смешным казалось, что в этих разбросанных по столу листочках заключена одна из тайн вселенной, что взломана еще одна запертая дверь, а сомнения продолжаются, продолжаются и вызывают растущее беспокойство, а воспоминания о прошедших днях его усиливают… Прежний Скотт возмущается и спрашивает, зачем были все эти скандалы с Мэри и с друзьями, зачем он приехал в эту маленькую социалистическую страну, еще здоровую, с незараженной землей, без наркоманов, без гангстеров и бизнесменов, без вьетнамской войны — настоящую тихую провинцию, управляемую красными… Твои чудачества и детские выходки были притворством, лживым смирением и передышкой. Эти утренние праздники души, это упоение маленькими радостями и сладкой печалью, твои наивные мечты, твое напускное легкомыслие, твоя отчужденность — все это было тщетными попытками спастись от дьявола. И ты в самом деле верил, что ты такой и есть? «То была твоя душа», — говорит прежний Скотт. «То было счастье жить на этой земле маленькими радостями. Откажись от своей идеи. Все равно ведь это только идея. Разве ты не знаешь, что там на нее наложат лапу и что тебя опять заточат с другими, такими же, как ты, в какой-нибудь пустыне на краю света? Результатом будет новое Аламогордо, новые обманы, лицемерные оправдания и объяснения. Однако на этот раз будет триста миллионов убитых и пятьдесят миллионов потерявших рассудок! Отвернись от этого ада, удовольствуйся гордым сознанием, что ты мог, но не пожелал! Что тебе мешает поступить так величественно и так человечно?..»

Скотт Рейнольдс представил себе свою могилу — могилу одряхлевшего старца, мирно дождавшегося конца своих дней, скрывшего страшную тайну. Над этой могилой царит ангельская тишина… Тайну ее знает только господь бог… Говорят, есть такие неизвестные могилы великих людей. Но разве их тайны остались неузнанными? Примирится ли твой ум с этими сомнениями? Не пожалеешь ли ты, что одел его в нищенское рубище смирения? Но почему, когда ты убедился, что твоя идея осуществима, тебе захотелось молиться? Зачем и кому? От страха, что ты ошибся, или просто перед жестоким устройством бытия?..

Скотт Рейнольдс мечется по номеру, словно хочет растоптать свою тень, которая то появляется, то исчезает на ковре, и вдруг останавливается перед зеркалом, потрясенный выражением своего лица. Его ли эти серые жесткие глаза с огоньками безумия, это вытянутое лицо, застывшее в каком-то оцепенении, вдохновенное и измученное? Побледневшие губы шепчут: «ты воюешь с самим божеством, и эта война, как любая другая, освобождает тебя от сострадания к себе подобным, делает тебя жестоким, зато настоящим, не поддающимся никаким иллюзиям. Она требует, чтобы ты отрекся от своих личных чувств и пристрастий, и только на таком условии предоставляет тебе надличную свободу думать и действовать. Эта та самая свобода, которой ты достигаешь в «сладостной отдаленности времени», свобода, отъединенная от крови, слез и страданий, — свобода художника, который тоже ищет истину вне времени! Много ли стоит человек без нее? Твоя участь — узнать эту тайну, даже если придется заплатить за нее своей собственной смертью и сжечь своих братьев… Не перед каким-то божеством, а перед этой человеческой участью тебе захотелось упасть на колени, как утром захотелось сделать это на пляже перед загадкой мира… Ты есть божия рука, ибо всякий настоящий муж есть божия рука. Так ли уж ты тревожишься о человечестве и многого ли стоит совесть перед одной из тайн вселенной? Человек не есть ли продукт этого бытия, которое страстно хочет узнать тайны материи, и смерть миллионов не равна ли здесь нулю?..»

Скотту Рейнольдсу кажется, будто он разделился на два враждебных друг другу существа. В то время как одно шепчет ему, что не бывает героев с чистой совестью, другое смотрит на него со стороны и пытается терроризировать его морально, убеждает его, что его идея бессмысленна, и запугивает. «Эта надличная свобода губит тебя, как существо нравственное. Она превращается в презрение к человеку и в тайную мечту о Теофано и о стеклянном саркофаге!.. Вспомни счастливые минуты, озарявшие твою душу до этого проклятого вечера, отвращение к познанию, ночи и дни после Хиросимы, моральное бессилие перед теми, там… Не меркнет ли мир после каждой вновь раскрытой его тайны, не рассыпается ли его прелестная целостность, не исчезает ли его смысл и очарование?

Поделиться с друзьями: