Скверные истории Пети Камнева

– Еще! – стоял на своем я.

– Но только, если после этого ты от меня отстанешь. – И он продекламировал, почти пропел, как муэдзин:

– Клянусь смоковницей и маслиной,

И горой Синаем,

И этим городом безопасным…

Я смотрел на Петю с благоговейным страхом. Быть может, дикари Явы некогда так смотрели на белых голландцев, когда те доставали табак и раскуривали трубку. Когда б он цитировал Евангелие – куда ни шло. Но

Коран? Впрочем, у Пети была феноменальная память…

Петя привез свою, так сказать, новую семью в самом начале августа, и вода в озере была еще очень теплая. Привез на пару недель, пока

Илья не бросит в воду льдинку, что по народной примете происходит на Преображенье, то есть на Яблочный Спас, когда в русских храмах святят урожай. Шестое августа по-старому, добавил Петя. Жили тихо: пили по утрам холодное, вечернее очень жирное парное молоко, предварительно сняв сливки, которое покупали у единственной здесь относительно молодой хозяйки, собирали белые грибы в ближайшем леске, по вечерам за большим столом пили-ели, к вечеру топили печку, потом втроем играли в дурака. Петя почти всегда проигрывал, женщины играли лучше, к тому же девочка довольно умело жульничала – даром что еще даже в школу не ходила. Дамы собирали букеты полевых цветов. Женечка каждый день писала дневник – для бабушки, и когда

Петя через два года вошел в опустелый, разграбленный дом с тем, чтобы больше никогда сюда не возвращаться, он нашел эти листочки с детскими каракулями и цветочками на полях: бабушка, мы живем харашо, Петя топит печку. И сентиментальный Петя испытал резь в глазах, как он потом мне рассказал. Больше он там не бывал, вплоть до того, как узнал, что его избенку раскатали по бревнышку. Но это было позже, когда Петя, воодушевившись нахлынувшей свободой, к чему, впрочем, он относился довольно иронически, сделал еще один заход в средства массовой информации: я еще скажу об этом…

Здесь опять возникает тема лодки. Ее Пете выдали на неделю, и день на шестой он решил перегнать ее обратно в Колобово, потому что день был безветренный и очень теплый, а обратно вернуться вплавь: озеро было широким, но Петя отлично плавал. Он отправился после завтрака, сказав вдове и ее девочке, что, конечно же, не собирается ночевать на том берегу и к ужину будет непременно. Но, как это обычно и бывает, когда Петя был уже на середине озера, задул ветер, небо закрылось тучами, грести приходилось под углом к течению, и только дорога до другого берега заняла у него часа полтора. А ведь еще нужно было пройти весь залив, но здесь было тише, и грести стало много легче.

Петя причалил, вытащил плоскодонку на берег, отнес весла хозяевам, завернул к Лёне. Он застал своего приятеля в прекрасном расслабленном настроении, навеселе, и гостю Леня очень обрадовался.

Дело в том, что его посетила дама по имени Нина, служившая кассиршей в его же магазине, и в эту самую Нину Леня был отчетливо влюблен.

Помимо водки, ящик которой стоял в избе у печки, на столе были соленья, селедка в маринаде, картошка в мундире в деревенском чугунке и гора свежих котлет, которые приветливая Нина наготовила.

Петя был усажен за стол, бурно угощаем, хозяин лучился радостью.

Нина все время улыбалась, показывая золотой зуб с левой стороны рта, отчего ее улыбка была только задорнее, пили стограммовыми гранеными шкаликами, приближение сумерек Петя не заметил, поскольку все пытался не объесть хозяев, но домашние котлеты были так хороши, что

Петя, после того как неделю питался тушенкой, не мог сдержаться. И ел все, что ему гостеприимно подкладывали. Сытый, пьяный, радостный счастливой радостью хозяев, Петя, наконец, взглянул на часы – было около одиннадцати. Надо было плыть. Его, конечно, отговаривали, мы тебе постелим, сами мы на печке, но Петя был непреклонен: мои будут очень волноваться, твердил он. Сердобольные хозяева проводили его до берега – это было не близко, нужно было перейти поле, найти проход к воде в непролазных кустах. Нина по-бабьи запричитала, когда они оказались на берегу, освещенном луною. Петя расцеловался с хозяевами и поплыл.

