Слава богу, не убили

По мере Серегиного мужания желание усиливалось, сфера же желаемого расширилась практически до бесконечности — благо вокруг шел беспримерный и безудержный жор: хавалась, хапалась, дербанилась социалистическая собственность, народные накопления, промышленные предприятия, группы войск и сов. соц. республики. А параллельно нарастала, делаясь невыносимой, Шалагинская фрустрация — Серый, сын главного инженера АТП (целиком украденного вскорости совсем другими людьми) и завсекцией в универмаге (утратившей всемогущество с исчезновением понятия «дефицит»), нормальный рязанский обалдуй, хапнуть мог разве что «чезету» с соседнего двора.

Вместе с пацанами он приторговывал варенками, качался в качалке, нажирался под Шуфуту «амаретто» и непищевым «Наполеоном», недолгое время присматривал в пехотном строю за районным рынком, откупился от армии и дела о групповом изнасиловании — однако для бандитской карьеры оказался слишком осторожен, а для предпринимательской недостаточно разворотлив. Большую часть ранне-средней молодости он, шизея от дикой зависти к новорашам с «удавшейся жизнью», обходясь «девяткой» вместо «гранд чероки» и продавщицами вместо моделей, прокантовался охранником магазинов, баз и офисов, а на юрфак поступил (со второго захода за стандартную взятку) потому, что так тогда (как и нынче) было принято. В смутных (воображение у Серого было серое) собственных экстраполяциях он представал хитрожопейшим международным жуликом в галстуке за десять тонн, посредником, консультантом при миллиардных офшорных махинациях — а в реальности обнаружил себя следователем районной прокуратуры. Во второй половине девяностых профессия эта среди топовых никак не числилась (почему и досталась Шалагину) — но не лишенный интуиции Серега уже тогда догадывался о потенциале красной корочки. Как-то за бутылкой ларьковой паленки (разведенного в подвальном цеху в не знаменитом еще Беслане контрабандного спирта, что из порта Батуми приехал в Южную Осетию, а оттуда под хозяйским приглядом миротворцев через Рокский туннель — в РСО-Алания, всероссийкую наливайку) он заявил приятелю, что эти бизнесмены сраные скоро сами ему будут элитных блядей оплачивать и джипы дарить.

Жизнь подтвердила теоретическую Серегину правоту довольно скоро: «красная» крыша почти полностью вытеснила краснопиджачную, сел Ходор, боссы облпрокуратуры неофициально получали доли в миллионных бизнесах и участвовали в разборках на губернском уровне — только вот следователю Шалагину не доставалось ничего, кроме муторнейшей уголовно-бюрократической текучки. Коммерсанты, к которым Серый пробовал поначалу подкатываться с намеком на прокурорскую проверку и возможность ее избежать, отсылали его по таким адресам, что Шалагину оставалось только щелкнуть клювом: нередко это было его собственное начальство.

Сам он по служебной лестнице всползал не слишком торопливо, не обладая сколь-нибудь выдающимися талантами ни в карьерной, ни хотя бы в сыскной области, пользу же от служебного удостоверения долго имел главным образом в виде бесплатных проституток (как правило, далеко не «элитных»), которые, не запугай Шалагин местных сутенеров, его бы вообще отказались обслуживать — в свете травматических особенностей Серегиного либидо. В семейной, кстати, своей ипостаси Серый последние четыре года пребывал в тихо-ворчливом подчинении у второй жены, редко дающей, но часто требующей — бабок: это при том, что сама, сука, совладелица аптечной сети, ездила на четырехсотом «лексусе» и сношалась с начальником районной ИФНС. Завистливая ненависть к суке, к начальству, к богатым уродам, имеющим то, что должен, обязан был иметь, но почему-то не имел Серега постепенно подводила его к грани нервного срыва, если не психического расстройства — несмотря на брутальную хамоватую важность важняка и закономерные при таком чине подношения (тоже, впрочем, никак не космические).

Как ни обидно, даже теперь, когда он занимал весомую должность в могучем ведомстве и многое про многих знал, повторялась дурацкая ситуация времен его самоуверенного прокурорского неофитства: старший следователь Шалагин с расслабленным хмурым лицом входил вразвалку в кабинет к директору какого-нибудь сливнячка и объяснял, на сколько лет тянет отмыв и обнал, в частности, тех восьми лимонов, которые как раз зашли. Директор, ушлый шломик, ничуть не терялся и с наглой ухмылкой предлагал Сереге несколько тысяч уе. Разозленный Шалагин умножал их на сто. Еврейчик почти в прямых выражениях объяснял следователю по особо важным, что важность свою особую он переоценивает, а если не верит, пусть обратится к собственному шефу, который в курсе всего. Не раз сталкивавшийся с подобным Серега тоже теперь не терялся: шел к шефу, объяснял конкретику, называл собственную сумму (вдвое против озвученного банкиру) и предлагал начальству из нее две трети. Шеф выслушивал благосклонно, соглашался на три четверти, после чего Серый возвращался в банк. Жидяра принимался жать плечами и переадресовывал их с шефом к хозяину восьми лямов. Хозяин оказывался свояком губернатора, губернатор звонил сразу начальнику областного СУ. Тот вставлял Шалагинскому шефу, шеф Шалагину (вдвое большего диаметра) — которому ничего не оставалось, кроме как отвалить к своим висякам с изначально предложенными унизительными несколькими штуками.

