Сладкая жизнь

Он не понимал сейчас, зачем Кореец задал этот вопрос, но думал добросовестно. Да нет, никого она ему лицом не напоминала — а голос… Сейчас не вспоминался как-то голос этой Ли, по-русски Оли, по-американски Олли Лански… Олли Лански?

Он вдруг вспомнил, как удивился тому, что Кореец вдруг нашел себе американку, да еще и в Лос-Анджелесе. А когда ее увидел, удивился, как американка, непростая притом, могла выбрать стремного на вид русского — это сейчас Кореец такой цивилизованный, сам на иностранца похож, а когда уезжал, типичный был бандит. И еще он удивился, уже позже, что Генка, известный бабник, живет с ней и от других баб отказывается, е…нулся на ней, в натуре, на своей Олли.

И еще он вспомнил, как суетился Кореец с Ольгиными похоронами, как торопился сделать все побыстрее и почему-то не взял его на официальное опознание, хотя он вызвался. Вспомнил, сколько бабок Генка отдал, чтобы побыстрее похоронить, — кучу народу пробашлял ведь, чтобы родителей ее не дожидаться, хотя некуда было торопиться. И головной боли потом столько было, в мусарню таскали его раз пять, не меньше. Вспомнил, как Генка пропадал, после того как в Ольгу стреляли, — один уезжал куда-то, никому ни слова. Он его спрашивал, а тот молчал — и он не настаивал, видел, как подействовала на Генку Ольгина смерть, ведь Генка к ней неровно дышал.

И улетел Кореец слишком поспешно — вроде собирался весной-летом в Штаты отчалить, а тут уехал в конце января, ни с того ни с сего, когда куча дел оставалась. Только-только разобрались со всеми, кто к Вадюхиному и Ольгиному убийству был причастен, — Хохол всех сдал перед смертью, — и вдруг Кореец, вместо того чтобы не спеша Андрею все до конца передать, все дела, сказал, что улетает. И ничего не объяснил — хотя он и не спрашивал, он в душе рад был Генкиному отъезду, хотелось поскорее старшим стать. И проводить себя Кореец ему не дал — сказал, что ни к чему, не любит он прощаний, лучше ночь перед отлетом вместе посидят, отметят. А улетит сам.

И еще вспомнил, как услышал от Генки, что Ольгу надо кремировать. Он ему сказал, что ни к чему — Вадюху так похоронили, и ее надо так же, тем более рядом лежат. Но Генка сказал, что Ольга красивая была, а пуля изуродовала — лучше кремация. А на кладбище — на кладбище странно так было. Когда перед похоронами Кореец с урной крематорской отошел чуть в сторону — он из рук ее не выпускал, — и ему вдруг показалось, что он из нее пепел высыпает, тайком, чтобы не видел никто. Но тут же решил, что ошибся — мерещится всякая х…йня. А вот сейчас вспомнил.

Слишком много вспомнил — но единственный вывод, к которому привела выстроенная цепочка, показался бредовым. И он снова начал перебирать, как четки, все ее составляющие. Вернувшись к Олли Лански, на которую Генка запал как на Ольгу Ланскую…

— Ты… Да не… — пробормотал, задумавшись.

— Я ж знал, что все равно ей жить не дадут. Ну выздоровеет, потом поймают, поспрашивают предметно про Вадюхины деньги и кончат. Пробашлял врача в реанимации, в морге больничном бомжиху подходящую подобрали, чтобы ростом и волосами похожа, я ей башку и прострелил. А он заключение дал, что Ольга умерла. А я ее в Склиф — у меня там был знакомый, тот самый, который Вадюху тогда вытащить пытался. Нормальный мужик — и лавэшки всем нужны. С Яшкой созвонился — чтоб вызов на лечение делал. Паспорт у меня уже был, а Ольгины документы еще оформлялись — адвокат, падла, когда узнал, что Вадюху убили, затормозил все, думал, бабки ему останутся, а делать ничего не надо. Вадюха же планировал в Штаты перебраться, на себя с Ольгой бизнес-иммиграцию оформлял, а мы с Хохлом отдельно.

