Сладостно и почетно

Бог ты мой, и это — попытка государственного переворота, думал он, усталыми шагами поднимаясь по лестнице. Не позаботиться даже о такой элементарной вещи, как обеспечение связи! Может быть, действительно Йорк прав со своей философией…

А наверху уже разыгрывался последний акт драмы. Мерц, которому Эрих доложил обстановку на узле связи, только махнул рукой.

— Пустяки, Дорнбергер, теперь это уже не имеет ровно никакого значения. Дело в том, что Ремер нам изменил — его танки скоро будут здесь. Этот раунд, надо признать, мы проиграли.

— Вы говорите об этом так, — Эрих усмехнулся, — будто рассчитываете на следующий…

Да, теперь было ясно, что следующего раунда не будет. Людей в помещениях штаба стало заметно меньше, новый «глава государства» — Людвиг Бек — с отрешенным видом сидел в углу, всеми забытый, превратившийся за эти несколько часов в дряхлого немощного старика. Гёпнер в парадном мундире генерала танковых войск бродил из комнаты в комнату, на его бульдожьем лице было выражение растерянности и страха. Не сдавался один Штауффенберг — возвышаясь во весь свой огромный рост над столом, в расстегнутой тужурке, с прилипшими к потному лбу темными вьющимися волосами, он упрямо продолжал свою «телефонную войну», надеясь еще что-то спасти.

— …Не будьте безумцем, — кричал он в трубку сорванным голосом, — неужели вы не понимаете, что это последний шанс! Что? Неважно, что происходит в округах, — все решается здесь, в Берлине, поймите вы наконец! Если мы за ночь овладеем положением в столице, утром войска принесут присягу новому правительству!.. Что? Не слышу! Ах, вас беспокоит это! Но неужели вы думаете, предательство спасет вас от ответственности за то, что вы уже сделали? Прислушайтесь хоть к голосу рассудка, если в вас молчит совесть… Что? Да не ради Штауффенберга, старый вы глупец, а ради Германии!!

В приемную ворвался курсант в разорванном мундире без пояса и пилотки, крича, что танки охранного батальона «Великая Германия» приближаются с двух сторон — по Бендлерштрассе со стороны Тиргартена и вдоль Ландверканала по набережной Лютцова. Тем временем вернулись два лейтенанта, которых Эрих посылал за оружием. Автоматы и магазины к ним были новенькие, прямо из ящика, еще покрытые заводской смазкой.

— Йорк, Хефтен! — крикнул Эрих, обтирая пистолет-пулемет коричневой суконной портьерой. — Рекомендую господам вооружиться — лейтенант покажет вам, где находится склад. И вы, юнкер, перестаньте орать, как истеричная девица, и извольте отправляться за оружием!

— Господин капитан! — отрапортовал лейтенант. — Склад захвачен людьми полковника фон дер Хейде, мы едва успели от них уйти!

— Как — фон дер Хейде? — Эрих бросился в помещение, где находились неприсоединившиеся, — комната была пуста. — Поздравляю, и этих упустили! Ну что ж, попытаемся хотя бы… Юнкер, вы успокоились? Тогда возьмите вот это.

Он вытащил из кобуры свой «вальтер», отдал курсанту и прошел в кабинет Штауффенберга.

— Клаус, прощайте, — он пожал его изуродованную руку. — Так или иначе — все, что могли, мы сделали…

В сопровождении курсанта и двух лейтенантов Эрих вышел на широкую лестничную площадку.

— Попытаемся отогнать группу фон дер Хейде в подвал, — объяснил он. — Может быть, удастся запереть их там на какое-то время. Сколько их было, лейтенант?

— Человек десять, господин капитан…

— Отлично. Кстати, я никого не принуждаю. Кто-нибудь хочет вернуться? Вы, юнкер? Тоже нет? Тогда пошли.

Теперь все было просто. Огромный комплекс военных и политических проблем, именовавшийся заговором, перестал существовать, свелся к одному вопросу — кто успеет выстрелить первым. Думать о чем-либо другом было теперь уже ни к чему; расчеты, планы, предположения — все стало ненужным. И Эрих Дорнбергер впервые за сегодняшний день позволил себе подумать о личных делах. Завтра утром приятель Розе опустит в почтовый ящик письмо без обратного адреса. Сутки или двое, пока письмо не дойдет до Шандау, Люси будет еще надеяться, ждать, думать о чуде. Двое суток — это хорошо, это самортизирует удар…

— Господин капитан, они идут!