В прошлом сентябре вся эта мутотень с двумя трупами, с нагрянувшими москв ачами, с Амаровым и Калимуллиным была воспринята им как крупный профессиональный гемор, очередной гарантированный висун — но уж точно не как шанс круто подогреться. Свалившегося недавно ни с того ни с сего на голову Балдаева к делу, вестимо, приспособили; теперь вот выяснилось, что хозяйственный Денисыч придурка успел еще и москв ачам втюхать… Но про семь наличных лямов не догадался еще, кажется, никто — во всяком случае, про то, у кого они зависли!.. Мысль об этих деньгах, об этих стоящих где-то совсем рядом многокилограммовых штабелях тверденьких бумажных кирпичиков напрочь срывала Шалагину планку.

Сначал он и впрямь решил, что Балда их где-то зашкерил: просто потому, что так Серега поступил был сам. Логично: бабки ищут, тебя ищут, с собой в самолет их не возьмешь — сложил их куда-нибудь и отвалил на полгодика… Но сейчас, глядя на этого лоха, Шалагин, сгоряча чуть было не засунувший шокер ему в ухо, начинал допускать, что тот не притворяется, что он сам ни хера не знает. Не потому, что Серега ему верил, а потому, что видел перед собой действительно безнадежного лошару, черта, дебила.

— Ладно, — сплюнул он, чуть успокоившись. — Когда твоя мать нашла, ты говорил, у вас дома этот пакет с ПТС — че там за ключи были? От машины?

— Н-не знаю… Я, кажется, не уточнял…

Шама сунул ему мобилу:

— Уточняй.

— Так ночь же…

— Звони!

Придурок сложил телефон и протянул Сереге.

— Че за дом? — нетерпеливо спросил тот, внимательно слушавший разговор.

— В Новогеоргиевске. Бабки моей двоюродной покойной. Его на меня записали. Там не живет сейчас никто. Его давно хотели продать, но кто купит…

— От него были ключи?

— Мать точно не помнит. Она тогда выкинула этот пакет на всякий случай. Но когда она его смотрела, ей показалось, что это ключи от того дома, связка — от калитки там, гаража… Вообще они у нас всегда на кухне лежали… в ящике, вместе с другими ключами, ну, от подвала… Я сейчас попросил ее посмотреть — и она их там не нашла…

— На тебя дом записан? — переспросил Серега, у которого опять сладко опустело внутри.

— Угу.

— И гараж там есть?

— Угу.

Отстойник. С какой-нибудь угнанной тачкой. А в ней…

От эвкалиптового настоя жгучий туман запах аптекой.

— Еще, еще!.. — жадно требовал Павло, выглядящий придурковато, как любой человек без трусов, но в шапке. Пенязь готовно, злорадно даже швырял ковш за ковшом на камни, шипящие отрывисто и надсадно, будто паровоз разгонялся.

— У-у… — удовлетворенно выпучился следователь, как никогда сделавшись похож на жабу. — Хорош…

Пенязь подмигнул, плеснул еще порцию и полез наверх.

— Ну, — он утвердил поджарую задницу на дощечке, приосанился, как боярин в Думе, не глядя на соседа, — говори. Чего болит?..

Оставшись без жен, можно было, наконец, перейти к делам.

— Болит?.. — задумчиво посопел Павло, то ли формулируя ответ, то ли следя, как мягким прессом ложится сверху влажный жар, выжимая бисер из пор. — Тут, понимаешь, могло у тебя заболеть…

Пенязь все-таки повернул к нему голову. Павло, помедлив, на него лишь слегка покосился. Они, вероятно, потешно смотрелись на этом насесте: длинный, жилисто-мосластый, густо-волосатый коллектор и коренастый, почти по-бабьи пухлогрудый и безволосый, с животиком и складочками на боках следователь ГСУ МВД. Пенязь знал: расценки за то, чтобы «подвязать» чьего-нибудь конкурента к серьезному уголовному делу (как правило, сначала вызывая на допрос в качестве свидетеля, а в случае несговорчивости переквалифицируя в обвиняемые), у Павло начинались от ста штук енотов. Себя Павло ценил.