Слабости сильной женщины

Лера действительно боялась, что говорит сбивчиво, непонятно. Ведь она собиралась сказать Ратманову совсем о другом, когда шла сюда, и вдруг… Она и сама не до конца понимала то, о чем говорила ему сейчас; слова рождались в те самые мгновения, когда она их произносила.

– Нет-нет, почему же непонятно? – покачал головой Ратманов. – Может быть, я все-таки не совсем примитивен эмоционально, правда? Но как вы все-таки думаете, это вот именно только для вас так? – снова спросил он.

И вдруг Лера поняла: да ведь он ищет у нее ответа на вопрос, который мучит его самого! Может быть, это он перестал чувствовать биенье жизни…

Словно подтверждая ее слова, Ратманов медленно произнес:

– Страшное время, Лерочка… Нет, не потому, что трудное, не потому, что нестабильное. Разрушительное время, понимаете? Как будто цунами проходит по всему, проверяя все на прочность, – наши души в первую очередь. Достаточно ли мы были честны во всем: в своих занятиях, пристрастиях, чувствах… И не у многих хватает мужества сказать: я занимался не своим делом, я любил не того человека, я притворялся перед самим собой.

– Но, Георгий Александрович… – Лера растерялась, слыша его слова. – Вы думаете, я притворялась перед собой, или…

«Или любила не того человека?» – вдруг захотелось ей спросить.

– Вы – ни в коем случае, – возразил Ратманов. – Вы-то как раз всегда казались мне честной, и у вас, по-моему, и сейчас хватает мужества таковою оставаться. Именно мужества, – повторил он. – Потому что, поверьте старику, изучать Тинторетто гораздо проще – даже сейчас, – чем бросаться в эти волны. А вы бросаетесь, вам дорого что-то едва уловимое и опасное, и вы многим готовы ради этого пожертвовать – ведь так?

– Да, – кивнула Лера.

Его слова не казались ей непонятными – наоборот, он говорил именно о том, что чувствовала она сама. Действительно, она «бросалась в эти волны» не из-за такого простого дела, как деньги. И это она почувствовала, как ни странно, в ту минуту, когда смотрела на фотографию отраженной Венеции.

Можно было и дальше ездить время от времени в Турцию, приторговывать на рынке, зарабатывая таким образом на жизнь. Ведь она в последнее время уже начала догадываться, как можно выкраивать время для библиотеки, для диссертации, – и собиралась это делать.

Но что делать тогда со своей изменившейся душой, с той струной, которая зазвенела в ней недавно и которую ничто не могло утолить?..

– Что ж, Лерочка, – вдруг улыбнулся Ратманов. – Помогай вам бог. Не могу сказать, чтобы историческая наука теряла в вашем лице нового Тарле… Вы не обижаетесь за мою старческую прямоту?

– Ну что вы, Георгий Александрович! – Лера почувствовала некоторое облегчение. – Я и сама понимаю, я же итальянцами моими так только начала заниматься… Из-за одного только детского впечатления, если честно. Какой уж там Тарле!

– Но мне безумно жаль вас терять, – продолжал Ратманов. – Как будто уходит лучшее, что во мне было… И самое живое. Вот какой, знаете ли, парадокс. Поэтому, Лера, я буду рад, если вы передумаете. Когда-нибудь, все равно когда. Я буду рад без объяснений, вы понимаете? Я вас помню, Лера, вы – одно из лучших воспоминаний моей университетской деятельности. Понимаете, моя неудавшаяся аспирантка?

Он снова улыбнулся, как будто не сетовал на ее неудачную карьеру, а поздравлял с каким-то важным успехом. И Лера улыбнулась ему в ответ – с благодарностью за то, что он понял ее сбивчивую речь, и понял все, что с нею происходило. Понял – и благословил.

Она шла на эту встречу с тяжелым сердцем, а уходила с ощущением такой легкости, какой давно уже не помнила в себе. Нет, она не перестала чувствовать перемены, произошедшие в ней. Но она вдруг поняла, что между Лерой нынешней и той, прежней Лерой, – нет пропасти. И воспоминания тут же нахлынули на нее…

Глава 15

В день своего рождения Лера заболела – надо же, чтобы такое невезение! И к тому же не каким-то безобидным насморком, а заразной свинкой, и пригласить, значит, никого нельзя… А она уже всем обещала: вот скоро мне будет девять лет, и мама испечет новый торт, и разрешит праздновать хоть до ночи – я же тогда буду взрослая…

А теперь вместо праздника и гостей сиди одна перед телевизором! Даже торт, который мама все-таки испекла, Леру ничуть не успокоил, даже книжка про Чингачгука… Болела голова, шею было не повернуть, да еще погода была мрачной – серый снег до сих пор лежал на карнизе под окном, а ведь был уже конец марта.

По телевизору тоже показывали что-то скучное: какой-то урок математики, потом – природоведения, потом, кажется, музыки – на экране появилась девочка с белыми бантами и села к роялю.

Девочка начала играть, Лера слушала. Сначала рассеянно – но не выключать же телевизор, – а потом, незаметно для себя, стала вслушиваться в каждый звук. Девочка играла что-то печальное, похожее то ли на осень, то ли на пасмурную весну – такую, как была сейчас за окном. Но эта грустная музыка совсем не нагоняла тоску – наоборот! Она словно вбирала в себя тоску, и душа становилась легкой, ясной, и настроение менялось.

– Не болит голова, Лерочка? – Мама заглянула в комнату. – Может, выключить телевизор?

– Нет, мам, послушай! – воскликнула Лера хриплым из-за свинки шепотом. – Как красиво она играет! И совсем не взрослая…

– Как ты, не старше, – подтвердила мама. – Умница какая.

Мама в то время старалась обращать Лерино внимание на всех «умниц», которые попадались в жизни. Ее пугала дочкина непоседливость, излишняя, как ей казалось, живость.

– Вот бы и тебе так, – заметила она, умиленно глядя на девочку с бантами. – Ведь и пианино есть… Жаль, что ты такая неусидчивая!

– Откуда ты знаешь? – обиделась Лера. – Я ведь не пробовала еще на пианино играть. Может, у меня как раз получится?

Пианино у них было простое – «Заря». Оно осталось от покойного дедушки. Тот мечтал, чтобы Лерина мама училась играть, но как-то не получилось это, и вышло, что пианино было куплено зря. Лера научилась играть на нем «Чижика-пыжика», и еще ей нравилось открывать крышку и, нажимая на клавиши, смотреть, как молоточки ударяют по струнам.

– Знаешь что? – тут же сказала она. – Когда принимают в музыкальную школу? Я хочу пойти!

– Правда, Лерочка? – обрадовалась мама. – Очень хорошо! Но ведь там экзамен, – тут же усомнилась она. – И, по-моему, тебе уже поздновато в первый класс. Кажется, там детей помладше принимают.