Слабо не влюбиться?

Сейчас мне искренне жаль, что я не нахожусь в холодной, беспринципной Москве и не могу накостылять этому засранцу Алаеву за то, что доводит Лерку до слез. За то, что, пользуясь положением и папиными деньгами, он всячески мучает мою бедную подругу. А ведь этот наглый мажор наверняка даже не догадывается о Леркином непростом диагнозе и о том, как нелегко ей на самом деле жить! Она же гордая, никогда не признается.

– Я тебя люблю, – осторожно завожу за ухо прядь ее волос. – Ты у меня самая-самая. И еще непременно покажешь этому Тимуру, где раки зимуют!

– Даже не сомневайся! – Грановская шмыгает носом и вскакивает со стула. – Так, ну все, хватит киснуть! Ты оделась? – окидывает меня взглядом и удовлетворенно кивает. – Теперь иди умойся, и бегом на выход! А то Соколова без нас в армию заберут!

Глава 40

Еще вчера осень играла яркими красками. Заливала воздух солнцем, а дороги усыпала золотыми листьями. Но сегодня все совсем иначе. Небо хмурится и по цвету напоминает ледяную сталь. Ветер колючий и холодный. Так и лезет за шиворот, пуская по спине мириады мурашек.

У военкомата полно народу. Человек тридцать, не меньше. Тут и старшее поколение, и молодежь. Кто-то плачет, кто-то веселится, кто-то обнимает призывников.

Продираемся через густую толпу и ищем глазами своих. Автобус, который повезет парней в распределительный пункт, отправляется минут через пятнадцать, поэтому желающие попрощаться уже давно на месте.

– Вот они! – взвизгивает Лерка, заметив нашу компашку.

Медленно приближаюсь к друзьям, и с каждым шагом ноги почему-то слабеют. Становятся ватными и, по ощущениям, вязнут в совершенно сухом асфальте.

Я волнуюсь. Дико. То ли потому, что давно не видела Соколова, то ли потому, что по-прежнему боюсь его реакции на свое появление. Вдруг он разозлится? Или, хуже того, изобразит равнодушие?

Нет, равнодушия я точно не вынесу. Пусть будет что угодно, но только не оно.

Кажется, меня приветствуют приятели и бывшие одноклассники, но я лишь рассеянно машу им рукой. Слов не разбираю, будто оглохла. Ничего не слышу, плохо вижу, зато чертовски остро чувствую. Каждая секунда ожидания – словно тонким лезвием по нервам. По живому режет.

Галдящая толпа наконец расступается, и я ныряю в бездонную синеву когда-то до одури любимых глаз. На мгновенье, на бесконечно долгое мгновенье мир замирает, время останавливается, а мое сердце, напротив, наращивает скорость.

Наша с Соколовым встреча напоминает кадр из фильма в замедленной съемке. Он вскидывает голову и фокусируется на мне. Несмело вздергиваю уголки губ и, затаив дыхание, жду его реакции. Он улыбается в ответ. Пусть и с небольшой задержкой. Проводит рукой по бритому черепу и, потеснив плечом что-то рассказывающего ему Зацепина, направляется ко мне.

– Привет, малая, – в его голосе слышится знакомая хрипотца. – Ты все-таки пришла.

Не знаю, почему, но это его ласково-непринужденное «малая» вызывает во мне целое цунами эмоций. Накрывает с головой и утаскивает ко дну. Так глубоко, что я аж задыхаться начинаю.

Меня давно никто так не называл. Точнее меня так вообще никто, кроме Соколова, не называл. Он дал мне это прозвище еще в детском саду. И за годы нашей дружбы я так к нему привыкла, что теперь, когда окружающие обращаются ко мне исключительно по имени, чувствую необъяснимую пустоту. Будто чего-то не хватает. Чего-то родного и милого.

Малая. Вроде так просто. Это лишь слово из пяти букв. Но волнует оно меня похлеще любого многотомного романа. Наверное, потому что откликается в душе эхом счастливого прошлого. Прошлого, которое безвозвратно утеряно.

– Конечно, пришла, – выдыхаю куда-то в Тёмкину куртку, потому что он стискивает меня в объятиях. Горячих и ароматных.

Соколов обнимает меня так, будто между нами не пробегала черная кошка, будто все хорошо. И я, доверяя этому сладкому обману, посильнее жмусь к нему грудью. Обвиваю руками крепкую шею и, закрыв глаза, растворяюсь в тумане прекрасных воспоминаний, навеянных его запахом.

– Так непривычно видеть тебя лысым, – провожу пальцами по макушке друга и смеюсь. – Без кудряшек ты совсем другой.

– Страшный? – отстраняется и заглядывает мне в лицо.

– Нет, какой-то более взрослый, что ли, – внимательно вглядываюсь в его кажущиеся более резкими черты. – Более серьезный.

Артём усмехается. Наверное, с тех пор, как он лишился волос, ему не раз доводилось слышать что-то подобное. Одна Грановская, судя по ее рассказам, наделила его массой ярких эпитетов.

Но, говоря по правде, Тёме идет новый образ. У него правильной формы голова и довольно аккуратные уши. Поэтому ни на какого чебурашку он не похож. Все такой же красивый парень. Каким был, таким, по большому счету, и остался.

Поговорить подольше у нас не выходит. К Соколову подлетает до безобразия зареванная Диана и буквально виснет у него на плече. Она плачет так безутешно, словно ее парень отправляется не в армию, а на тот свет. Размазывает слезы по лицу и завывает что-то вроде «я буду ждать тебя хоть вечность». Из-за всхлипов мне трудно разобрать ее речь, так что цитата неточная. Но общий посыл примерно такой – Диана неимоверно страдает и, будь ее воля, она бы пошла за Соколовым даже на Сахалин.

Короче, жутко пафосно и неуместно трагично.

Артём поглаживает бурно тоскующую девушку, а потом снова смотрит на меня. В его взгляде читается что-то яркое, но не до конца понятное. То ли это стыд, то ли сожаление, то ли прорывающаяся наружу печаль. Друг как никогда серьезен, и я не сомневаюсь, что эта загадочная эмоция, потаенная на дне его пристального взора, предназначена исключительно мне.

– Слушай, Диан, я отойду на секунду, ладно? – он поворачивается к своей девушке. – Мне надо кое-что сказать Васе наедине…

Лицо Орловой обиженно вытягивается. Должно быть, она не ожидала, что в столь трогательный момент ее, ненаглядную и распрекрасную, предпочтут какой-то там подруге детства.

– Но… Ты ведь с минуты на минуту уезжаешь, – растерянно отзывается она, никак не желая выпускать куртку Соколова из своих цепких пальцев.

– Я знаю. Я ненадолго.

Артём высвобождается из ее хватки и, подцепив меня за локоть, утаскивает в сторону. Подальше от посторонних глаз и ушей.

– Вась, прости меня, ладно? – он наклоняется, и наши лбы соприкасаются. – За все прости, – его горячий шепот оплавляет мое сердце. – Я дебил. Но понял это не сразу. Знаешь, я бы хотел отмотать время и многое поменять, но… Теперь есть, как есть, – он сглатывает волнение и продолжает. – В общем, я тобой очень дорожу. И очень скучаю. Просто знай об этом, ладно? Знай, что твой непутевый друг тебя обожает.