Слабости сильной женщины

Может быть, она не в одиннадцать лет так думала, а уже потом, когда стала старше. А может быть, и в одиннадцать.

Лере вообще иногда казалось: все, что есть в ее душе, было в ней всегда, а с возрастом только поднималось на поверхность, делалось отчетливее. Наверное, в этом они с Митей больше всего были похожи.

Однажды она поняла, что больше не хочет заниматься музыкой. Это должно было произойти рано или поздно. Весь дом Гладышевых был музыкой пронизан, и, слушая Митю – даже гитарные песенки, – Лера не могла не чувствовать, что это на самом деле такое. Как же смешны были по сравнению с этим ее попытки бренчать на пианино!

Как-то она пришла к Гладышевым пораньше – или просто Елена Васильевна задерживалась почему-то с уроком? Во всяком случае, Лера сидела за фортепиано и проигрывала «К Элизе» Бетховена.

Мама не могла без слез слышать, как Лерочка это играет.

– Так красиво и так серьезно! – говорила она. – Как хорошо все-таки, что ты занимаешься…

Но сама Лера уже думала иначе.

Она злилась на себя за то, что не может понять, что же именно не удается ей в этой вещи, и даже за то, что ее все-таки привлекают эти звуки.

Она не заметила, как Митя вошел в гостиную и остановился за ее спиной.

– Немного по-другому, – сказал он. – Показать?

– Да, – кивнула Лера.

И он показал – так, что Лере расхотелось повторять.

Стоило Мите проиграть начало, как она тут же поняла, что именно ей не удавалось. Лера даже не знала еще, как это назвать – то умение спросить, и вслушаться в ответ, и самому ответить, которое было в Митиной игре и чувствовалось сразу.

Сама она играла «К Элизе» так, как будто знала все наизусть еще до первого аккорда и должна была только воспроизвести то, что знала. А Митя – как будто в каждой ноте таилось нечто, до последнего мгновения ему неведомое. И, словно в благодарность, это «нечто» тут же начинало звучать под его пальцами.

– Поняла? – спросил он, отводя руки от клавиш.

– Поняла, – кивнула Лера. – Митя, – тут же сказала она, – я не буду больше заниматься.

– Ну, не надо так. – Он положил свою руку на ее, лежащую на клавишах, и какой-то случайный аккорд прозвучал под их пальцами. – Я ведь с четырех лет играю, меня мама начинала на фортепиано учить, и потом я тоже на нем играл…

– Не потому, Мить, – покачала головой Лера. – Ты же видишь…

– А я радовался, что ты приходишь, – сказал он. – И тут же добавил, словно торопясь объяснить: – С тобой интересно, ты быстро соображаешь.

– Я и буду приходить, если твоя мама разрешит, – ответила Лера.

– Разрешит, – улыбнулся Митя. – Она тоже с удовольствием с тобой разговаривает.

Так Лера перестала заниматься музыкой и стала приходить к Гладышевым просто так, без расписания и без видимой цели.

Ей по-прежнему нравилось разговаривать с Еленой Васильевной о книгах, о художниках. И спрашивать ее: почему, например, мадам Бовари отравилась – вместо того чтобы воспитывать свою дочку?

А с Митей можно было разговаривать и о другом – о том, о чем она бы под страхом смерти не стала говорить с его мамой.

Однажды Лера уже с обеда выглядывала в окно – ждала, когда Митя вернется из Консерватории. И, увидев, что он появился наконец в арке и идет по двору, – едва отсчитала полчаса, чтобы побежать к Гладышевым. Ей надо было поговорить с ним как можно скорее.

Ей было тринадцать лет, впечатления захлестывали ее, и то, что она хотела спросить у него, – надо было спросить немедленно.

К счастью, Катя была занята, Елены Васильевны тоже не было слышно; Митя сам открыл дверь.

– Это ты, Лерка! – обрадовался он. – Хорошо, а то я тебя сколько уже не видел? Неделю?

– Наверное, Мить, – нетерпеливо подтвердила Лера. – Знаешь, я хочу тебя спросить…

– Пальто сними, – посоветовал он. – И пойдем все-таки в комнату. Или тебе нравится орать на весь подъезд?

– Митя! – воскликнула Лера, когда они наконец уселись в гостиной, под картинами. – Скажи мне, как ты думаешь: какой может быть любовь?

– Вот это да! – Митя рассмеялся так, что даже слезы выступили у него на глазах. – Вот это я понимаю – вопрос! Интересно, как же я должен тебе ответить – одним словом или можно все-таки тремя?

– Как хочешь, – серьезно ответила Лера. – Я тебя спрашиваю про конкретный случай, а ты смеешься!

– Так расскажи мне свой конкретный случай, – попросил Митя. – Ты что, влюбилась?

– Нет, но понимаешь… Я видела такое…

И Лера рассказала Мите о том, что произошло с нею сегодня утром и из-за чего она никак не могла успокоиться.

Началось все с довольно безобидной вещи: с патронов. Их было у Леры десять штук, и достались они ей от Гришки Власюка, ее одноклассника. А Гришка, как выяснилось, стащил их у отца, потому и отдал на хранение Лере. Патроны – вернее, порох, который предстояло из них извлечь, – предназначались для новогоднего фейерверка.

– Ты только спрячь получше, – попросил Гришка. – Я такие петарды сделаю – все ахнут! И тебе дам одну, вот увидишь. Только надо, чтоб не нашли пока, а то отберут, сама понимаешь.

Гришкина просьба заставила Леру задуматься. Сразу согласившись спрятать патроны дома, она совсем забыла о том, что любимое занятие мамы – уборка. Этим она занималась каждый день, и предсказать, что в квартире станет на этот раз объектом вытирания, мытья и перебирания, – было совершенно невозможно.

И, конечно, мама могла обнаружить патроны в любой момент – например, пока Лера будет в школе. Можно было себе представить ее реакцию!

Поэтому, поразмыслив немного, Лера решила спрятать патроны на чердаке. Не в их подъезде – у них чердак был переделан в служебную квартиру, в которой жила Зоська Михальцова, – а в соседнем: там чердак был пуст, открыт и завален всяким хламом.

Она проскользнула в подъезд утром, перед школой: и не слишком светло, и, если мама увидит ее из окна, то подумает, что Лера зашла за Лариской Рябоконь, чтобы вместе идти в школу.

Патроны оттягивали мешок со сменкой, и Лера старалась подниматься как можно более бесшумно. Просто боялась, как будто кто-нибудь мог случайно выглянуть из-за двери и спросить: «А что это, девочка, у тебя в мешочке?!»

Чердачный люк открылся без скрипа, и Лера уже поставила колено на грязный пол, чтобы взобраться на чердак, – как вдруг замерла, боясь пошевелиться. В самом дальнем углу чердака, у полукруглого тусклого оконца, она увидела двоих.

Она даже не сразу поняла, кто эти мужчина и женщина. Только потом, через минуту, различила в сером свете весеннего утра, что мужчина – просто Сашка Глазьев, десятиклассник из их школы. А кто была женщина, Лера не знала: ее и не видно было, женщину – только ноги, обнимающие Сашкину спину над спадающими брюками…