— Прекрасно, — Эрих зачем-то посмотрел на часы — было двадцать два сорок. — Спокойно, господа, у нас выгодная позиция, весь поворот лестницы находится в секторе обстрела…

Это он сказал, чтобы подбодрить молодежь, на самом деле позиции были совершенно равноценны — просто одним приходилось стрелять сверху, а другим — снизу. От грохота дюжины автоматов, открывших огонь почти одновременно, обрушился, казалось, лестничный пролет. Юнкер упал первым — слишком высунулся, видно по неопытности. Потом уронил автомат один из лейтенантов — пошатнулся и сел, схватившись за правое предплечье. Второй был молодцом, явно из фронтовиков, он бил на выбор, короткими очередями, но потом Эрих оглянулся и увидел, что тот тоже сползает вниз по ступенькам, раскинув руки.

Эрих выбросил пустой магазин и ударом ладони вогнал на место новый.

— Фон дер Хейде! — крикнул он. — Немедленно прекратить огонь, что за свинство! Прикажите своим людям положить оружие — пусть поднимаются по одному, держа руки на затылке!

Те явно оторопели от такой наглости, потом открыли огонь с удвоенным бешенством. Оскалив зубы в застывшей усмешке, Эрих дал длинную очередь, срезав высокого офицера в черном мундире СС, как вдруг страшный удар в грудь заставил его выронить автомат и — падая — инстинктивным движением вцепиться в кованую решетку перил. Снизу хлестнули огнем еще две очереди, уже ненужных.

Смерть была к нему милосердна. Он не успел ни осознать, ни ощутить ее близости — боль ударила свирепо, наотмашь, сразу погасив сознание; а когда оно вернулось, боли не было, вообще не было уже ничего, его втягивало в какую-то узкую бешено вращающуюся воронку, все быстрее и быстрее, он летел, проваливался вдоль оси этого непредставимого сворачиваемого — или уже свернутого? — пространства, а мир в нем и вокруг него угасал как-то странно, угасание шло от окружности внутрь, все как бы сжималось, сбегаясь в одну точку, но эта рушащаяся внутрь себя вселенная так же стремительно разгоралась, накаляясь до невыносимой яркости по мере своего лавинообразного сбегания к центру, к последней — там, впереди — уже нематериальной точке коллапса, ко всепоглощающей молниеподобной вспышке высвобождения.

ГЛАВА 3

Торопясь, подталкивая в спины, их провели коридорами к лестнице запасного выхода. Штауффенберг, раненный в перестрелке при аресте, уже потерял много крови и теперь шел с трудом, опираясь на плечо адъютанта; Хефтена, казалось, заботило лишь состояние полковника, которого он вел, полуобняв; Ольбрихт и Квирнгейм держались невозмутимо, словно происходящее их не касается.

Фромм, только что зачитавший осужденным приговор якобы состоявшегося военно-полевого суда, нетерпеливо поглядывал на часы — было уже около полуночи, с минуты на минуту здесь могли появиться люди Кальтенбруннера; командующий армией резерва понимал, что он погиб, если главные заговорщики — сотрудники его штаба — живыми попадут в застенки на Принц-Альбрехт.

Внизу, во внутреннем дворе, спрыгивали с грузовика автоматчики карательного взвода. Скомандовав построиться, приехавший с ними лейтенант окликнул водителя и приказал снять с одной фары маскировочный щиток. Слепящий конус в упор высветил четверых офицеров в расстегнутых мундирах без погонов и знаков различия, которых конвоиры подталкивали к штабелю мешков с песком, защищающему окна цокольного этажа. Конвоиры отбежали, лейтенант махнул рукой, нестройно протрещали автоматы. Хефтен и Ольбрихт упали первыми; Квирнгейм в последний миг шатнулся к Штауффенбергу, словно пытаясь его заслонить, и тоже рухнул лицом вниз; Штауффенберг, медленно сползая спиной по продырявленным пулями мешкам, успел еще крикнуть что-то — солдаты расслышали лишь «да здравствует» и окончание слова «Германия»; было еще одно слово в середине фразы, но его заглушили выстрелы.