Сквозь огонь и лёд

Зимин пьяно засмеялся.

– Дай! Кусай!– Тимофей показал кукиш, – А если я не желаю?

– А тогда ты им не товарищ и на тебя куска свинца не жалко.

– Нет, не верю, ваше высокоблагородие. Это ты, офицер, наговариваешь! Большевики они за всеобщую справедливость. Так нас на фронте агитировали. Что бы всем хорошо было.

– Да я, мы, разве против справедливости? Не против! Но не за наш счёт. Чем богаче население, тем богаче государство!

– Богат Садко-купец, но богаче его Господин Великий Новгород! – пьяно сказал майор Игнатов.

– Во! Он с Новгорода, он знает, – сказал Зимин. – Раздай, государство, свои земли своим подданным. Они на них работать будут, налоги платить и ты, государство, разбогатеешь.

– И нам за наш труд ратный, чего-нибудь подкинешь, – сказал первый подполковник.

– Какая же тут справедливость, – продолжал Зимин, – если меня до нитки обобрать, а ещё и жизни лишить, что бы ни возмущался?

Зимин опять пьяно засмеялся.

– Ох, загадки ты задаёшь, ваше высокоблагородие,– почесал затылок Тимофей Фёдорович.

– А ты думай, казак, думай. Да смотри, как бы поздно не было.

А женский батальон расформировали. Корнилов считал, что женские батальоны на войне годятся только для охраны чего-нибудь воинского глубоко в тылу. Но тыла у Добровольческой армии не было и охранять было нечего. Добровольческая армия жила по принципу – всё своё ношу с собой.

Корнилов говорил:

– Глупость Керенский удумал в прошлом году – баб в армию брать! И без них хлопот хватает. В демократию играл, гад. Всё угодить хотел союзникам: Англии да Франции. Баб на фронт погнал! Им рожать надо, а они под пули лезут! Из пятнадцати девок – сколько до конца войны доживёт? Их, по-хорошему, домой спровадить надо, да не получиться, понимаю. Распределить! Что бы в воинском подразделении не более двух было.

– Почему не более двух? – спросил Боровский.

– Потому, Александр Александрович, что самая крепкая цепь не крепче самого слабого звена! А женщина в воинском подразделении – слабое звено! Чем больше их будет в подразделении, тем слабее подразделение будет. И погибнуть у подразделения будет больше шансов. А одна-две, думаю, что не так заметно будет. И беречь их по возможности.

«Офицерочки» в компании «походных юнкеров», прапорщиков и прочих офицеров сидели у костров и пекли картошку, выпрошенную у казаков, или просто обжаривали хлеб на палочках.

– Вот кончиться война, – сказал «походный юнкер» Петровский, – вернусь в Москву, окончу университет. И лет через двадцать стану президентом России или премьер-министром. Смотря кого там Учредительное собрание во главу России поставит. Буду страной руководить.

– У тебя и планы, Денис!– смеялась Маша Черноглазова. – А ты, Тулупов, кем будешь через двадцать лет?

– Генералом, – пожал плечами Пётр. – У меня все предки генералы, в крайнем случаи, полковники.

– А ты Соня?

– Я так понимаю – генеральшей, – улыбнулась де Боде и хитро посмотрела на Петра.

2

Утром 14 февраля Добровольческая армия двинулась в поход. Солнце, что светило все четыре дня над станицей Ольгинской, куда-то пропало, и над землёй нависли тяжёлые хмурые тучи. К утру потеплело, и дорога превратилась в чёрную липкую грязь, которую месила нищая Добровольческая армия. А по краям дороги у своих домов вышли казаки и глазели на проходившую мимо белую гвардию, одетую как попало. Сами станичники были одеты куда как справно. Вон стоит отец семейства в окружении четырёх сыновей-фронтовиков, сытые, смотрят насмешливо, без жалости, в тулупы одеты, чёрные папахи на голове.

