Слабо в меня влюбиться?

Неуверенно прохожу вслед за ней и внимательно осматриваю пустую комнату, в которой до сих пор стоит шлейф от парфюма Бойко. Надежда на полное её отсутствие вмиг улетучивается, когда я замечаю розовую прядь волос, выглядывающую из-под кровати.

Безголовая дегенератка! Ей ли говорить мне о находчивости?!

Споткнувшись о коробку с пиццей, Агата смущённо откашливается. Девушка наклоняется, чтобы спрятать улику, и тогда… гаснет свет.

Ударив по выключателю, я буквально нападаю на Куницыну, заключаю её в железные объятья. От такого порыва она не на шутку пугается.

– Что такое, Ян?! Ты ведь сам просил не торопиться! Отвали от меня!

В кромешной темноте невинные попытки задержать её походят на домогательства. Осознав, что безнадёжно перегнул палку, я ослабеваю хватку и виновато отступаю в сторону.

– Прости, не смог удержаться. Ты слишком хороша.

Толкнув меня в грудь, Агата на ощупь пробирается к двери и включает свет. Эмоции на её лице подсказывают мне, как сильно я облажался.

– На это наше свидание окончено. Ты должен уйти, Ян.

Сопротивляться нет смысла.

– Конечно. Ещё раз прости.

Покидая комнату, я слышу в наушниках запыхавшийся голос:

– Спасибо, Льдов. Ты снова выручил свою подружку. Полагаю, сегодня нам лучше не видеться. До завтра, подельник. Целую.

Лера

— А ну-ка, стоять, — прабабушкин голос гремит как подлый выстрел в спину в тот самый момент, когда я наклоняюсь, чтобы застегнуть сапог. — Это куда ты собралась на ночь глядя?

— Я ненадолго, ба! — Оглядываюсь, не разгибая спины.

Моя великовозрастная родственница, поправляя норовящие сползти с серебристых волос бигуди, окидывает меня выразительным взглядом. И становится ясно — планам хана.

Вот чёрт, она же дремала пару минут назад! Я проверяла.

— Ясен красен, надолго тебя не хватит, — ворчит она, потрясая в воздухе тростью. — К панели примёрзнешь как тот вареник к дверце морозилки. Полдня потом всем миром будем отковыривать.

— Ба, ну что ты обзываешься? Мне очень надо, — этот стон, полный вселенской скорби и подхалимства, запросто растопит глыбу льда, да вот жаль, что характер у бабули из железа, ещё по советскому ГОСТу выплавленного.

— Трусы с начёсом тебе надо! — рык в коридоре встаёт такой, что разбуженный охотником гризли сдохнет от зависти. Я пружиной разгибаюсь, судорожно натягивая пониже платье. — Вы поглядите, кофту напялила, а юбку, что ли, забыла? Ты для кого попец в эту сетку рыбацкую упаковала, бесстыжая?

— Ну не ворчи, я правда быстро, — позорно канючу, делая вид, что не слышала вопроса. — Одна нога там, другая здесь! Честно-честно.

— Не доросла, говорю, ночами шастать! — гаркает она, выставляя фигу перед моим обалдевшим лицом.

— Мне уже есть восемнадцать, — напоминаю с отчаяньем. Ещё чуток и взвою от досады.

— Пока ты живёшь в моей квартире, моё слово — закон. Появится парень, вот с ним и ходи. Я всё сказала. — хмыкает бабуля, ставя меня этим условием в тупик. — А будешь нудить, ещё и матери позвоню. У неё как раз в это время пусто на кассе, пусть задаст тебе трёпку…

— Тут такое дело… — выпаливаю, потупив взгляд. — Я с Яном иду. Мы встречаемся. Вот.

Вру на голубом глазу! Терять мне нечего. Легче разговорить бревно, чем объяснить Святу, почему я его кинула. Об остальном я, как обычно, подумаю завтра.

— Ох, батюшки! — Картинно хватается за сердце хитрая бестия. — Я таки вместо «парень» сказала «утырок»? Боже упаси так опростоволоситься. Короче, на чём я остановилась, пока ты меня не перебила?

— Что ты меня отпускаешь?

— Вот же заладила. Ладно, его-то я хоть знаю, где найти, чтоб грохнуть... Так и быть, чешите. Но при одном условии! — рявкает она, перекрывая мой счастливый визг. — Наденешь, что я скажу.

При виде того, как прабабушка ковыляет к ветхому ларцу, я понимаю, что затея соблазнить Свята ещё никогда не была так близко к провалу.

— Да где же? Сейчас, сейчас… Есть у меня одна вещичка. Для особого случая берегла… О! Нашлось, родимое.

— Прелестно, — уныло вздыхаю, когда она встряхивает чёрное платье времён бабкиной молодости.

Над плотной тканью из шерсти взлетает одинокая моль.

— Ну вот, смотри как хорошо, — приговаривает седая законодательница моды, упаковывая меня в орудие пыток от допотопных кутюр. Мало того что колючее, так ещё пахнет замшелостью… брр! — Поясница в тепле, коленки прикрыты… А вырез, погляди, хороший какой, — довольно хмыкает она. — Ирод этот твой скорее глаза сломает, чем взглядом нырнёт, куда не положено.

Вот именно!

— В нём жарко. — Передёргиваюсь от вновь накатившей досады. — Там же танцы будут! Я вспотею, и надо мной все будут угорать.

Взгляд прабабушки теплеет на пару тонов, по крайней мере, настолько, что в нём уже не читается желание безжалостно запереть меня в кладовке и выкинуть ключ в канализацию.

— Пускай. Надо мной тоже смеялись, до шестидесяти лет, — загадочно хмыкает она.

— А что случилось потом?

— Потом некому стало смеяться. Хожу по кладбищу, хихикаю в одиночестве.

— Я не могу его надеть, здесь моль проела, — понуро морщу нос, разглядывая себя в зеркале. И ведь не вру, на груди действительно съеден шмат с горошину.

— Точно! — Старческая скрюченная фигурка с невообразимой ловкостью для своих лет прошмыгивает к трюмо. — Моя счастливая брошь! Вот, держи. Мне её твой прадед подарил. — Глаза за стёклами очков поддёргиваются мечтательной дымкой. — Помню, мы в тот день первый раз поцеловались.

— Спасибо, ба, — сглатываю ком, образовавшийся в горле, пряча дефект на платье под серебряной жар-птицей.

— Ты мне гляди, шибко не расслабляйся. — Грозит она пальцем. — Полезет к губёшкам, тресни его хорошенько! В щёчку пусть клюнет, если прям невтерпёж. Не больше! Ну всё, поторапливайся, — властно взмахивает рукой в сторону двери. — Я засекаю твоё «честно-честно».

— Да ты ложись, что я дверь сама не открою? — отмахиваюсь, навскидку прикидывая, сколько часов может занять осада Аристова, но ловлю на себя пронизывающий сомнением взгляд и спешу ретироваться: – В смысле, да, конечно, ба. До полуночи буду как штык!