Русло проходило близко к этому, правому, берегу, и уже метрах в пятидесяти течение было довольно сильным. Нужно было все время брать левее. Как раз когда Петя почувствовал, что он, как перевозчик на другой берег своей бессмертной души, пересек фарватер, в небе громыхнуло, и вдруг, как из опрокинутого ушата, хлынула с неба вода; прогремел первый близкий гром. Молнии вспыхивали то и дело, освещая блицем бескрайнюю темную воду впереди. Петя несколько протрезвел, оценив ситуацию. Лил холодный по сравнению с теплой озерной водой дождь, гроза, казалось, нависла над озером. Но зато стих ветер.

Кругом громыхало и полыхало. Петя, для того чтобы не сбиться с ритма своего брасса, решил декламировать стихи. Но его движения не ложились в размер. В тот год, следом за Ленинградом, Москва, наконец, прочитала книгу об этногенезе сына двух поэтов, и Петя в такт своему брассу стал выкрикивать имена древних степных племен.

Вдох, толчок вперед, голова над водой – хунны. Еще вдох, руки вперед – кыркызы. Тюрки, уйгуры, кипчаки, гузы, гебры-огнепоклонники, сарматы, карматы, таджики, хазары, парфяне, туранцы, кушаны, дейлемиты, гирканцы… Петя иссяк на юечжах. Он попытался спеть песенку, которую посвятил автору-пассионарию Хвостенко:

Ах, ты, полустепь, полупустыня,

Все в тебе смешались времена, и чуть не захлебнулся.

Петь не получалось. Петя перевернулся на спину и почувствовал, что слабеет. На том берегу, куда он плыл, не было видно ни огонька. Да и самого берега видно не было, и Петя не мог определить, сколько он уже проплыл и сколько ему осталось. Становилось холодно. Лежать на спине было нельзя: во-первых, его тело явственно сносило течением, во-вторых, нужно было двигаться. Двигаться и чем-то отвлечься, чтобы движения выходили автоматическими: о самих усилиях тоже нельзя было думать. И Петя решил, что будет думать о театре. Тогда-то ему и пришла удивительно простая и отчетливая мысль о том, что театр, некогда развившийся из ритуала, причем из ритуала погребального, всегда и всюду представляет на сцене живых мертвецов. В новой драме это, скажем, Смерть Тарелкина или Наш городок. Петя вспомнил, что читал где-то и фразу Жана Жене на эту тему, что-то вроде того, что Театр должно поместить как можно ближе к погосту, воистину в оберегающей тени места, где стерегут мертвецов. И Петя сказал себе

вот именно, именно стерегут. И понял, что дыхания не хватает, что обмякли руки, и, по всей вероятности, сейчас он примется тонуть.

Ноги опустились вниз и, как в дешевой комедии, Петя нащупал дно. И встал – воды было по грудь. Буря не прекращалась. Этот берег был очень пологим, и Петя шел, еле волоча ноги по вязкому донному илу, бешено отмахиваясь от каких-то водорослей, зловеще все пытавшихся уцепиться за его тело. Идти оказалось не близко, и эти последние полторы сотни метров показались ему сущей пыткой.

Дождь не унимался, и обессиленный Петя рухнул на сырой песок. Шансы насмерть простудиться были велики. Нужно было срочно выпить водки и очень горячего крепкого чая. Конечно, они сидят в доме… что ж им под дождем меня встречать… и ждут… и чай догадались поставить, неразборчиво думал Петя, когда, шатаясь, добрел наконец до крыльца.

Дверь была не заперта, хотя сам Претя всегда запирал ее на ночь.

Свет нигде не горел – ни в сенях, ни в комнате. Невольно стараясь не шуметь, Петя вошел в избу и скорее почувствовал, чем услышал, что в темноте мерно дышат два существа: мать и дочь, они спали вдвоем на одной кровати. Они не ждали его. В отблесках молний Петя рассмотрел чайник на столе. Дотронулся, чайник был холодный. Вот тогда все и кончилось, закончил свой рассказ Петя.