– О, какая сила-то на обочине стоит, – ворчал Зимин про себя, – с такими молодцами не только до Екатеринодара, до Москвы бы дошли. А тут чавкай по грязи в тужурке железнодорожника, меси её дырявыми сапогами да дерись за их свободу.

И зло пошутил:

– А что, станичники, немцев с большевиками хлебом-солью встречать будете?

– А как же, – ему ответили, – мы люди гостеприимные.

Вышли в белую заснеженную степь. Дорога по-прежнему чавкала под ногами чёрной жижей. Чёрная земля налипала на сапоги, утяжеляла их. У «походного юнкера» Петровского в грязи осталась сначала одна подошва от одного сапога, а потом вторая от другого. Найти в этом болоте их было невозможно, и юнкер выкинул и голенища, закатал штаны до колен пошёл босиком по холодной жиже, глупо улыбаясь, как блаженный. Проезжавший мимо казак покачал головой:

– Ты, парень, видно совсем умом тронулся. Проще застрелиться, чем в жару метаться. Выходи из строя!

Петровский повиновался.

– Снегом ноги почисть, – приказал казак.

Он вынул из перемётной сумы шинель, вырезал из неё шашкой две широкие полосы.

– Умеешь портянки-то наматывать?

– Умею, чего же нет? – ответил Петровский, и быстро намотал ткань на ноги.

– И что это будет?

– Онучи это будут, – ответил казак.

– Лапти нужны.

– Грамотный? Это вы там в России лапотники, а здесь и без лаптей хорош, господин студент, у вас тоже и так ходят. Всяко лучше, чем босиком. А то совсем ополоумел – босиком в такой холод.

– Да ни так уж и холодно, – возразил Петровский.

– Да уж конечно! У вас в России, наверное, все с придурью, – сказал казак и ускакал вперёд.

Петровский догнал своих и встал в строй.

К вечеру добрели до станицы Хомутовской. Сил устраиваться на ночлег не было. Расположились в повозках, кто как мог.

Проснулись от свиста снаряда. Разрыв. Опять свист, разрыв. Затрещали винтовочные выстрелы. Повозки заметались по станице.

Забыли выставить боевое охранение. Корнилов ругался страшно. На горизонте показалась красная конница. Её подпустили поближе и ударили шрапнелью. Во фланг красных стала заходить белогвардейская сотня. Красные решили не рисковать и отступили вместе со своей пушкой. Полковник Икишев перекрестился – как вовремя! Как раз шрапнель кончилась.

Порядок в белой колонне был восстановлен. Наскоро подкрепившись, двинулись дальше.

С продовольствием вышла небольшая заминка. Казаки Хомутовской не хотели снабжать корниловцев продовольствием не даром, не за деньги. Пришлось брать силой. Станичники пожаловались главнокомандующему. Корнилов вспылил:

– Казаки – это наши союзники! Не сейчас, так в будущем! Если мы их будем грабить, то мы лишимся этих союзников. А это не дело, господа, не дело.

И издал указ строго настрого запрещающий брать что-либо у населения. Только добровольно и только за деньги. Чем привёл в ступор интендантов, отвечающих за снабжение армии: как можно купить что-то у населения, если население не желает ничего продавать?

Деникину сапоги не продали не в Ольгинской, не в Хомутовской, слава Богу, что хоть папахой разжился в Ольгинской.

Дорога совсем раскисла. Повозки двигались с трудом. Временами приходилось распрягать задние повозки и впрягать дополнительно лошадей в передние повозки, вести их на какое-то расстояние, а затем подтаскивать задние.

Африкан Петрович Богаевский приказал отряду полковника Зимина прикрыть еле ползущую колонну.

– Расположитесь где-нибудь на холме, Виктор Витальевич, – пояснил приказ Богаевский. – Как только колонна скроется из вида, передислоцируетесь. А то, как бы опять не налетели. Пулемёт возьмите и пулемётчика, желательно – хорошего.