Так я ее загранпаспорт взял, визу штампанули без базара — лечение же, дело святое. В бумагах написали, что не пулевое ранение, а последствия аварии. Она ж сама в коме была — три месяца почти, еле вытащили. Пока лежала, документы ее готовы были — Яшка все сделал со своей стороны, ему все из Москвы прислали, он ездил куда-то, все оформил. Они ж когда с Вадюхой женились в Лас-Вегасе, ее вместо Ольги Оливией записали — вот и стала Оливия Лански. Пластическую операцию делали, не одну — у нее все лицо в порезах было сильных, когда стекло разлетелось в тачке. На голове шрам — парик носит…

— Так че ж ты мне-то… — произнес тихо, все еще силясь понять то, что сказал Кореец.

— А я вообще никому — кроме Яшки. Сначала стремно было — узнают, что жива, опять начнут за те бабки искать. А потом, когда банкира того… Ну скажи я тебе — и че?

Он усмехнулся мысли о том, что Кореец сделал все это для себя. Он же давно неровно дышал к Ольге, вот сам ее и похоронил для всех, вывез, вылечил там и стал с ней жить. Кино прямо — ну в натуре кино или любовный роман какой-нибудь.

— Так что Вадюхины деньги — Ольгины они. Че захочет с ними делать — пусть делает. За них Вадюху убили, и ее чуть не убили — так что ее они. А те, что в фильм вложили, — я ж не знал, что кино окупится, думал, ухнем лавэшки, так они и сгорят. Это ж принцип был — Вадюхино дело доделать. Теперь во второй фильм вложим — зацепиться там надо. А лет через пять переберешься ко мне в Штаты — свою долю получишь. Закончили про бабки?

Внутри крутились еще поганые такие мыслишки — что Генка отдал Ольге Вадюхины деньги, тридцать лимонов, между прочим, а сам с ней живет и эти лимоны как бы и его. Что поступок, бесспорно, благородный — но заодно и очень удобный. Что разговоры о какой-то доле несерьезны — неконкретно все, и сроки названы не те. И если представить, что завтра он бы снова встретился с Трубой и сказал ему, что тот не прав, что Генка такой вот дал ответ на все вопросы, — Труба бы посмеялся только и сказал бы то же самое, о чем он думает сейчас. Что Кореец все эти бабки так и так получил — а вот он, Леший, остался пустым и рискует сейчас ни за что…

Может, сказать ему все это? Он подумал так и тут же отмел эту мысль — потому что Кореец опять заявит, что бабки не дают ему покоя. И не объяснить ему, что не они не дают покоя, а тот факт, что Генка сделал дело без него — а он сейчас за Генку и сам встает, и пацанов за собой тащит.

— Пойду я, — сказал, поднявшись резко. — Загрузил ты меня — башка пополам. Пойду спать лягу. Устал.

И вышел не прощаясь. Не услышав, как Кореец, бросивший ему напоследок: «Про Ольгу никому», — щелкнул предохранителем не понадобившегося сегодня «ТТ»…

А наверху, в своей комнате, он долго еще лежал на кровати, прямо в одежде, то пытаясь безуспешно представить, что Ольга жива, то гадая, прав или не прав Генка. Голова плыла куда-то, не повинуясь ему, переполненная событиями сегодняшнего дня, чересчур насыщенного для того, чтобы соображать сейчас нормально. Неожиданная ситуация с Аллой, неожиданная встреча с Трубой, неожиданные мысли о Корейце, неожиданное известие о том, что жива Ольга. Слишком много всего свалилось на него сегодня, но думать не было сил — делать что-то было надо, принимать решение и делать, а он просто вертел в руках мобильный.

— Андрей Юрьевич, вы не спите? — Дверь приоткрылась чуть-чуть после робкого стука. — Я вам не помешала? Просто Геннадий Николаевич заснул, а я… Хотела вот спросить и…

— Заходи, заходи, — пригласил игриво, думая, что вот оно, лучшее лекарство от всего на сегодня. Весь день был какой-то неполноценный — с Аллой только вошел в раж, оторвали, потом Труба, с которым настроен был потолковать жестко, посеял внутри неразбериху и сомнения, а потом Кореец внес дальнейшую сумятицу в голову, сомнений не сняв. — Выпить хочешь? Вон налей себе — виски на столе, только льда нет…