Скрипка Льва

Для итальянцев занятия в школе бесплатны, иностранные же студенты ежегодно платят скромную сумму в виде налога на образование. Помимо учебы в мастерских по изготовлению скрипок, покрытию лаком и реставрации, они осваивали многие другие предметы, такие как физика и химия, акустика и история лютерии. На той неделе я встречалась с большинством наставников. Все они были выпускниками школы, и у всех были поблизости свои мастерские, так что все они знали и как делать скрипки, и как их продавать. В то утро занятия проводил Анджело Сперзага, щеголеватый мужчина с шарфом цвета индиго на шее, облаченный в белый лабораторный халат, нагрудный карман которого был набит заточенными карандашами. Оглядевшись вокруг, я поняла, что за четыре года учения студенты выработали свой собственный коллективный стиль. Похоже, он был универсален и для девушек, и для юношей с модными в то время длинными волосами, потому что у всех на макушке были скручены тугие пучки волос. В течение следующей недели мне встретились студенты из Италии, Кореи, Японии, Канады, Аргентины, Швейцарии и Франции. Независимо от возраста или происхождения, все они были обязаны говорить в школе по-итальянски, так что некоторые из них в первые месяцы в Кремоне проводили больше времени на языковых курсах, чем на уроках лютерии. И независимо от возраста или национальности, все они делали скрипки по методу Кремоны, изобретенному Андреа Амати 450 лет назад, что заставило меня усомниться, действительно ли итальянские скрипки сегодня обязательно должны быть произведены в Италии.

В каждой стране на протяжении веков складывались свои, слегка отличающиеся друг от друга традиции изготовления скрипок. Я уже рассказывала вам, что французы используют одни и те же шаблоны целой серии инструментов для изготовления верхней и нижней дек, так что одна скрипка может быть практически идентична другой. Но не в Кремоне! Мастера здесь всегда следовали методу Амати, используя индивидуальный шаблон или форму для придания очертания каждой новой скрипке, и каждый раз это приводило к несколько иной структуре инструмента. Клементина, французская студентка, уже вырезала форму для своего нового инструмента. Теперь я наблюдала, как она формирует фасцию, шесть тонких полосок клена, которые образуют обечайки - или стенки - огибающие внешнюю сторону корпуса скрипки. Она замочила каждую в воде, а затем согнула их по контуру, имеющему форму песочных часов, прижимая одновременно пластинки к нагретому металлическому краю. В скрипичной мастерской есть что-то от кухни, потому что ребра и все остальные части тела склеены клеем, который нужно осторожно варить, пока он не достигнет необходимой консистенции. Вскоре я научилась не отвлекать расспросами тех, кто занимается деликатными процессами нагрева, перемешивания или тестирования. Неаппетитный рецепт клея из костей и кожи животных сегодня точно тот же, что и в старые времена. Клей этот не так прочен по сравнению с современными синтетическими, но именно в этом его преимущество, потому что отдельные части скрипки всегда будут слегка смещаться, когда на ней играют, и, если такие смещения окажутся слишком большими, то нужно дать им возможность отклеиться друг от друга, иначе скрипка растрескается под действием акустического напряжения. А если инструмент необходимо вскрыть для ремонта, то швы, склеенные натуральным клеем, обычно можно разъединить без сколов или каких-либо других повреждений корпуса. Когда Клементина приклеила и закрепила обечайки на месте, она оставила их сушиться.

На терракотовых плитках пола скапливались и перемешивались стружки клена, ели и черного дерева, которые всегда были основными материалами для скрипок Кремоны. Приложите к этому набору древесины метод изготовления Амати и вы, независимо от года изготовления, получите качество инструмента Кремоны, те универсальные характеристики, которые объединяют его с любой другой скрипкой, произведенной в городе, начиная с середины шестнадцатого века.

Что касается дерева, то студенты находят все, что им нужно, на специальном складе, где образцы хранятся и раскладываются, как книги в библиотеке на открытых полках. Выбор дерева - серьезное дело, фактически отложенный приговор для ученика, который будет работать со своим набором, не зная, удачный он или провальный, пока скрипка не будет готова. Феликс, дружелюбный румын лет двадцати с небольшим, объяснил мне, что ему нужно выбрать материалы для своего следующего проекта, и пригласил меня спуститься в подвал, где хранилась древесина. Как только мы попали туда, Феликс начал снимать с полок клин за клином альпийской ели, постукивая по каждому, чтобы проверить их характерное звучание. Вся ель в хранилище была разрезана сначала на части той же длины, что и верх скрипки, а затем ещё и на клинья, которые напоминали ломтики очень высокого торта. Каждый был ровно в половину ширины скрипки. При такой обработке заготовка называется распиленной на четверть. После того, как Феликс сделает свой выбор, клин, распиленный на четверть, снова будет разрезан электрической пилой там же в хранилище, на этот раз поперек на две идентичные части, вдвое меньшей толщины исходного клина. Когда Феликс начнет делать верхнюю часть своей новой скрипки, он склеит края надпиленного елового клина вместе, раскрывая его, как книгу.

