Скрипач
Шрифт:
Лицо бочкотелого мужика с вилкой стало багровым, по нему градом катились крупные капли пота, но он и не думал останавливаться.
Потом он дернулся, как будто его прошил разряд электрического тока, и упал на пол. Но никто из танцующих не обратил на это внимания. Люди спотыкались об его неподвижную тушу и продолжали танцевать, ничего не видя и ничего не слыша, как заведенные. Мне стало не по себе от происходящего. Дорогой костюм на несчастном очень быстро покрылся грязными пятнами, которые оставляли на нем подошвы танцоров. Мне стало не по себе. Я смотрела на скрипача и уже не слышала ни топота ног, ни пыхтения,
В какой-то момент мне вдруг показалось, что от смычка к рукам и ногам танцующих людей тянутся тонкие, почти невидимые нити, которые не позволяют остановиться Танцоры казались мне не живыми людьми, а марионетками. Но все это длилось лишь несколько мгновений.
«Надо бежать отсюда, — в панике подумала я, чувствуя, что еще немного — и я сама вольюсь в эту безликую танцующую массу. — Здесь пахнет не потом, а смертью». Подумала и не предприняла ни малейшей попытки встать и уйти.
И вдруг он увидел меня. Нет, сначала его взгляд так же быстро и равнодушно скользнул по моему лицу и, не задерживаясь, вновь устремился куда-то вверх. Но потом он вернулся, словно что-то забыл. Я встретилась с ним глазами и почувствовала, что мне не хватает воздуха. Это было ужасно. Выдохнула, а вдохнуть уже не могла. И сердце билось так, что от его стука у меня зашумело в ушах. Я утонула в этих темных, почти черных глазах, как в омуте. Меня закрутило, завертело, и от страха я заорала, но неслышно. Невероятным усилием воли я заставила себя отвернуться.
Музыка прекратилась, и вместе с ней прекратилось безумие. Люди, усталые и как будто выпотрошенные, возвращались на свои места. Некоторые женщины оказались наполовину раздетыми. А у ног скрипача валялись их лифчики, блузки и платья вперемешку с купюрами разного достоинства. А я даже не заметила, когда они все это успели набросать.
Наконец-то все заметили лежащее на полу неподвижное тело толстяка. Кто-то засуетился и стал звонить в «скорую», но я почему-то решила, что уже слишком поздно.
Ко мне вернулась запыхавшаяся Галюня.
— Слушай, это круто! — выдохнула она. — Никогда ничего подобного не ощущала. Знаешь, я как будто умерла, ничего не слышала, не видела и сама собой не управляла. Обалденное чувство!
— Дура, — вырвалось у меня, — это было похоже на массовый психоз, сплошное помешательство. Это было страшно.
— Ерунда, — оборвала меня подруга, — вечно тебе хочется испортить настроение. Слушай, Машка, а может, ты мне завидуешь, а?
Я поперхнулась своей минералкой.
— С ума сошла?! — возмутилась я. — Чему я завидую?
Она не ответила, а только пялилась с идиотским видом на что-то поверх моей головы.
Скрипач приблизился совершенно бесшумно, словно хищное животное. Я гордилась своим музыкальным слухом, но в этом случае я не смогла услышать ни единого звука, как будто он возник прямо из воздуха.
— Позволите немного с вами посидеть перед следующим номером? — спросил он тихим, слегка хрипловатым голосом.
— Конечно! — восторженно взвизгнула Галина, отодвигая свободный стул, чтобы скрипач мог сесть рядом с ней.
Скрипач подал кому-то знак, и тут же официант принес нам запотевшую бутылку шампанского. Галка расплылась в счастливой улыбке, как будто он решил угостить ее амброзией. Я же лишь смотрела,
как он разливает напиток по бокалам. Потом спохватилась и заявила:— Я не пью.
— Так это всего лишь шампанское, — с улыбкой, от которой у меня задрожали руки, сказал он. — Всего-то бокал за знакомство.
— Мы не знакомы, — проворчала я, отодвигая бокал. — Я же сказала, что не пью. Что, это так трудно понять?
Он не растерялся, одарил меня потрясающей белозубой улыбкой и все-таки вложил бокал в мою руку. И я уже готова была выпить, но на этот раз меня спасла Галкина ревность. Я так поняла, что она уже положила на скрипача глаз и его внимание к моей скромной особе ее бесило. Она фыркнула и громко заявила:
— Она никогда ничего спиртного не пьет, потому что у нее непереносимость алкоголя.
— Ах, извините, — как-то мило, по-детски, извинился он, тогда не буду настаивать. Как вам, девушки, моя музыка?
Мы с Галкой ответили одновременно. Но ответы наши были совершенно разными:
— Это что-то потрясающее! — восторженно воскликнула подруга.
— Это было ужасно, — тихо, едва слышно, призналась я.
— Я так плохо играл? — его темные брови от удивления поползли вверх. — Никогда бы не подумал.
— Нет, — поспешила успокоить я скрипача, — наоборот, вы играете слишком хорошо. Так хорошо, что даже страшно.
— Надо же, как вы это удачно подметили! — обрадованно воскликнул он. — Знаете, есть интересная норвежская легенда. Однажды в одну деревню в Норвегии пришел дьявол. Он стал играть на Хардангерфеле старинный норвежский танец…
— Что за хреньденьфель? — перебила скрипача Галюня.
— Хардангерфеле, — поправил он ее, — это такая норвежская скрипка. Так вот, он играл так хорошо, что все, кто слышал эту музыку, не могли удержаться и пускались в пляс. Дьявол играл и играл, а люди плясали и плясали до тех пор, пока все они не умерли от истощения. Но и после этого дьявол не прекратил свою игру, а он был виртуозным скрипачом, равных ему не было и нет. И уже мертвые тела, подчиняясь этой волшебной мелодии, продолжали танцевать до тех пор, пока плоть полностью не разложилась и пока их черепа не свалились с плеч.
— Ужас какой! — искренне возмутилась Галина. — Нельзя так девушек пугать. Так вы что же, дьявол?
— Нет, — он рассмеялся, но я увидела, что глаза его остались серьезными и даже печальными, — я всего лишь очень хороший музыкант. Это я, девушки, к тому, что скрипка — это удивительный инструмент, она может влиять на людей так, как ни один другой.
— Готова в это поверить, — выдавила я, вновь погружаясь на дно его черных глаз и чувствуя, как во рту становится сухо и шершаво от волнения, — я сегодня видела это воочию. И кое-кто, похоже, даже заплатил за это жизнью. Я про того толстяка, которого увезли на «скорой». Мне показалось, что он умер.
— С таким весом, как у него, не стоило так выплясывать, — равнодушно сказал он. — Не думаю, что он умер, скорее всего, это инсульт.
— Хрен редьки не слаще, — заупрямилась я, — человеку плохо, а никто этого даже не заметил.
— Люди вообще редко замечают чужие проблемы, им и своих хватает, — язвительно заметил он. — И музыка здесь ни при чем, она всего лишь обнажает человеческую сущность, выводит на поверхность то, что люди предпочитают таить на дне, подальше от посторонних глаз.