Затем пришла очередь клена, из которого Феликс сделает нижнюю деку скрипки. Белый клен, или иначе явор, идеально подходит для изготовления скрипок, потому что он сохраняет свою прочность, независимо от того, насколько тонко вы его распиливаете. Первые скрипичные мастера в Кремоне использовали древесину кленов, которые они обнаружили на берегах По, но вскоре спрос превысил предложение. К счастью, рынки Венеции всегда были полны горного клена с Балкан, потому что местные строители гондол делали из него весла. Поперечный распил клена выявляет красивые изгибы волокон или «рисунок». Среди мастеров особенно популярен огненный клен, из-за того, что его волокна создают волнистый узор, который может выглядеть почти как языки пламени, мерцающие при повороте скрипки.

Феликс осмотрел кленовые заготовки так же тщательно, как и еловые. На этот раз он обращал особое внимание на то, был ли разрез идеально ровным по длине волокна, когда клин разделился пополам. Он объяснил, что две половинки плохо распиленного клина могут отражать свет неодинаково, и из-за этого одна часть деки будет выглядеть темнее, чем другая. Было что-то пугающее в том, с какой сосредоточенной энергией он вытаскивал клин за клином и запихивал их обратно на полки, бросив всего лишь беглый взгляд.

«Что-то случилось, Феликс?» - спросила я.

«Мы не можем находиться здесь слишком долго, иначе они будут недовольны».

«Они» были ответственными за хранилище, властителями всего, что находилось в подвалах школы, людьми с фотографической памятью, зафиксировавшей все образцы древесины в их владениях. Феликсу не потребовалось много времени, чтобы выбрать клин с шелковистой полоской, а затем он начал копаться в пластиковом коробе, полном кленовых планок, чтобы найти нужные ему, единственно пригодные для изготовления обейчаток-боковин. Вот тогда-то и начались проблемы, потому что хотя повелители дровяного подземелья и знали, что выбранные Феликсом отрезки древесины составляют набор из четырех частей, необходимых для изготовления и идеальной подгонки нижней деки, шейки и улитки с завитком, память и бухгалтерские книги все же подвели их каким-то образом, и они никак не могли найти разнарядку на последние три части. Мне показалось, что в глубине души Феликс подозревал, что они не сочли его достойным такого прекрасного дерева. «Иногда они заставляют учеников младших курсов использовать дерево попроще, - шепотом объяснил он, - и так до тех пор, пока те не станут достаточно опытными, чтобы правильно использовать материал получше». Тем не менее он, похоже, смирился с тем, что придется отказаться от красивого клена для изготовления обейчатки, и выбрал другую древесину. Человек за столом у двери тщательно сверил последний выбор дерева студентом с записью в бухгалтерской книге. У него были печальные глаза человека, который видел слишком много глупостей, совершенных студентами там, в хранилище, и его пустой взгляд не выражал ни малейшего сочувствия студенческим эмоциям.

Когда мы вернулись, маэстро Сперзага был в лаборатории, наблюдая за студентом, который вырезал шаблон-арку, чтобы придать необходимую форму выступу на нижней деке скрипки. Он использовал большое полукруглое долото, и это казалось непростой работой. «Вовсе нет, - сказал Сперзага, просто поправляя угол наклона руки ученика, - если ты делаешь это вот так». А потом: «Я не могу понять людей, которые пытаются экспериментировать с другими породами дерева при изготовлении дек своих скрипок. Если вы используете другую древесину, вы не можете предвидеть, как она будет работать. Дерево же может быть настолько сухим, что станет твердым как камень, а может быть наполненным влагой». Он просто объяснял, а меня поразило, что он и его ученики как бы играли роль психоаналитиков по отношению к древесине, наблюдая и подмечая особенности её поведение в каждой ситуации. А в это время Клементина начала ослаблять зажимы на ребрах своей рождающейся скрипки, но обнаружила, что одна из тонких пластин клена треснула. То, что произошло потом, открыло мне, что временами случается в процессе изготовлении скрипок и как в школе учат относиться к неизбежным неудачам. Клементина взяла форму с поврежденным ребром и передала ее в руки маэстро Ардоли, только что вернувшегося в мастерскую. Маэстро взглянул на поврежденную деталь, повернулся к застывшей от горя, заплаканной студентке, а затем издал какой-то особенный и совершенно типичный для него звук. Это было что-то среднее между смехом и сочувствием, и даже мне, стороннему наблюдателю, стало ясно, что неудачи — это часть работы мастера, и как бы хорошо вы ни были подготовлены, дерево иногда ведет себя непредсказуемо, но все мы здесь, в лаборатории, одна команда, и мы поможем вам исправить любой дефект. Именно это они и сделали. В семье великих мастеров Изолы всегда было множество квалифицированных помощников, и почти то же самое наблюдалось в школе, где ученики проявляли искренний профессиональный интерес к работе друг друга, помогая со склейкой и фиксированием, или чем-либо еще в любой момент, когда требовались дополнительные руки, поэтому Клементина могла быть уверена в необходимой поддержке, которая поможет ей все исправить и двигаться дальше.

В мастерской-лаборатории на столах находились инструменты разной степени готовности и, переходя от одного к другому, я болтала со студентами, пока они работали. Юноша из Рима рассказал мне, что начал обучение здесь в возрасте четырнадцати лет сразу по окончании средней школы. По его словам, лютерия не так уж и сложна, и, похоже, у него не было никаких проблем с тем, чтобы проложить пурфлинг вдоль ребра контрабаса, лежавшего на скамейке, как китовая кость, огромная, белая и рельефная. Разглядывая инструменты, окружающие меня, я увидела в корпусах инструментов без пурфлинга лица женщин, привыкших злоупотреблять тушью для глаз и помадой, но вдруг оказавшихся без макияжа. В женском лице без косметики есть что-то более мягкое и размытое, и, глядя на эти незаконченные инструменты, я вспомнила, что скрипка Льва выглядела примерно так же. Жизнь так износила её тело, что пурфлинг отстоял лишь на доли сантиметра от краев, а местами даже проходил по самому ребру. Теперь я поняла, что именно этим объясняется обтекаемость её облика, из-за которой она выглядел так, будто стремилась избежать чужого взгляда.

На верхней деке скрипки обязательно присутствуют отверстия-эфы. Они выглядят как декоративный орнамент, но их роль крайне важна, потому что часть звука скрипки возникает, когда колебания корпуса инструмента заставляют воздух двигаться через эти отверстия. Вырезание эфов выглядело как одна из самых сложных операций во всем процессе создания инструмента, и, наблюдая за тем, как один из студентов взялся за дело, я поняла, что волнуюсь за него. Он уже нарисовал их контур на корпусе, и теперь маэстро Негрони в своем хирургическом белом халате стоял рядом и смотрел, как ученик просверливает две очень маленькие дырочки в деке, как если бы хирург-практикант проводил биопсию. Затем молодой мастер вставил узкое лезвие пилы в одно из этих отверстий и начал выпиливать плавную кривую. Негрони не отрывая глаз, следил, как медленно, но уверенно начала появляться первая буква «f». «Спокойно, не так резко, - предостерег он, но затем добавил уже успокаивающе.
– Сломаешь лезвие, возьмем другое». Вырезав оба отверстия, студент обработал их края ножом, а затем отшлифовал напильником. Какое облегчение я испытала!

Скрипку необходимо многократно измерять на каждом этапе ее создания. Все в лаборатории так часто вытаскивали и прятали обратно металлические линейки, что могло возникнуть подозрение, не страдали ли все они одним и тем же навязчивым двигательным расстройством. Скрипичные мастера восемнадцатого века не были такими рабами точности, достаточно взглянуть на «Страдивари» или «Гварнери», чтобы увидеть, что эти старые мастера не слишком заботились о том, чтобы эфы на их инструментах были идеально симметричными. Сегодня все по-другому, потому что, как сказал мне один мастер в городе: «Страдивари не работал с точностью до миллиметра, а мы не можем себе позволить ошибаться, потому что наши японские клиенты начинают с того, что достают линейку и проверяют, все ли идеально размечено. Они выбирают, доверяя линейке, и если не найдут желаемую точность в моей боттеге, в Кремоне есть 169 других, в которых можно выбрать то, что их устроит».

Ещё одна студентка совершала последнюю доводку шейки своего инструмента. Прикладывая линейку после каждых нескольких движений, она обстругивала её долотом и слегка проглаживала тонкой наждачной бумагой. Затем она снова прикладывала линейку к шейке, рассматривая её против света, чтобы увидеть, где нужно убрать еще малую долю миллиметра. Я услышала легкий щелчок, когда она вставила шейку на место, но, тщательно измерив угол наклона, снова отсоединила её. Я осознала, насколько они - необычные люди, эти ученики, уже избранные для загадочной профессии, которая всегда будет требовать столь исключительного уровня точности.